Косарев

ЛЮБИЛ ЧИТАТЬ ПУШКИНА, ЛЕРМОНТОВА…

Пионерка Нина Райкина из Саратова жаловалась Косареву:

— У меня много нагрузок. Я и в кружке затейников, и в шумовом оркестре, и кружке «Будь готов к санитарной обороне», и в Автодоре. Кроме того, работаю в Доме пионеров, и очень мало остается свободного времени…

— А когда же ты отдыхаешь? — спросил Косарев.

— Почти не приходится…

— А ты Лермонтова читала?

— Нет.

— А кто из вас Пушкина читал? — обратился Саша к детям, участвовавшим в той беседе.

— Читать не читали, — дружно отозвались ребята, — а только в школе «прорабатывали»…

— Ну и за какие же грехи вы Александра Сергеевича Пушкина прорабатывали?

Дети от души рассмеялись: «Вот непонятливый!»

А Косарев сидел расстроенный. Бюрократическое слово «прорабатывали» прочно вошло в детский лексикон, и внедрила его школа — учителя и пионерские вожатые. Да разве оно одно? Вон сколько их наговорили пионеры только за эту встречу. Они теперь, оказывается, «подтягивают» (вместо того чтобы сказать «помогают отстающему»). О себе говорят: мы — юдовцы, что означает — юные друзья. «Детеэс» — так дети назвали свою техническую станцию…

Этот разговор Саша вспомнил в сентябре 1936 года, когда готовился к совещанию молодых учителей. Накануне он внимательно изучил статистику о состоянии народного образования в СССР. Картина вырисовалась интереснейшая. Успехи в народном образовании были действительно поразительными. Но в тех же самых данных Косарев усмотрел и тревожные нотки: 270 тысяч учителей начальных классов в школах РСФСР, например, не имели среднего педагогического, а 75 процентов учителей средних школ — высшего образования.

«Это же прискорбный факт, — размышлял Саша над данными. — Оказывается, на педагогической работе очень много неграмотных людей. Второгодничество, отсутствие у Детей интереса к занятиям и объясняются низким общим уровнем самих учителей. Они и слова-сорняки пропагандируют, и казенными штампами учат детей разговаривать. Кто же у них в корифеях ходит, неужто наши комсомольские поэты? Мы-то со всех трибун молодежь призываем стать самым культурным молодым поколением, а они Пушкина — в чулан…» А когда Косарев удостоверился, что размышления его верные, то хотя и горькие, но справедливые слова сказал он учителям на совещании в ЦК ВЛКСМ:

— Желание быть «сверхпередовым», «сверхмодным» очень далеко увело многих работников народного образования в сторону… Богатство русского языка, нашу поэзию в школах дети изучают больше по произведениям советских молодых поэтов, чем по Пушкину. Я не против этих поэтов. Возможно, и они подарят стране достойные произведения. Но пока им самим еще надо учиться. И сегодня не по их произведениям следует изучать русский язык… Неужели методистам, которые составляли школьные программы по русскому языку и литературе, не ясно, что Пушкин нам близок и дорог. — Саша сделал паузу, после которой повторил: — Да, близок и дорог! Поймите же, дорогие товарищи, что он более современен в наше время, нежели тогда, когда жил и работал!

А как разговаривают в нашей школе? — продолжал Косарев. — Прислушайтесь хотя бы к разговорной речи пионеров. Оказывается, в школе не учатся, как, например, я учился, а «прорабатывают». Школьникам, оказывается, не уроки задают, как нам когда-то задавали, а «дают задание». Книжку, оказывается, не читают, как это делали веками, а «работают над книгой». О мальчике говорят не «способный парень», а «парень перспективный»…

Участие в борьбе за всеобщую грамотность населения было наиважнейшим направлением в деятельности Косарева, на котором было все: и совместная работа с Наркомпросом в обществе «Долой неграмотность!», и культурная эстафета за всеобуч и политехнизацию школы, и шефство комсомола над рабфаками. «Вчера, — любил говорить Косарев, — ты мог быть лучшим революционером. Сегодня безграмотному строить социализм невозможно: нужна учеба», — и призывал: «Каждому комсомольцу — среднее образование!»

Нелегкой, очень нелегкой была эта задача. А косаревский призыв по тем временам даже невыполнимым. И в этом случае проявился его юношеский максимализм, торопливость. Но не в них заключалась опасность. Сашу на такие призывы (правда, без точного учета им возможностей страны) подталкивали настроения, имевшиеся в то время еще у значительной группы комсомольцев. Они не только кичились своей отсталостью, но и проповедовали идеи, что являются-де «лучшими пролетариями, потому что — неграмотны». Косарев до глубины души возмущался подобными заявлениями: «Судить надо за такие слова, судить нашим товарищеским судом!» В таких случаях лицо его становилось мрачным, обострялось, и он все время поправлял воротничок рубашки, как будто тот становился тесным, давил на его крепкую шею. А когда гнев полегоньку стихал, то продолжал разговор спокойно, рассудительно: «Наш пролетарий строит социализм, причем строит его на основе марксистско-ленинской теории. А если этот пролетарий неграмотен, как же он будет строить социализм? Мы должны внимательно, чутко, по-товарищески убеждать его в необходимости учиться».

Под воздействием культурной революции изменялся духовный облик молодого рабочего поколения, росли и разнообразными становились его интересы. В начале 1935 года журналист Юрий Жуков опубликовал в «Комсомольской правде» статью «Интеллигенты». В основу ее был положен социологический опрос 427 молодых рабочих. Он показал, что из них 226 человек имеют свои личные библиотеки, 150 регулярно посещают оперу, 136 бывают в музеях, почти каждый из них учился в вечерних учебных заведениях.

Буквально на глазах рос и Косарев. «И здесь, — рассказывала со слов старших его внучка, — еще раз можно порассуждать об образованности и образовании: знавшие Сашу в один голос отмечали его богатую внутреннюю культуру, широту интересов, эрудицию. Он собрал прекрасную библиотеку, дружил с Маяковским, в доме часто собирались молодые литераторы двадцатых годов… На-стельными книгами были Гоголь, Чехов, Салтыков-Щедрин. У нас сохранился томик Лермонтова из Сашиной библиотеки, потрепанный, зачитанный до дыр, со многими отчеркнутыми им строфами. Больше всего таких строф в «Мцыри»… Недавно, перелистывая пушкинский томик, я наткнулась на обведенные красным карандашом строки:

Я подумала, что, несмотря на общеизвестный свой оптимизм, наверное, Саша не был этаким бодрячком, которому море по колено.

Впрочем, каждый человек всегда намного шире и глубже тех рамок, в которые мы для простоты образа пытаемся его втиснуть».

Таковы были зримые шаги культурной революции и роста самого Косарева. Они радовали Сашу, ибо был он приверженцем воспитания у молодежи внутренней культуры, образованности молодых людей.

«У нас частенько, — говорил он, — прячут свою некультурность за внешним культурным видом. Наши ребята начинают, если можно так выразиться, культурно одеваться, они хотят иметь модный костюмчик, шикарные ботиночки, хорошее приветливое платье. Это не вредно. Никто никому не запрещает к этому стремиться, наоборот, рекомендуется. Мы строители социализма, и по обязательно нам ходить в скверных брюках, в стандартном платье. Наоборот, каждый может одеваться как ему нравится, лишь бы это не мешало его коммунистической работе, его участию в социалистическом строительстве. Но ведь бывает так, что по внешнему виду парень как будто бы выглядит и неплохо, имеет не одну пару брюк, а сам — круглый невежда… Не следует увлекаться показными формами культуры, а нужно войти в существо дела. Культурный человек должен обладать знаниями, уметь работать с книгой, уметь ценить мысль, гнаться за этой мыслью, не проходить мимо нее, а сосредоточиться на ней. Культурный человек должен уметь организовать себя в борьбе за знания. А это означает, что он должен… выглядеть не пугалом, которого все сторонятся, а человеком культурным по своему развитию, по своему облику, по своему поведению».

А происходили ли по мере осуществления культурной революции изменения во внешности самого Косарева? Не мог же он оставаться внешне тем же Сашкой Косаревым с пролетарской окраины Москвы?!

«Если в пору ранней юности, — вспоминал Л. Гурвич, — у Саши нередко звучали нотки недоверия к интеллигентам, пожалуй, даже некоторого высокомерно-отчужденного отношения к ним, то затем они совершенно исчезли. Косарев сам быстро стал интеллигентом в самом хорошем смысле этого слова. Какое-то время еще сохранялись некоторые внешние признаки «рубахи-парня». Косоворотку при этом заменила матросская тельняшка, с которой он почти не расставался. Но уже не торчали задорные вихры. Помню, как он впервые надел галстук и шляпу и на первых порах не очень складно себя чувствовал. Но он быстро привык к ним.

— Часто под понятие «культура» подводят лишь внешние ее стороны, — говорил он, — сводят дело к «парикмахерской» культуре. А для нас задача овладеть высотами культуры в ее подлинном смысле.

И ухмылялся.

— Ну а внешний облик, конечно, тоже элемент.

Кстати, этот «элемент» совсем неплохо у него получался».

Неоценимым был вклад Ленинского комсомола в формирование новой советской интеллигенции. Косарев — выходец из рабочего класса — действительно являл собой лучшего представителя такой интеллигенции. Потому-то он и понимал всю сложность и важность этого социального процесса.

«Слово «интеллигент» издавна в нашей среде являлось нарицательным, — рассуждал однажды Саша. — Если исключить отдельные прослойки лучшей революционной интеллигенции, которая шла за дело рабочего класса в тюрьмы, в ссылки, организовывала тайные общества, то ко всем остальным слоям интеллигенции рабочий класс до революции относился враждебно. — Косарев замолчал, видимо, решил подобрать весомее аргументы. — Да, это вполне законно, ибо в ее лице рабочий класс видел касту, которая имела близкое отношение к правящим капиталистическим классам, помогала им утвердить свое господство, а зачастую и сама угнетала трудящихся.

Именно этим и объясняется враждебное отношение рабочего класса к этой группе интеллигенции. Оно находило свое соответствующее выражение и в среде рабочей молодежи».

Саша обвел взглядом аудиторию. Подумал: «Ровесников моих в ней по пальцам пересчитать можно», потому и решил аргументы подыскать более популярные, доходчивые для большинства сидевших в зале:

«Если кому-нибудь из вас приходилось работать на царских заводах, — продолжал он, — то вы должны помнить, что высшим позором в те времена для рабочей девушки считалось пойти гулять с интеллигентом. Напакостить гимназисту и даже избить его считалось высшим почетом, геройским поступком со стороны фабричного или заводского парня». В зале раздался смех, не то одобрительный, не то вызванный удивлением. Косарев замолчал и подумал, что далека уже от той поры современная молодежь, потому и стал ей рассказывать, как буржуазия стремилась закрыть доступ рабочей молодежи к образованию, к науке, создавала привилегированную элиту людей умственного труда. Иное дело сейчас, замечал он, когда на первый план выдвигается задача создания кадров новой интеллигенции, вышедшей из среды трудящихся классов — рабочих и колхозников, — преданной им. Саша говорил, что мы стали первой страной в мире по подготовке кадров, но, несмотря на большие успехи в области культуры, подготовки кадров науки и техники, нам предстоит сделать еще гигантские шаги вперед. Только за годы второй пятилетки предстояло подготовить в высших учебных заведениях страны около двух миллионов специалистов, а в техникумах — трех миллионов человек.

— К чему эти цифры обязывают? — спрашивал Косарев аудиторию и сам же отвечал: — К тому, чтобы мы, комсомол, нашли свое место в подготовке кадров. Ленинский комсомол должен стать школой пролетарской интеллигенции. Задача социалистического строительства обязывает нас к тому, чтобы мы выделили из своей среды не десятки и не сотни тысяч, а буквально миллионы представителей различных отраслей культуры, науки, экономики, политики и техники, выдвинули бы сотни и тысячи лучших ударников на руководящие технические посты, в вузы и техникумы. Вот наша задача. И одним из практических выражений решения этой задачи является высшая школа. Надо войти в существо перестройки высшей школы, добиться, чтобы наши вузы и втузы давали навыки самостоятельной работы, улучшали научную работу, больше связывали ее с производством.