Косарев

НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ

В один из первых же дней своего возвращения в Москву Косарев встретил благушенского соседа Ваську Зудова с «Гужона».

— Чем занимаешься?

— Да вот зажигалки точу, на Хитровом рынке и на Сухаревке сбываю. Еще печки-«буржуйки» клепаю. На них нынче огромадный спрос… Антипыча Старцева с «Симона» помнишь?

— Как же не помнить? Хорошо помню. Я же у него учеником был, четыре года — до самой империалистической.

— Он с войны без ноги вернулся. Теперь тоже кустарничает.

— Вот это — новость! Антипыч? Большевик Антипыч! И тоже кустарничает? — сокрушался Косарев.

— А Петька Зимин, — продолжал Васька выкладывать новости, — фартово устроился! Он в трактире половым работает. Чаевые такие получает, закачаешься!

— Какие — чаевые?

— Взятка вроде, «на лапу» за услуги. Он анекдот вчера рассказал, умрешь со смеху. Значит, так: в Октябре взятка от большевиков за границу сбежала, а в «нэпабре» опять к нам вернулась…

— Да иди ты со своими анекдотами… — Косарев сплюнул в сердцах и зашагал прочь от озадаченного парня: «Где же плоды революции, куда грести дальше?»

Косарев вернулся в Москву в декабре 1921 года. В самый разгар новой экономической политики — нэпа. Пути ее дальнейшего развития определил В. И. Ленин на X съезде партии. Он подвел черту под эпохой «военного коммунизма». Нэп означал крупный поворот в судьбах социализма, революционное значение которого еще до конца не оценено.

Теперь на основе новой экономической политики открывались новые формы сотрудничества рабочих и крестьян, укреплялся их союз. Партия заменила продразверстку продналогом. Крестьяне могли свободно распоряжаться излишками произведенных ими продуктов, продавать их на рынке.

Получила отдушину и мелкая буржуазия городов: в определенных пределах ей давали право заниматься частнопредпринимательским оборотом, арендовать фабрики, заводить ремесленные мастерские. Государство давало концессии иностранным капиталистам. Введение нэпа, конечно, оживляло капиталистические элементы — торговцев, скупщиков, арендаторов, кулаков. И внутри страны встал вопрос: «Кто кого?»

Партия рассматривала отступление как меру, не угрожавшую потерей социалистической перспективы, ибо командные высоты сохранялись за пролетариатом, и в соревновании «кто кого?» социализм должен одержать полную победу над капиталистическими элементами, ожившими в годы нэпа. Мы как государство, отмечал Ленин, прибавим к своей политической власти экономическую власть, а это приведет к укреплению диктатуры пролетариата.

Все усилия рабочего класса в тесном союзе с трудящимся крестьянством направлялись на ликвидацию разрухи, на развитие крупной промышленности в городах и кооперации в деревне, на победу социалистического уклада жизни.

Нэп… Далеко не всем был ясен смысл новой экономической политики. И было над чем задуматься. Всюду появились бесчисленные лавочки, «мальчики-подручные», которых частник-хозяйчик заставлял работать по 15 часов в сутки.

Нэп ухудшил экономическое положение части рабочей молодежи. Многие, недалекие по уму, директора предприятий в первую очередь увольняли подростков. И все потому, что первыми декретами Советской власти им был установлен сокращенный рабочий день, льготная оплата труда. Выброшенная за ворота фабрик и заводов молодежь пополняла и так уже немалую армию безработных. Часть ее деклассировала, порывала связь с производственной атмосферой, попадала нередко в полон рыночных спекулянтов, в цепкие лапы проституции.

Нэп… Ошалевшие от возможности свободной торговли нэпманы, спекулянты, жулье лихорадочно спешили насладиться «благами» переходного периода: аферами, ресторанами, казино, лихачами…

Когда на улицах Москвы загорались белые шары фонарей и начинали спотыкаться намотавшиеся за день лошади, на Неглинке, около Госбанка и в Театральном проезде наступало время оживленного движения. Неестественно веселые женщины бойко дефилировали в густой толпе мужчин, нагруженных свертками белья. Это — проститутки (среди них и малолетки). Они приветливо зазывали мужчин в «семейные номера» Сандуновских и Центральных бань. А окрест — блестящие витрины гастрономических магазинов, разодетые буржуи и оголенные дамы, пряная атмосфера пикантности, щекотания чувств. Нэп…

Период «военного коммунизма» был так прост, ясен и понятен.

Теперь же — нэпман с жирным загривком идет по тротуару с видом победителя, бросает брезгливо прохожему рабочему:

— А ну посторонись, это тебе не восемнадцатый год…

Некоторые парни и девчата, не поняв сущности новой экономической политики, впали в уныние, утратили перспективу. Они приходили в ячейку хмурые, выкладывали на стол комитета комсомольские билеты: «За что боролись?» Нелегко было осуждать вчерашнего лихого конника, чоновца, хватавшегося за ремень, где раньше была кобура с кольтом, при виде ненавистного ему буржуя. А теперь? Сидит этот парень — защитник революции и власти народной — по-прежнему на голодном пайке…

Действительно: за что боролись? Саша Косарев тоже мучительно размышлял над этим.

Александра Косарева направили работать организатором в одном из подрайонов Бауманского райкома РКСМ. «То Благушенский куст, то организатор подрайона…» — размышлял Саша, выслушав решение о назначении без энтузиазма. Заполняя анкету в МК РКСМ, на вопрос: «Какую работу считаете наиболее подходящей для себя», ответил не задумываясь — «организационную», но мечтал не о подрайоне.

Через несколько дней Сашу вызвала к себе секретарь райкома партии М. Костеловская:

— Косарев, — обратилась она без обиняков и рассуждений. — Исполнительная комиссия райкома на совместном заседании с парторганизаторами решила рекомендовать тебя комсомольским секретарем. Справишься?

— Справлюсь! Должен справиться… — выпалил, не задумываясь, Саша.

Костеловская на такую поспешность и горячность ответа только улыбнулась. Подумав немного и как бы взвесив правильность собственного решения, сказала:

— Ну вот и хорошо… Район ты в основном знаешь. Лефортово с Благушей — твоя «вотчина», басманцы — ныне бауманцы — тебя, говорят, приняли нормально. А предшественника твоего мы от работы отстраняем, запутался он в хозяйственных делах… Судить будем. Вот такие-то «дела»… Тебе и эти «дела» в райкоме расчищать придется.

15 января 1922 года Косарев с волнением подходил к небольшому зданию на Бакунинской улице. Вот и дом № 3. Здесь разместился райком, в котором Саше предстояло испытать свои силы на самостоятельной работе. «Справлюсь ли?» Раньше — в Благуше и Питере — работа тоже была не из простых. Но все-таки наставлялся он старшими товарищами: П. Усановым, М. Тужилкиным, был, как говорится, прикрыт их спинами.

Бауманский район — большой. Одних комсомольцев около девятисот душ, а актива? На последней конференции в райком избрали девять человек, а работают в районе шесть — три члена и три кандидата… Остальные разъехались по всей стране. Штатных работников райкома — и того меньше…

Как увеличить состав актива, сделать его мобильным и работоспособным?

Это был для Косарева вопрос вопросов. К тому же Бауманский район — центральный. Большинство наркоматов и ведомств располагалось на его территории. Однажды в орготделе райкома партии Саша взглянул на список учреждений и «ужаснулся» — так велик он был: «Мать честная, и везде надо создавать ячейки союза?! За неделю в районе и сейчас проходит до 150 комсомольских собраний! Что же дальше-то будет?..»

Правильное по тем временам решение он нашел, вспомнив, как начинал в 1918 году комсомольскую работу в Лефортовском районе ответственным за Благушенский куст. Не райком и не подрайком тогда создали на Благуше, а куст — вроде как бы и не уставное, но все-таки объединение. Кустовые организаторы себя, безусловно, оправдали, многое успевали сделать, а главное, приближали райком комсомола к молодежи. Этот-то опыт и подсказал сейчас Косареву выход из положения. Бауманцы разбили свой район на пять участков. В каждом создали нечто вроде общественных бюро или советов — всего из пятидесяти человек. Они-то и стали опорными коллективами райкома. Состав привлеченного актива сразу вырос, а работа оживилась. В МК этот опыт одобрили. О Косареве пошла молва как о толковом, инициативном работнике.

Опыт работы среди молодежи накапливался как-то незаметно и вроде бы сам собой. А в действительности много людей и событий влияли на процесс формирования молодого вожака.

С весны Косарева стали приглашать на заседания бюро райкома партии. Входили в него люди яркие, деятельные, с большим революционным прошлым. Чаще, чем с другими, Саша встречался по работе с заведующим орготделом А. И. Монаховым — в прошлом руководителем революционного большевистского подполья на Сормовском заводе, активным участником Великой Октябрьской социалистической революции. Он часами беседовал с Косаревым, обсуждая состояние комсомольских дел, мудрыми советами наставлял молодого руководителя. Его вниманием Саша нередко даже злоупотреблял. На посту заворга райкома партии Монахова сменил Николай Николаевич Мандельштам — член партии с 1903 года, лихой участник боевых операций против банд Махно и Григорьева.

Косареву скидок на молодость и неопытность не делали. Уже 3 июля райком партии заслушал доклад о работе комсомольской организации — первый и удачный Сашин отчет в партийном комитете.

30 сентября 1922 года Косарева избрали членом Бауманского райкома ВКП(б).

Саша не забывал разговор с Васькой Зудовым об Антипыче, своем первом фабричном наставнике. В один из дней разыскал его. Слесарь работал в артели кустарей-инвалидов и на косаревские вопросы отвечал односложно, нехотя. Из беседы Косарев, однако, понял, что Антипыч после революции был в Красной Армии, потом партизанил где-то на Украине. В жарком бою с петлюровцами потерял ногу. В Москву вернулся, а здесь — нэп, всем не до него — кругом безработица. Молодым и здоровым работы нет, куда тут перестарку да инвалиду… Крепко запала обида у героя гражданской.

В другой раз Косарев забрал у Антипыча нехитрые справки и чудом уцелевшие мандаты и, посоветовавшись с А. И. Монаховым, выправил Антипычу документы на право получения продовольственного пайка красного партизана.

— Это, Антипыч, тебе для начала…

Старый слесарь смотрел на Косарева растроганно.

— Я Лександре всегда говорил: «Хорошего парня, дескать, растишь». А она все отмахивалась: «Куда там, хороший? Пострел, да и только!» А ты — вон какой?! Не забыл про меня. Отзовется тебе, Сашка, все хорошее отплатится.

Тем временем перед московской комсомолией вставала тьма неотложных дел.

Ударным фронтом работ в Москве стала заготовка топлива. В годы войны в городе сожгли пять тысяч ветхих домов. Из-за недостатка угля, нефти, дров и сырья многие фабрики и заводы в городе стояли или работали с перебоями. Г. М. Кржижановский мотался по Москве в поисках всего, что можно было бы сжечь в топках ТЭЦ и дать электроэнергию столице.

Однажды на Казанский вокзал прибыли эшелоны с углем и дровами, но разгружать их было некому. Тогда городской комитет партии объявил комсомольский воскресник по разгрузке эшелонов.

«В воскресенье день был морозный, снежный. К Казанскому вокзалу с песнями шли колонны молодежи. Во главе колонны — секретари райкомов и заводских ячеек комсомола. Они несли красные знамена.

Настроение у всех было отличное. Работали, не чувствуя усталости. Среди молодежи, — рассказывала Татьяна Васильева, — я увидела Сашу Косарева — он работал лопатой так, что за ним едва поспевали ребята более крепкого сложения. И все-то с шутками, с остротами, прибаутками. Он удивительно умел вселять бодрость и как-то неожиданно появлялся там, где уставшие ребята сбавляли темп.

— А ну запевай! — раздался его звонкий голос.

И вот уже звенела задорная комсомольская «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка, иного нет у нас пути, в руках у нас винтовка». И руки работали проворнее. А вот уже в другом конце опять слышен его голос:

— А ну, братья-бауманцы, покажем Хамовникам, как надо работать».

Такие задачки Саша решал запросто. А жизнь подбрасывала другие — все сложнее и сложнее. Ответы на них искала вся пролетарская молодежь столицы. Для того и собралась она на губернскую конференцию, чтобы сплотить организацию для решения новых задач, перевоспитать или отбросить тех, кто поплыл по течению.

…Зеркальные залы и сад с искусственными гротами и скалами знаменитого «Яра» — места гульбищ и попоек нэпмановской Москвы на сей раз заполнили шумливые делегаты губернского съезда московского комсомола. Не очень-то гармонировали заношенные куртки и брюки с бахромой, красные косынки и буденовки делегатов с позолотой стен и блеском зеркал.

Песни сменяли одна другую. «Здесь, — вспоминал ветеран московского комсомола Лев Гурвич, — осенью 1921 года я впервые встретился с Сашей Косаревым. Типичный рабочий парень с московской окраины, небольшого роста, вихрастый, с лихо сдвинутой на затылок кепкой, любящий «отколоть» и «подшутить». Очень подвижный, задиристый и ершистый. Косарев выделялся своим острым реагированием на все происходящее, резкостью суждений. Сразу загорающийся, задорный и неуемный. Чуть скуластое лицо с глубоко сидящими глазами, порывистыми движениями, быстрая речь. В этот день Косарев, как и многие другие делегаты съезда, особенно сосредоточен. Вместо простых, ясных задач: помощь фронту, участие в борьбе с белогвардейщиной и бандитизмом — возникли новые, доселе неизвестные. Надо было определить пути и методы работы в условиях новой экономической политики.

Притихнув, внимательно слушал Косарев все выступления.

Припоминаю, как в перерыве он вместе с несколькими басмановцами (Кормилицин, Егорушкин, Комиссаров, Баранов и кто-то еще) запальчиво вступал в споры…»

— Во что превратился комсомол? В монашеский орден?! Разве танцы преступление перед союзом? — наступала на Косарева раскрасневшаяся работница с «Гознака».

— Не в этом дело… Пусть рабочая молодежь танцует, коль ноги сами заходили под звуки «пленительного вальса». Беда в том, что мы ничего не можем противопоставить танцулькам. На Урале, говорят, вопрос о танцах вырос в целую дискуссию, в результате которой из союза вылетели, как миленькие, даже некоторые члены губкома. И я считаю, что это неправильно! — Саша рубанул ребром ладони воздух. — Тут одними тезисами о популяризации новой экономической политики не поможешь. Точка! — отпарировал Косарев.

— А что, Саша, в союзе можно говорить только о революции, капитализме и Интернационале? А о любви, весне, цветах?.. — не унималась девчонка с «Гознака».

— Вот именно, — поддержала ее подружка. — В клуб придешь, а там доклад о «финансовом капитале» или «о государственном капитализме»…

— Тебе, я вижу, доклады не повредят, — обрезал собеседницу Саша. — Но плохо и то, что, кроме таких докладов, в наших клубах не устраиваются литературные вечера, например, или о спорте… На этот участок мы направляем самых никудышных работников.

— Саша, а разве наши губкомовцы не замкнулись в свою циркулярную превосходительность? — вступил в разговор секретарь комсомольской ячейки из Коммерческого института.

— Это малость есть… Да и мы, райкомовцы, бумаги строчим, на всякий случай, стопками. Представительствуем всюду. Прекратить бумагомаранье надо, забросить все в тартарары, отказаться от представительств в десятках присутственных мест, уйти от бесчисленных заседаний. А то все заседаем да совещаемся: ходим как слепая лошадь по кругу на молотильном току… Видел я в деревне такую клячу. Она хоть хлеба молотит, а мы что? Воду в ступе…

— Слыхал? — снова вступал в разговор студент Коммерческого института. — В ячейке Свердловки родилась идея ликвидировать наш союз. Работа по труду, быту и образованию передана, дескать, в госорганы. Союзу осталась только воспитательная работа, а ее любая школа лучше нас осуществит. Следовательно, союзу делать нечего.

— Скверно! Очень скверно понимают, значит, товарищи смысл и содержание воспитания, если представляют его только как изучение теоретических наук. Это изучение, конечно, является важной частью коммунистического воспитания. Но ограничиться этим — значит превратить наш союз в культурку!

Общественная жизнь выдвигала новые проблемы.

Спекулируя на послевоенных трудностях, по-своему рассматривая нэп как уступку капитализму, зашевелились меньшевики. Они пытались настроить молодежь против Советской власти.

МК решил провести широкую конференцию, на которой откровенно рассказать юношам и девушкам о всех трудностях и их причинах, дать бой меньшевикам и меньшевистским подголоскам. Один из участников этой конференции рассказывал, как, войдя в фойе помещения, он увидел толпу, в центре которой Косарев ожесточенно спорил с одним из молодых меньшевиков. «Спорил страстно, с глубокой силой внутренней убежденности и веры в свою правоту… Саша громил под одобрительные возгласы окружающих своего противника. Тот уже не наступал, а как бы «линял» у всех на глазах и теперь лишь пытался кое-как прикрыть свое отступление, но упорно бормотал что-то о низких заработках молодежи.

— Да ты опять перепеваешь чужие слова! Мы сами хозяева своих предприятий и участвуем в установлении в них зарплаты, — наступал Косарев. — Это твои заграничные учителя врут об эксплуатации в России. Мы сами со всем пролетариатом строим свою промышленность. И когда тяжело взрослым рабочим, молодежь не будет требовать для себя особых привилегий.

Меныпевичок вскоре совсем замолчал и стал пробираться через толпу, осыпаемый насмешками.

Все еще пылающий, весь в азарте спора, с расстегнутым воротом косоворотки, Косарев искал глазами, с кем бы еще продолжить схватку».