Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Марина Москвина. Вода с закрытыми глазами

Однажды был праздник Юрия Коваля. Он был веселый, как бразильский карнавал. И на этом празднике поэт Яков Аким сказал:

— Чтобы понять, дорог нам писатель или не очень, надо представить, что бы было, если бы его не было.

И вдруг наступила ужасная тишина. Все начали это себе представлять.

Первым исчез клест Капитан Клюквин со своей песней и клювом, скрещенным, как два кривых костяных ножа.

Не стало на Земле деревни Чистый Дор. Куда-то утекла вода с закрытыми глазами и укатился глиняный кувшин, наполненный осенним ветром листобоем.

И вот что страшно: Вася Куролесов так и не узнал, что он гений милицейского сыска. Он отказал маме Евлампьевне в ее мольбе о поросятах, не взял мешок из-под картошки, не поехал на рынок и не привез вместо парочки славных поросят рыжего облезлого Матроса.

Грохочут выстрелы, и старый вор Рашпиль, который сидел в тюрьме триста или четыреста раз, гуляет на свободе, грозя ножиком, а Вася — ни гу-гу!..

Покорный судьбе недопёсок весь недопёсий век с потухшим взором просидит в клетке. И ничего с ним не случится. Ничего.

В звездном небе, боюсь, не появится Орион, тот, что важнее всего в жизни Коваля.

И напрасно близкие, хриплые голоса — абсолютно неизвестно чьи — будут звать и кричать из-за утла: «Юра, Юра, про нас напиши!..»

— Остановитесь! — сказали мы. — Больше не надо. Плохо нам без него бы пришлось. И как все-таки здорово, что есть на свете писатель Юрий Коваль.

О, недопёсок Наполеон Третий! Круглые уши, платиновый мех! Если б я, будучи подростком, узнала историю о Вашем дерзком побеге со зверофермы, как здорово поддержал бы меня Ваш нос, точно обращенный на север.

Но именно в моем детстве не было ни Наполеона, ни Юрия Коваля. И в переходном возрасте не было. Только, считай, в зрелые годы они и появились.

Нас познакомил Яков Аким, который учил меня детской литературе. Однажды он привел к нам на семинар Коваля — и Коваль, конечно, меня поразил. Особенно поразил меня этот уголок тельняшки, светивший через вырез воротника. Он звал в какие-то такие дали, что уже было неважно, целая там у него тельняшка или треугольный кусок, пришитый к майке, который оторвал от себя ударник Витя Котелок из книги «Самая легкая лодка в мире».

Все сразу испугались читать свои произведения при Ковале. Только один кто-то не побоялся и стал читать стих, Мол:

Коваль очень внимательно слушал Слушал-слушал да и говорит:

Я все помню, связанное с ним, с самой первой встречи, так бывает.

Много лет я носилась с идеей сделать о нем шикарную радиопередачу.

И вот, когда в конце концов я пришла к нему с диктофоном, обнаружилась ужасная вещь — у меня уже не было никаких вопросов, так хорошо было просто сидеть у него в мастерской, пить чай из белой кружки с синими цветами и помалкивать, что я спросила:

— Может быть, у вас ко мне есть какой-нибудь вопрос?

— Есть, — ответил он. — Юрий Коваль спрашивает у Марины Москвиной: «Какой должна быть проза?»

— Жизнеутверждающей, — говорю я.

— Все-таки жизнеутверждающей?..

— Да, — говорю я.

— Тогда кто, Сароян или Искандер?

— Сароян! — говорю я.

— «Весли Джексон»?

— «Весли Джексон»!

— А я все-таки склоняюсь к Искандеру.

Тогда я говорю:

— Марина Москвина спрашивает у Юрия Коваля: «Какой должна быть проза?»

— Проза должна быть вот какой, — ответил он. — Она должна быть такой, что ты готов поцеловать каждую написанную строчку.

Наша передача вышла в эфир. Это был счастливый миг в моей жизни. Но не успели отзвучать финальные аккорды «Лунной сонаты», которую любил насвистывать сэр Суер-Выер (правда, юнга Ю ему сказал: «Я бы на вашем месте, сэр, насвистывал „Патетическую“»), как звонит Юрий Коваль и говорит:

— Маринка! Слушай! А почему бы тебе не сделать точно такую же передачу про моих друзей — скульпторов Лемпорта и Силиса? А то им очень понравилось. Особенно Силису, потому что Лемпорт был в полуотрубе.

Я говорю:

— Вы с ума сошли! Это передача о вас — вся моя жизнь плюс сорок пять минут.

А он:

— Друг мой! Если бы ты слышала, как они поют: «Туфельки белые, платьице белое!..» И я бы им подпел, вошел в кадр…

Говорят, что Юрий Коваль — писатель открытого сердца.

Родился ли он с таким сердцем или раскрыл его по ходу дела — неизвестно, только для многих людей, которые повстречали его, Юрий Коваль — это, конечно, подарок.

Когда-то он работал учителем в сельской школе в деревне Емельяново. В пятом, шестом и седьмом классах вел он русский, литературу, историю, географию, рисование и пение. Коловики и хорошисты, отличники, двоечники, удовлетвористы — все дружили с ним и под гитару Коваля пели хором на уроке пения Окуджаву.

Рассказы «Чистый Дор» — от тех еще емельяновских времен. И над этим словом «Дор» многие задумываются. Я понимаю его так: ДОР — РОД человеческий. И Коваль говорит — он чистый.

В этой книге он провозгласил, что человек человеку племянник.

Однажды он показал мне монокулярчик — это вроде одноглазого бинокля. Ему его подарили на день рождения. Красненький такой, изогнутой формы, на кожаном ремешке. В одну сторону повернешь — всё вверх ногами. В другую — нормально. И в то же самое время — ненормально! Особый вид открывается, непривычный.

О, Орион! Взглянуть на Вас в монокулярчик Коваля, вот было бы дело. На таволгу, на дудник, на язя, на Яузу и Серебрянический переулок, на друга сердечного Леву Лебедева, который — так уж получилось — в последний августовский Юрин день был рядом с ним.

… Вот кроме одной фразы про Леву Лебедева, я всё это писала о Юрии Ковале почти при нем самом — он это прочитал, встал, растроганный, обнял меня, потом сел, кое-что вычеркнул, кое-что исправил и даже чуточку дописал.

Что ж мне добавить теперь — уже без его ведома?

Что люди влюблялись в него с первого взгляда и уже на всю жизнь?

Что он был настоящим вождем в нашем маленьком деле?

Что без его рассказов «От Красных ворот» и «Вода с закрытыми глазами» детская литература не литература?

И что он сам обладал особым даром любви, так мало кому присущим?..

К счастью, это было сказано в его присутствии, когда его выдвигали на Государственную премию, которую ему так почему-то и не дали. Коваль слушал, очень довольный, посмеивался и говорил:

— Друзья! Всё это мне, конечно, приятно, но прошу об одном: покороче!..

Кратким был только Юлий Ким.

— Ко всему вышеперечисленному, — воскликнул он, — остается добавить, что Юрий Коваль недюжинный шахматист и прекрасный семьянин.

Что можно сказать спустя целый год, который мы прожили без него? Ничего патетического.

О смерти — мой любимый рассказ Коваля «Вода с закрытыми глазами». И он — смешной. Такова его школа, а мы в ней — ученики.

Раз как-то я рассказала ему, что весной пригласила его большого друга поэта Якова Акима любоваться цветущими вишнями, от чего Яков Лазаревич категорически отказался и даже обиделся.

Юрий Коваль очень смеялся и говорит:

— Маринка, прошу тебя, как пойдешь любоваться — зови меня, я с тобой обязательно пойду.

Ну, проходит какое-то время, звонят мне наши общие знакомые Галя и Ваня Овчинниковы — они работают в Ботаническом саду — и говорят:

— Расцвели азалии, приходи любоваться. Я говорю:

— Сейчас я позову Юрия Иосича, и мы с ним вместе придем.

— Не-ет! — они говорят. — Мы ему уже звонили. Он очень занят и послал любоваться… своего секретаря Иру Скуридину.

…А сейчас мне кажется, что он и нас с вами послал любоваться этим, в сущности, цветущим миром.