Косарев

СОЮЗНИКИ ИЗ МИРА ИСКУССТВА

— Саша очень любил театр, — рассказывает Мария Викторовна. — Его можно даже назвать театралом. А пользоваться положением, чтобы попасть на премьеру, и сам не желал, и мне не позволял.

Бывало скажу: «Саша, в Малом спектакль новый идет. Пойдем? Достань хорошие билеты, пожалуйста». — «Не буду! — отвечает. — Бери сама в театральной кассе, что продают… Не хочу, чтобы знали, что я в театре — лебезили, расспрашивали. Я отдохнуть хочу. Без суеты…»

Но к театру Косарев имел отношение не только чисто зрительское. Уже рассказывалось, что он стоял у истоков рождения театров рабочей молодежи и в Ленинграде, и в Москве. Немногие даже специалисты, однако, сегодня знают, что оба театра, возникнув как коллективы, имеющие в репертуаре только агитационно-политические представления, вскоре были преобразованы в известные ныне профессиональные театры имени Ленинского комсомола. А был еще один театр, которому Косарев часто отдавал предпочтение перед другими, — театр В. Э. Мейерхольда. «Левизна» этого театра импонировала комсомольцам, а Косареву еще и тем, что В. Э. Мейерхольд — лидер и основатель театра — в 1917 году приветствовал революцию. Не очень-то вдавались комсомольцы двадцатых годов в творческие эксперименты, ненужную «разрушительность» старых театральных форм. Им казалось, что новый театр «дышал революцией». И не раз Московский комитет ВЛКСМ, «Комсомольская правда» «спасали» его.

Так было и 28 сентября 1928 года. В тот день МК ВЛКСМ обсуждал необычный вопрос. Накануне Л. Гурвич принес взбудоражившее всех известие: «Главискусство закрывает театр имени Мейерхольда!»

— Как закрывает?!

— Не закрывает, а переводит его в разряд ну, как бы частных театров, без копейки государственной дотации.

— А другие театры?

— Другие, нет…

В МК ВЛКСМ решили: закрывать революционно-экспериментальный театр нельзя. Превращение его в частный коллектив неизбежно приведет театр к гибели, нанесет «удар по культурной революции».

И отстояли. Много лет спустя В. Э. Мейерхольду представился удобный случай публично выразить признательность театра комсомолу: «Свою яркую жизнь, — писал он в приветствии к 15-летию ВЛКСМ, — сплел ты тесно с искусством потому, что искусство само стало для тебя силою жизни.

И еще: Государственный театр… пользуется случаем отблагодарить тебя за братскую готовность помочь и ту чуткость, какую ты проявил к коллективу его работников… в те тяжелые для нас дни, когда ребром стоял вопрос: быть или не быть театру Мейерхольда звеном советского театрального фронта».

Успехи культурной революции сказывались и на самом Косареве. Со временем утонченнее становился его театральный вкус. Но приверженность к «революционным» формам в театре сохранилась. Исчезла, пожалуй, имевшаяся в прошлом категоричность суждений о творчестве некоторых драматургов. Саша стал внимательно прислушиваться к голосу профессионалов-специалистов: режиссеров, критиков, искусствоведов.

20 января 1935 года состоялась встреча Косарева с художественным руководителем театра Революции (ныне Московский театр имени Вл. Маяковского) заслуженным деятелем искусств А. Д. Поповым. Саша давно хотел поговорить с ним по очень заинтересовавшему его вопросу. Дело в том, что в это время он загорелся идеей создания грандиозного синтетического спектакля, в котором широко было бы использовано и кино. То были дни, когда на экранах демонстрировался фильм «Чапаев». Вокруг него творилось что-то невообразимое. Люди буквально «ломились» в кинотеатры, сметая с пути контролеров-билетеров и даже кое-где поставленные для поддержания порядка милицейские посты. Посмотрев фильм один раз, люди не довольствовались этим, шли во второй, в пятый и даже в десятый раз. Косареву очень хотелось, чтобы нечто подобное «Чапаеву» было сотворено режиссерами и на театральной сцене.

— Советское кино, — восторженно делился Косарев своим впечатлением от «Чапаева» с Алексеем Дмитриевичем, — дало нам прекрасный, вдохновенный фильм, воспевающий лучших людей нашей страны, героически боровшихся за Советскую власть во время гражданской войны. Велико значение его для воспитания молодежи. Какой эмоциональный заряд! Какое воздействие на зрителя!

А. Д. Попов слушал Косарева и согласно кивал головой. Он еще не очень понимал: куда клонит комсомольский секретарь. Как подступить к теме разговора, ради которой он и сам сюда пришел? А Саша, не замечая озадаченного лица Попова, развивал свои идеи:

— Настало время создать и для сцены произведение типа «Чапаева», которое находилось бы на таком же высокоидейном художественном уровне, как и этот незабываемый фильм. ЦК комсомола оказал бы самое активное и всемерное содействие людям, которые взялись бы за эту работу.

Сложилась любопытная ситуация: каждый из собеседников имел свою, сокровенную цель в разговоре, но они были так далеки и несовместимы, что Попов не торопился начать свой разговор. А Косарев увлеченно рассказывал ему о синтетическом спектакле. Саше казалось, что именно синтетический спектакль откроет сцене семафор к небывалому успеху. Попов вновь и вновь деликатно соглашался «с своевременностью постановки Центральным Комитетом ВЛКСМ этой интереснейшей проблемы», и обещал, что театр Революции займется «тщательной разработкой возможности ее осуществления в ближайшем будущем».

В действительности же Алексей Дмитриевич был обескуражен столь неожиданно и напористо поставленной Косаревым задачей. Дело в том, что Попов пришел в ЦК ВЛКСМ за моральной поддержкой. Он завершал работу над постановкой пьесы Шекспира «Ромео и Джульетта». В дирекции театра побаивались, как бы ее не сочли (особенно в ЦК ВЛКСМ) несвоевременной для нынешнего репертуара. Незадолго до этого Косарев неоднократно и резко выступил против постановки во МХАТе булгаковского спектакля «Дни Турбиных». «Конечно, Шекспир — не Булгаков, — размышлял Попов, — но все же Косарева, на худой конец, следует хотя бы нейтрализовать, чем заиметь в его лице активного противника…» А тут этот разговор о синтетическом спектакле, совсем некстати… К такому у Попова душа совсем не лежала. Алексей Дмитриевич колебался: сказать или промолчать о своем замысле? Но если сейчас промолчит, то чем же ему надлежало в ближайшее время заняться: «синтетическим спектаклем»? Воплощать в жизнь идею, которой он сам не зажегся столь же пламенно, как комсомольский секретарь? «Нет, за Шекспира надо бороться!»

Уже поднимаясь с кресла, Алексей Дмитриевич пригласил Косарева с товарищами на премьеру:

— Трагедия гениального Шекспира, — как бы мимоходом, невзначай обронил Попов, — привлекла наше внимание тем, что в ней с необычайной силой, свежестью и простотой звучит идея о цельной, полнокровной, не знающей раздвоения, сомнений и колебаний человеческой личности. В ней звучит идея гармоничности мысли и чувств, идея столь близкая нашей великой эпохе…

Косарев смотрел на Попова хитрющими глазами («излишне, Алексей Дмитриевич, дорогой, меня за Шекспира агитировать») и в лад режиссеру соглашался:

— Надо по-настоящему прививать молодежи серьезные и культурные вкусы, воспитывать их на замечательных произведениях классического наследия и лучших современных постановках… Мы вас, Алексей Дмитриевич, обязательно в этом поддержим.

Косарев сдержал слово. А когда наступил день премьеры, он с секретарями ЦК ВЛКСМ Васильевой, Салтановым и Файнбергом посмотрели спектакль. Им понравилось все: и новое прочтение драмы Поповым, и талантливая игра актрисы Марии Бабановой (Джульетта), и восходящей звезды Михаила Астангова (Ромео). Спектакль получился молодежным и для молодежи. С большим удовлетворением покидал Косарев театр, тепло прощался с его руководителями А. Д. Поповым и директором И. С. Зубцовым.

Довольный состоявшейся премьерой, восторженной встречей спектакля публикой, Попов провожал гостей.

— Пятнадцать лет назад Ленин в своей речи на съезде комсомола говорил, что коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память знанием всех богатств, накопленных человечеством. — Алексей Дмитриевич взял Косарева под руку и, спускаясь по лестнице в вестибюль, еще и еще раз возвращался к спектаклю, реализованному в нем замыслу:

— В борьбе против фашизма, средневековой и империалистической мерзости капитализма нашими союзниками становятся величайшие гении человеческой мысли. Ромео и Джульетта — дети другого класса. Для молодого поколения нашей страны нет неразрешимых трагедий чувства, нет противоречия со своим строем, со своим классом. Наше социалистическое Отечество создает условия для формирования гармонической полноценной личности, которая активно творит и живет всеми интересами борьбы и строительства. Наша молодежь осваивает Арктику, завоевывает стратосферу, строит метро…

Попов остановился. И, обращаясь теперь ко всем секретарям ЦК комсомола, следовавшим за ними на отдалении, продолжил:

— Ленин учил нас «уметь выбирать» из культуры прошлого то, что полезно для коммунизма. И недаром наш шекспировский спектакль был создан по почину комсомола, как ответ на культурные требования нашей молодежи. Думая о будущем зрителе этого спектакля, мы видели перед собой славное комсомольское племя. В процессе работы мы делились своими постановочными замыслами с Александром Васильевичем и встретили с его стороны большую помощь и одобрение.

Попов и Косарев, улыбаясь, посмотрели друг на друга.

Из года в год видел Косарев, как все теснее и крепче становятся связи работников искусства с комсомолом. Не случайно во Всесоюзной олимпиаде, проходившей под девизом «Искусство — пролетарским детям!» самыми активными и заинтересованными помощниками комсомола и Центрального совета пионеров были именитые актеры, режиссеры, драматурги. «Вы великолепно жадны к знаниям и искусству, — писал в ЦК ВЛКСМ В. И. Немирович-Данченко. — Ни одно сколько-нибудь крупное явление в области театра не проходило мимо вашего внимания. Часто заразительным огнем молодости вы давали театрам новые творческие толчки. Вместе с тем всегда проявляли глубокий интерес к культурному богатству прошлого».

Не было такого отряда творческой интеллигенции, с которой бы не встречался Косарев. Порою приходится удивляться его дерзкой смелости, но и способности находить с нею общий язык, Сашиной профессиональной подготовленности к таким встречам.

14 февраля 1934 года. Косарев еще полон впечатлениями от XVII съезда партии, на котором его избрали и членом ЦК и членом Оргбюро ЦК ВКП(б). Все ответственные работники ЦК ВЛКСМ готовились разъехаться по организациям — пропагандировать решения съезда. Готовился к докладу перед молодежью и Косарев. Но первое выступление генеральному секретарю ЦК комсомола пришлось сделать не перед ней, а перед… художниками Москвы.

Что скажет он им?

Накануне Косарев старался собраться с мыслями, продумать свой доклад в столь необычной ему аудитории. Вспомнил, как в первые годы революции футуристы, имажинисты и прочие размалевывали городские стены. Бунтующие мещане объявляли войну старым идеям и формам искусства. А нового не получалось. «Старую шубу вывернули наизнанку, — усмехнулся сейчас Косарев, — но получилась только «изнанка», а шуба осталась старая…».

Позднее, кажется, весной 1927 года при поддержке МК ВЛКСМ небольшой энергичной группой самодеятельных художников была проведена в Рогожско-Симоновском районе первая выставка «Молодняк». На выставке Косарева познакомили со стрелочником Московско-Курской железной дороги Томским. Жил он в нужде. Чтобы нарисовать автопортрет, он занял у приятеля рубаху — своей подходящей для этого не было…

Так, переходя от воспоминаний к действительности, Косарев и создавал контуры доклада.

«До 14 февраля, — сообщала об этом собрании печать, — Большой выставочный зал «Всекохудожника» не видел такого скопления художников и скульпторов. Свыше 1000 мастеров пришли на доклад генерального секретаря А. Косарева об итогах XVII съезда и задачах изофронта».

…Он говорил им о второй пятилетке и ее задачах, о преодолении пережитков в экономике и сознании людей, о роли работников культуры в решении этих сложных задач. Косарева предупредили, что в зале сидят крупнейшие мастера живописи И. И. Машков, П. П. Соколов-Скаля, С. В. Рянгина и другие действительные члены Академии художеств. В аудитории были и ярые сторонники формалистических направлений в живописи, и художники, скептически смотревшие на мир социализма:

— Работники творческого труда часто не понимают значения слова социализм, рассматривая его как серую однообразную и однотипную жизнь для всех. — Так Саша перешел к основной, но и самой острой части своего доклада. — По их мнению, социализм таит в себе готовый стандарт и штамп для всех членов нашего общества и на всю жизнь. Нет, товарищи! Социализм — не уравниловка, не уравнение потребностей и личного быта. Социализм означает не серый стандарт, а яркую, красочную жизнь для трудящихся.

— А как насчет индивидуальности? — крикнул кто-то из задних рядов.

— Что индивидуальности? — немедленно отреагировал Саша. — Разве мы ее третируем? Я такого что-то не знаю. Мы боремся с индивидуализмом, а не с индивидуальностью. Мы, большевики, ведем борьбу против узко ограниченных, узколичных стремлений и интересов, и это нас отличает от капиталистов — даем полную, всестороннюю возможность для расцвета индивидуальности. Мы против индивидуализма, но мы за полный расцвет индивидуальности. Мы не серые и скучные люди, мы не подстриженные под одну гребенку. У каждого из нас есть свои привычки. Мы не люди, одетые в один и тот же мундир. Каждый из нас имеет свою индивидуальность, причем ярко выраженную. Каждый из пас имеет свой, крепко выраженный большевистский характер, но все это сочетается с задачами нашего класса, все это подчиняется нашему классу, все это связано с интересами строительства социалистического общества. Именно то, что все свое личное мы увязываем с задачами и интересами класса, духовно нас взращивает, подымает на более высокий идейно-политический уровень, помогает нашему росту. Именно поэтому мы и становимся передовыми людьми, становимся достойными нашей эпохи. Таким образом, мы не против любви, не против музыки, не против цветов и не против стремления хорошо одеться. Наоборот, мы за это, но мы все это подчиняем задачам нашего класса, ибо мы создаем новую жизнь, более красочную, более насыщенную, более интересную для человека. Мы действительно создаем ту жизнь, в которой «человек — будет звучать гордо», как говорил Горький…

Выступая перед художниками, скульпторами и архитекторами, у Косарева было предостаточно оснований и для нелицеприятной критики представителей изобразительного искусства и зодчества. Уже в то время новые кварталы Москвы застраивались унылыми, плоскими зданиями стандартного типа.

— Неужели у нас нет лучшего вкуса, чем строить дома-коробки, неужели нет большей потребности в строительстве, чем то, что создают архитекторы?

И вкус у нас иной, и способности есть, и потребности, и возможности есть. А некоторые намалюют такое, что смотреть тошно, а сами говорят, что это-то и свойственно эстетике пролетариата, его художественным запросам и вкусам… «Чем грубее линия, — говорят иные, — тем по-пролетарски». Нет, товарищи! Нам необходимы искания. Без них не может быть творчества, без них не найти настоящего искусства. Но многие под видом исканий делают дело против нас.

Страстно, даже с упоением говорил Косарев о пролетариате, как самом благородном классе, носителе передовой культуры и технического прогресса. Но он и самый требовательный класс, подчеркивал Саша. История, революция подвели его в Октябре к пониманию классической культуры прошлого. Он «принял» живопись Репина и спектакли Художественного театра, возвысился до глубокого понимания шедевров искусства и не приемлет, продолжал Косарев, низкопробные музыкальные произведения композиторов из Российской ассоциации пролетарских музыкантов (РАПМ, этих, как он выразился, «мелкобуржуазных приспособленцев, убивающих вкус к искусству».

— А в поэзии? — спрашивал он аудиторию. — В ней развелись стихосложители, которые без удержу склоняют слова «ударник», «колхозник».

— Вы думаете, это делается такими поэтами из-за любви к колхозникам и ударникам? Ничуть не бывало. Это — худший вид приспособленчества. Пишут люди, далекие от мыслей, чувств и дел передовиков социалистического производства. И мы должны поставить задачу — отбросить все наносное, неестественное для пролетариата, создавать красивые вещи, яркие красочные образцы и композиции, которые могут воодушевлять бойцов-строителей, заряжать их энергией и энтузиазмом.

Саша замолчал.

Бурными были прения на том собрании. Образно подвел итог заслуженный деятель искусств И. И. Машков:

— Партия и Советская власть, — сказал он, — подготовили такие условия для нашей работы, что если бы разбудить всех великих Рубенсов, то они были бы подавлены обилием имеющихся у нас возможностей.

Косарев сидел довольный: «А Рубенса, дорогие товарищи, я знаю. Впдет его картины в Эрмитаже и в Лувре — во время поездки в Париж осенью 1933 года».

На Сашином докладе был и заслуженный деятель искусств РСФСР И. И. Бродский. Ему импонировал генсек комсомола — энергичный, уверенный в себе, в правоте своих слов. Бродский вынул блокнот и все время, пока шло собрание, делал набросок за наброском. Через полтора года из-под кисти художника вышел портрет А. В. Косарева.