Косарев

ЕЩЕ РАЗ О ГРАНЯХ ЕГО БОГАТОЙ НАТУРЫ

Саша очень тонко чувствовал пульс жизни. Он считал, что каждый руководитель должен уметь находить в сумме самых разноплановых дел наиболее важное, наиболее существенное — главное дело, и при этом не отмахиваться от второстепенных вопросов, опять-таки от тех же «мелочей», и никогда не забывать о внимании к человеку, людям.

25 ноября 1936 года на бюро ЦК ВЛКСМ слушался доклад секретаря комсомольской организации Горьковского автозавода Виктора Сорокина.

Летом того года на ГАЗ приезжал секретарь ЦК ВЛКСМ Дмитрий Лукьянов. Ему было известно, что нарком тяжелой промышленности Г. К. Орджоникидзе и секретарь Горьковского обкома партии Э. К. Прамнэк высоко оценивали производственную работу автозаводского комсомола. Во всех цехах комсомольцы занимали передовые позиции в труде. Тут им было чем похвастать.

Но Лукьянов интересовался и бытом молодежи. Ему рассказали, что в поселках есть еще много фанерных бараков, оставшихся со времени строительства завода, и что в этих бараках живет преимущественно молодежь.

Пошли смотреть бараки. На Лукьянова они произвели тяжелое впечатление. На другой день он выступил на областном комсомольском активе и резко критиковал автозаводцев за терпимое отношение к плохим жилищным условиям молодежи.

Через некоторое время на автозавод приехала бригада ЦК ВЛКСМ. Когда она закончила работу, большую группу комсомольских активистов завода вызвали на бюро ЦК…

«Все мы впервые ехали на заседание ЦК, — вспоминал Виктор Сорокин, — где должны были встретиться со всеми руководителями комсомола. Это волновало. Мы горды были тем, что нас будут слушать на бюро ЦК ВЛКСМ.

Доклад мой был коротким. Выступили еще три-четыре наших работника. Затем выступили члены бригады ЦК и в заключение Александр Косарев.

Меня да и всех автозаводцев ошеломили их выступления. Ни слова о положительной работе. Говорили только о недостатках и главным образом об этих злосчастных бараках».

— Основное внимание должно быть обращено на человека, его запросы. Вот что главное, — говорил Косарев. — Каждому ясно, что вопрос с жильем самый острый. Мы сейчас в каменных домах квартиры дать всем не можем. Значит, нужно облегчить жилье в хороших бараках. У вас общих разговоров о стахановском движении избыток, а заботы об участниках движения ноль! В бараках грязь, стекол нет, света нет, во многих из них крыши текут. А в этих бараках тридцать две тысячи молодых рабочих живут. А клуб? Лет пять тому назад я был в нем — задрипанный клуб… Что вы еще для молодежи построили?

Особенно остро Косарев критиковал Сорокина за то, что он, будучи членом Центрального Комитета комсомола, Автозаводского райкома партии и бюро Горьковского обкома ВЛКСМ, не сумел повлиять на улучшение быта молодежп.

— Обязаны ли вы в этих бараках производить ремонт? Нет, не обязаны. Это должны сделать хозяйственники. Но ваша святая обязанность бить в колокола в кабинете директора завода Дьяконова, настаивать на решении вопроса у секретаря обкома партии Прамнэка, наконец, перед наркомом товарищем Орджоникидзе…

«Он говорил, — вспоминал Сорокин, — что комсомол потому и называется боевой организацией, верным помощником Коммунистической партии, что он везде практически борется со всеми недостатками, создает нетерпимое отношение к ним и настойчиво добивается их ликвидации…

Вначале мне было тяжело слушать Косарева, но чем больше он говорил, тем легче становилось на душе. Он как бы открывал мне глаза на те ошибки, которые я раньше не замечал.

В проекте решения наряду с положительными примерами главным образом отмечались наши недостатки в работе с молодежью. Я понимал, что этот вопрос имеет общесоюзное значение и что на примере автозавода бюро ЦК ВЛКСМ хочет научить все заводские комсомольские организации, мобилизовать их на ликвидацию недостатков в заводских поселках, которые остались после строительства новых заводов…»

Сам Косарев не ограничился обсуждением вопроса на бюро. Он тотчас же встретился с Орджоникидзе и обстоятельно рассказал ему о бараках на автозаводе и в других рабочих поселках новостроек страны. Горьковский автозавод получил большие средства на строительство домов, а фанерные бараки спустя короткое время были снесены.

За годы Советской власти во всех национальных республиках произошли важные социальные преобразования. Комсомол национальных республик явился деятельным помощником партии в борьбе за переустройство жизни на новых, социалистических началах.

Лучшие свои силы комсомол выделял на работу по ликвидации неграмотности, возглавил движение за раскрепощение женщины, новый быт и новую культуру. Нередко комсомольцы становились жертвами байской мести. Но угрозы не смиряли отвагу молодых.

В ломке старого быта огромное значение имел личный пример комсомольцев и особенно комсомолок-националок. Девушки, первыми снявшими чадру и вступившие в комсомол, чтобы учиться и работать вместе с юношами, тем самым бросали смелый вызов всем темным силам прошлого.

В эти годы, когда нужно было мобилизовать все трудовые силы народа для решения великих задач, и был поставлен вопрос о создании в комсомольских комитетах отделов или секторов по работе среди женской молодежи. Иначе не могло и быть: женщины составляли почти треть всех членов ВЛКСМ — один миллион человек!

В июле 1935 года по инициативе Косарева Центральный Комитет комсомола созвал всесоюзное совещание по работе среди женской молодежи. Ему предшествовали собрания на предприятиях, в совхозах и колхозах, районные и областные конференции.

Совещание открылось 1 июля и проходило в зале заседаний Совнаркома СССР (в помещении, где теперь ГУМ). На нем присутствовали А. А. Андреев, Н. К. Крупская, все секретари ЦК ВЛКСМ. Проходило оно необычно. Сцены и трибуны не было. Делегатки — многие из них были в ярких национальных костюмах — расселись за длинными столами, накрытыми зеленым сукном. Их попросили избрать президиум. Одна из делегаток предложила поручить ведение собрания бюро ЦК ВЛКСМ. Косарев, слушая ее, нахмурился, стремительно поднялся, но предложение внес, улыбаясь. Он обладал редким даром: искусством перевоплощения.

— Девчата, ваше совещание, сами на нем и хозяйничайте. Пора быть смелее. Смелее беритесь за руководство!

Председательствовать поручили Валентине Пикиной — в то время секретарю Ленинградского обкома ВЛКСМ по работе среди женской молодежи. Вела она заседание умело, тактично и даже задушевно.

На третий день перед девушками выступил Косарев:

— Я хочу вас предупредить, дорогие делегатки, об одной опасности, — говорил он в заключение, — когда вы приедете домой, вас, как красавиц новоявленных, завернут в широкие комитетские постановления, резолюции, приветствия. Не давайте себя убаюкивать. Пользуйтесь своими правами полноценных членов комсомола, сами ломайте трудности, сами добивайтесь осуществления намеченных целей. Не садитесь на стул со сложенными рученьками…

По пути в ЦК он делился впечатлениями:

— Совещание прошло хорошо. Вопросы обсуждали по-деловому. Актив что надо! С такими девчатами любое задание по плечу.

Косарев говорил, а сам вспоминал то, уже далекое, время, когда он вместе с городищенскими комсомольцами провел первое совещание деревенских девушек. Как много воды утекло за эти десять лет, и неузнаваемой стала женская молодежь, активной, задорной. А проблем в работе комсомола с девчатами все прибавлялось и прибавлялось. Росли запросы, усложнялись задачи.

После этого совещания ЦК ВЛКСМ несколько раз обсуждал состояние работы среди женской молодежи. А на 9 апреля 1937 года назначил обсуждение нового, необычного для Центрального Комитета комсомола вопроса — о работе среди молодых матерей-производственниц. «Ну и девчата? Подсунули на бюро вопрос! Да, что мы, мужики, понимаем в нем? Разобрали бы на отделе, а то — на бюро?!» — размышлял Косарев накануне.

Однако на самом заседании бюро все обернулось иначе.

Отдел ли ЦК подготовился к докладу плохо, и девчата не продумали задачи и главную цель его обсуждения, то ли не посоветовались они с работниками женотдела ЦК ВКП(б)? Теперь этого не восстановить. Только на заседании многие члены бюро сразу почувствовали, что докладчики подготовились плохо. Основное содержание своих обобщений девчата свели к… политическому образованию молодых матерей, чтобы не оторвались от общественной жизни, от политики. Внесли даже предложение прикрепить к каждой молодой матери персонального пропагандиста, который помогал бы ей разбираться в политических вопросах. Много и долго сетовали на неорганизованность молодых женщин: став-де матерями, нерегулярно платят членские взносы. В конце концов выдвинули совсем нелепое предложение: исключить молодых матерей из комсомола — «все равно рано или поздно оторвутся от активной работы в ячейке…» Остальные предложения девчат сводились к просьбе установить квоту женского представительства в выборных комсомольских органах. По этому вопросу девушки выступили обстоятельно, аргументы подкрепляли цифрами, но от этого складывалось неприятное впечатление: проценты застили им взгляд на живых людей, их нужды.

На бюро ЦК ВЛКСМ сложилась парадоксальнейшая ситуация: выступления секретарей ЦК Дмитрия Лукьянова и Петра Вершкова, ответственного редактора «Комсомольской правды» Владимира Бубекина и других юношей показали, что им, мужчинам, заботы молодых матерей оказались ближе и понятнее, чем этим девушкам-цекамолкам. Парни начисто отмели предложения об исключении молодых матерей из комсомола. Говорили об этом горячо, даже с возмущением.

Косарев сидел на том заседании бюро мрачнее тучи. Его и без того немного раскосые, с прищуром глаза, еще больше сузились. Под скулами заходили желваки.

Наступило время заключать обсуждение.

Это была не просто суровая речь. Казалось, Косарев забыл все: и то, что он — генеральный секретарь, а перед ним сидели девушки, которые были не просто ответственными работниками МК и ЦК ВЛКСМ, а близкими и симпатичными ему друзьями. Но был к ним Косарев на этом заседании беспощаден, потому что сейчас в его, косаревской, защите нуждались коренные, жизненно важные интересы молодых женщин-производственниц, готовящихся стать или уже ставших матерями. Он, как подлинный рыцарь, защищал их от казенного подхода и бездушного отношения к ним… самих женщин!

Косарев поднимался медленно, тяжело опираясь о край стола. Таким суровым и угрюмым его на заседаниях бюро видели редко.

— Я еще раз убедился в том, что моя постановка вопроса на последних заседаниях бюро об имеющимся в аппарате ЦК бюрократическом закостенении — правильная! Что получилось у нас в прениях? Довольно пикантная ситуация. Мы, парни, оказались вынужденными защищать женские интересы от попытки ущемить их… женщинами. Товарищ Васильева! — обратился Косарев к одной из них. — Вы за процентами и квотой не увидели главного — живых людей, молодых матерей, с их заботами, мыслями, тревогами…

Косарев посмотрел в сторону секретаря ЦК ВЛКСМ, ведавшей работой среди женской молодежи. Она сидела потупившись, нервно теребя изящный батистовый платочек, отороченный кружевами.

— Я и сам виноват в том, что полностью передоверил вам подготовку этого вопроса. Думал, догадаетесь подойти к нему всесторонне: встретитесь с широким кругом молодых матерей — по душам, по-женски побеседуете с теми из них, кто уже в разводе, и выясните причины развода, думал, что многие интимные вопросы выясните сами… Полагал, что без моих подсказок по такому, явно не мужскому, вопросу, догадаетесь узнать: как они живут, в чем нуждаются? А вам все это невдомек! Это и есть самая настоящая бюрократическая закостенелость.

Косарев откинул пятерней непокорно свесившуюся на лоб челку.

— Товарищ Рождественская, — обратился он к другой работнице, тоже неудачно выступившей на бюро. — Вы, кажется, с «Трехгорки»? Я уверен, что если бы вы и сейчас на «Трехгорке» работали, а не в горкоме комсомола, вы бы сегодня не поддержали Васильеву с ее тезисом о несовместимости материнства с принадлежностью к ВЛКСМ…

В это время Косареву передали лист бумаги. Он, еще разгоряченный речью, взглянул на него машинально, небрежно положил на стол. Потом, словно спохватившись, снова взял. Посмотрел внимательнее. Усмехнулся ехидно. И, показывая его членам бюро, обратился персонально к секретарю ЦК комсомола.

— Товарищ Васильева, выразительный мне сейчас подослали рисунок. Вот он, смотрите: коляска с младенцем, в ногах ребенка связка книг. А вот и молодая мать: в ее руках увесистый том «Капитала». Счастливую женщину сопровождает пропагандист, прикрепленный к ней вами. Он усердно разъясняет ей непонятные слова, вопросы…

Некоторые члены бюро засмеялись. Но Косарев одернул их.

— Ничего смешного в этом нет. Горько! В жизни молодую мать прозаические проблемы волнуют: где детский горшок достать, где пеленку, кроватку, как она вообще будет рожать? Комсомол от таких ее забот далеко стоит, хуже того: в стороне. Зато опекают молодых матерей всякие религиозные старухи с исконными на Руси советами: «Я семерых родила, небось и ты родишь. Страшного ничего нет: до вас родили, вас родили и вы будете рожать. Ha-ко ладанку с Афонской горы…» После всего такого я на месте беременной женщины сказал бы вам, работницам ЦК комсомола: «Да катитесь вы к черту со своими кружками!..» И был бы прав.

Косарев немного смягчил тон речи, но говорил язвительно:

— Конечно, с точки зрения «ее сиятельства» секретаря ЦК комсомола по работе среди женской молодежи решить вопрос о дефицитном инвентаре для детей просто. Для этого надо поручение дать аппарату, по телефону кое-кому позвонить, и пойдет все по писаному… Но у вас об этом в проекте решения даже слова нет. Это не проект, а злая ирония над молодыми матерями. Я не против того, чтобы они политически просвещались, от комсомола не отрывались. Но вы, дорогие девчата, нас, членов бюро ЦК, только на это ориентируете. Потому и разговор сегодня такой суровый.

Несколько дней после заслуженного разгона девчонки Цекамола выплакивали обиду. И тем горше им было, что понимали и сердцем и умом — прав генеральный секретарь.

Зато документ родился замечательный.

Косареву присущи были правдивость и честность. Этих качеств он требовал и от комсомольских работников. Отсутствие их у молодежного вожака, считал он, «разрушает воспитание».

— Обещают и обманывают. Сами лгут и помощников приучают ко лжи, — говорил он на одном из заседаний бюро, когда узнал, что сидевшие перед ним секретари райкомов ВЛКСМ «клялись» бывать в малочисленных колхозных комсомольских организациях, а посетить их так ни разу и не удосужились. — Это явление в нашей организации нетерпимо. Оно заведомо разрушает воспитательную работу.

ЦК категорически осуждает это и предупреждает, что за обман и за очковтирательство будем снимать.

Однажды Косарев посвятил свое выступление запущенному тогда участку работы — учету и статистике в комсомоле.

— Что значат учет и статистика в комсомоле? — начал Косарев. И, заметив скептические ухмылочки и иронические переглядывания, пошел на штурм маловеров. Память его хранила сотни фактов и цифр. Он всегда умело и безошибочно оперировал ими. На сей раз зоркий глаз Косарева отыскал в зале среди скептиков руководителя одной из комсомольских организаций Украины, уличенного в приписках. Теперь Саша не отрывал своего взора от лица этого товарища.

— На Украине, на заводе имени Петровского, — продолжал он, — по статистике, числится тринадцать тысяч комсомольцев, а на заводе всего-то работает… одиннадцать тысяч человек. — В зале раздался дружный смех. Все невольно посмотрели в сторону работника, к которому, ясное дело, обращался Саша. — В школе ФЗУ этого же завода учится четыре тысячи подростков, — Косарев криво ухмыльнулся. — А по данным «умников» — руководителей заводского комитета в ячейке этой школы значится шесть тысяч комсомольцев. — И, заметив, как заерзал в кресле его молчаливый оппонент, а цель достигнута, закончил: — Это анекдот, товарищи, злой анекдот на отдельные звенья нашей работы. А подобных «шутников», позорящих организацию, надо решительно разоблачать перед всем союзом: вот вам экземпляр очковтирателя, любуйтесь на него.

По натуре Саша был человеком скромным, лишенным духа стяжательства, исполненным заботой об окружавших его людях, чувства доброты к ним. Случай, который произошел с ним в раннем детстве, когда он подарил свою новую курточку соседскому мальчику, потому, что ему не в чем было выходить на улицу, действительно был рождением натуры.

Впрочем, была у него некоторая слабость, может быть, даже затаенная страсть — к форменной одежде. Когда на V съезде РКСМ членам президиума и некоторым активистам союза молодежи в связи с принятием шефства комсомола над Военно-Морским Флотом выдали матросскую форму, Косарев долго хранил ее. В торжественных же случаях, как это было на комсомольской конференции в Пензе, Саша с гордостью надевал форменку с полосатым воротником. Были и другие случаи. Зимой 1932 года большая группа воинов-пограничников была отмечена правительственными наградами. На торжественный вечер, посвященный этому событию, Косарев (по желанию участников) явился в форме пограничника. На X съезде ВЛКСМ было специальное заседание, посвященное шефству комсомола над Военно-Морским и Военно-Воздушным Флотами. Делегаты не сразу узнали первого вожака комсомола в синей форме командира-летчика с голубыми петлицами. В этом его увлечении не было пижонства, желания выделиться. Скорее мальчишество, свойственное людям, не стесняющимся своей работы в молодежной организации. И уверенность, что форма не помеха комсомолу.

Еще в конце двадцатых годов в комсомоле неоднократно возникала дискуссия о введении единой формы комсомольца. Косарев — секретарь МК — на бесплодные дискуссии время тратить не любил. Если он сам был убежден, что форма нужна, то действовал решительно и инициативно.

«Московские комсомольцы, — писал он летом 1928 года в «Комсомольской правде», — не стали по этому поводу создавать комиссий, совещаний, как это у нас часто бывает, а в порядке добровольности приобрели себе прочные, простенькие, удобные и изящные костюмы и оделись в них на демонстрацию.

В первую очередь это сделал Бауманский район… В настоящее время в Москве можно встретить сотни комсомольцев и комсомолок в форме юнгштурма… Форма дисциплинирует комсомольцев, она способствует объединению ребят, развивает товарищеские отношения в комсомоле. Она воспитывает чувство ответственности у комсомольца, устанавливает примерность поведения у станка, дома, на улице и вместе с тем приучает к точности и опрятности».

Каждый, кто встречался с Косаревым, видел в нем в первую очередь товарища, вспоминала Татьяна Васильева. А по тем советам, которые он давал нам, в нем чувствовался руководитель с большим знанием дела, с большим кругозором и опытом.

И все-таки, каким он был в семье, в кругу друзей?

В семье. Ей всегда недоставало его. Возвращался домой поздно и редко один, чаще всего с друзьями по работе. Временами Марусе казалось, что Саша сам привык и ее приучил не делать грани между работой и домом. Обычно вваливались на дачу в Волынском ватагой: молодые, крепкие, жизнерадостные — само счастье страны.

Шумно и мигом накрывали стол, расставляли на нем ужин, привезенный из буфета ЦК. И до глубокой ночи вели деловой разговор, спорили, иногда шутили, разыгрывали друг друга. Потом, вдруг посерьезнев, снова переходили на деловой тон. Не было ничего удивительного и в том, что временами — уже запоздно — на даче раздавался телефонный звонок, и Косарев или кто-либо из секретарей срочно отправлялся в инстанцию — по вызову. Административный механизм государственно-бюрократической системы вступал в полную силу.

С весны 1931 года для секретарей ЦК и других ответственных работников комсомола была установлена непрерывная рабочая неделя. Согласно этому порядку Косареву были установлены дни отдыха — 4 и 9-е числа каждого месяца.

Эти редкие, к тому же условно свободные от работы, дни отдыха Саша старался посвятить семье, дочке. Иначе когда же? По утрам, пока отец завтракал, малышка терлась у его ног. Тогда он брал ее на руки, нежно прижимал к себе хрупкое тельце ребенка. Лишенный радостей в детстве, Саша как бы торопился передать ей тепло своей собственной души. Словно предчувствовал недоброе и опасался, что не успеет одарить ее своей скупой отцовской лаской сполна. В течение дня он без устали звонил домой: «Как там у вас?» Иногда, уходя на работу и отрываясь от ребенка, говорил как бы извиняясь и просительно:

— Маруся, не укладывай Леночку сегодня рано, я постараюсь засветло приехать…

А у дочки остались свои воспоминания об отце:

— Жизнерадостность невероятная, — рассказывает сейчас Елена Александровна. — Упоение жизнью. Он и прочесть-то все интересные книги хотел, и летчиком стать, и краснофлотцем, и в футбол играть лучше всех. Но это не было свидетельством неустойчивости его натуры, разбросанности. Просто был до всего жадный.

— Очень искренним был с людьми, которые пришлись ему по душе. Часто у нас бывали певица Лидия Андреевна Русланова с Михаилом Наумовичем Гаркави, спортсмены братья Старостины. Но уж если кого Саша невзлюбил… — тут Мария Викторовна назвала имена двух известных тогда поэтов.

— И за что же он их так?

— За подхалимаж, карьеризм, приспособленчество. Всем богам готовы были служить…

Была у Косарева еще одна слабость — парная баня. В Сандуны ходили компанией, парились «до упаду». Ничего не делал Саша вполсилы. Вот и в бане тоже… Однажды упарил он секретаря ЦК комсомола Митю Лукьянова до полуобморочного состояния.

Любил лыжи, коньки… Но больше всего охоту. Но где тут как следует поохотишься, если и днем и ночью телефонные звонки. И не дай бог, если к самому требуют. Был и такой случай. Уехал Саша в Подмосковье на охоту. В 1937 году снег рано выпал, зайцы шубу темную не успели сменить. Тут бы и пострелять их вволю — благодатное время для заядлого охотника!

Вдруг дома звонок. Из приемной Сталина. Вызывали Сашу. В то время страна шла навстречу первым выборам в Верховный Совет СССР, срочно требовалась Сашина виза под проектом Обращения к избирателям. Что делать? Уже дважды звонили, а он, как назло, на охоте застрял.

Мария Викторовна — в ЦК ВЛКСМ: «Помогите разыскать!» На месте Петр Вершков оказался: «Поможем…»

А домой уже Мехлис звонит. Он тогда начальником Главного политического управления Красной Армии работал. Вкрадчивым, нежным таким голосом спрашивает:

— Марусенька, только мне одному скажи, по секрету: где Саша?

— На охоте.

Когда Саша прибыл в Кремль, Сталин был уже в гневе. Но, увидев, как искренне расстроен комсомольский вожак, оттаял, смилостивился. Но, расставаясь, воспользовался подходящим случаем, чтобы пустить между Косаревым и Мехлисом «черную кошку»:

— Выйдешь в приемную, Мехлису спасибо скажи. Это он рассказал мне, где тебя разыскивать надо. Иди.

В приемной действительно стоял Мехлис.

— Ну что, Сашенька, поставил свою визу?

— Г… — ты! — бросил Косарев и, не глядя в его сторону, зашагал к выходу.

С товарищами. Сохранилось немного воспоминаний о совместных выездах с друзьями за город по редким выходным дням. И здесь, отдыхая, оживленно и остро спорили, — вспоминал Л. Гурвич. «Обсуждение только что вышедшей книги перемежалось чьим-либо рассказом об увиденной пьесе, спором на сравнительно отвлеченные философские темы…

Не было недостатка в веселых шутках и забавах. Тут Косарев и Ильин были признанными заводилами и застрельщиками, постоянно изощрявшимися в остроумных выдумках. Часто и много пели. Особенно любили народные русские и украинские песни.

Припоминается, как однажды в субботу вечером большой компанией поехали в деревню Котлы. Теперь это сплошь застроенный большими домами район Москвы, а тогда… Котлы были подмосковной деревней. И поездка сюда была поездкой на лоно природы.

В одну из таких поездок за город зашел разговор о будущем.

— Мечтают, наверное, все, — заговорил Ильин, — обыватели, мещане мечтают о должности, славе, чинах. О чем-то своем, куцем мечтает деляга, погрязший в ограниченных делах сегодняшнего дня. Он не видит за ними завтрашнего, не понимает, что узкое «делячество» — враг революционного строительства. Мечтает революционер-строитель, претворяя свои мечты в действие, в жизнь… Завтрашний день истории — вот о чем нельзя забывать, о чем надо повседневно думать… Нам нужны мечтатели, люди, мечты которых опережают ход событий, нам нужно мечтание, помогающее предвидеть и осмыслить строящееся.

— И при этом надо всегда думать над вопросом: кто кого? — вмешался Косарев. — Мы ли успешно формируем пролетарское мировоззрение подрастающего поколения или за нас это сделают мелкобуржуазные элементы нашей страны? Хороший производственник? Да, но не только. Мы мало думаем над этим. Нас засасывает повседневная текучка, и мы далеко не всегда следим за идейным содержанием. О чем думает, мечтает парень? Мы, комсомол, должны подымать его от только своего, узко своего, к думам об общем, в самом широком смысле общем».

Авторы мемуаров об Александре Васильевиче Косареве чаще всего раскрывают его в обстановке кипучей деятельности, в образе рационально сориентированного комсомольского работника: на конференции, собрания, заседания и командировки.

В Косареве жил романтик и мечтатель. Он и комсомольцев звал к великой мечте.

В докладе Косарева на IX съезде ВЛКСМ (1931 г.) был раздел «Каждый день мечта воплощается в жизнь»:

«Обывателям свойственно противопоставлять мечту будням, революционный энтузиазм практической деловитости, — говорил Косарев. — Мелкобуржуазный романтизм, утопическое мечтательство, обломовская размазня совершенно не свойственны нам — молодым и старым большевикам. Мы мечтаем и работаем, мы воплощаем наши мечты в жизнь, ибо наши мечты не крохоборческие, не пожелания «порции пива и сосисок», как когда-то высмеивал Лафарг обывательски настроенных немецких рабочих в конце прошлого столетия.

Наши мечты велики и огромны. Наша мечта — это бесклассовое общество, где каждому дается по потребностям и с каждого берется по способностям. Наша мечта — это уничтожение противоположности между городом и деревней, уничтожение противоположности между умственным и физическим трудом, это завоевание культуры для всех, уничтожение гигантского океана человеческой нужды.

Наши мечты, опережая естественный ход событий, не расслабляют нас, не клонят к слюнтяйски-обломовской унылости и лени, не топят нашу- волю в свойственной мелкобуржуазным кругам молодежи болтовне. Наша мечта действенна, активна, она зовет нас на борьбу.

Социализм казался раньше далеким, теперь он все ближе и ближе. Он ходит меж нами, он осязаем, и мы видим его первые шаги на нашей земле…»

А. Ф. Бордадын — один из соратников Косарева, подчеркивал, что Саше «ничто человеческое не было чуждо». Он был самородок незаурядный, талантливый, многогранный — любой эпитет такого порядка безошибочно бы подошел и дополнил его характеристику. Всегда и во всем Косарев был человеком, не лишенным чисто людских проявлений и даже слабостей. Молодежь знала и любила его так, как не знала и не любила ни одного из пришедших после него руководителей комсомола.

Его последние годы жизни выпали на время, когда махровым цветом стал раскрываться культ личности Сталина. До определенного времени Косарев был «любимцем генерального». В этом смысле обстановка культа Сталина как бы экстраполировалась и на вожака комсомола. Газеты второй половины 30-х годов изобиловали рапортами молодых производственников, победными реляциями молодежи с фронтов социалистического строительства, поступавшими персонально на имя секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Васильевича Косарева. Он был кандидатом в члены и членом Оргбюро ЦК ВКП(б), членом ЦИК СССР 5—7-го созывов, депутатом и членом Президиума Верховного Совета СССР первого созыва, депутатом Верховного Совета РСФСР, облачен другими высокими званиями, регалиями и полномочиями.

Его имя при жизни носили пограничные заставы и отряды, Центральный аэроклуб Осоавиахима, нефтеналивное судно Волжского речного пароходства, поселок и ударная шахта на золотых приисках Алдана, Научно-исследовательский горноразведывательный институт Наркомата тяжелой промышленности СССР, станция на Южной дороге, танк новейшей конструкции, находившийся на вооружении Белорусского военного округа. Но это нисколько не отразилось на личности самого Косарева. Он оставался по-прежнему просто Сашей Косаревым: общительным и вседоступным, умеющим находить общий язык с любой аудиторией. Именно это в первую очередь создавало ему большую популярность.