Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Марина Тарковская. На смерть Юрия Коваля

Неправда. Не хочу знать, не пойду хоронить, не пошлю телеграмму вдове, не буду выражать соболезнований. Не хочу считать его умершим…

И телеграмму послала, и на поминки пошла. И вот уже сознание смиряется с мыслью об его уходе из жизни…

Много лет назад папа сказал мне, когда я приехала к нему в Переделкино: «Здесь живет Юрий Коваль. Он написал гениальную вещь —„Недопёсок“».

Я не очень прислушалась к папиным словам, потому что с недоверием относилась к молодым детским писателям. Был период «социализма с человеческим лицом», прошло время «Красного галстука», и в детскую литературу табуном ворвались очеловеченные звери — слоны, львы, жирафы, крокодилы. Не литература, а какие-то джунгли! На полке у моего маленького сына, как блины, складывались книжки молодых авторов. Стопка угрожающе росла, и почти не было книжки, которая бы не производила впечатления легкомысленной халтуры, лучшие художники были авторами иллюстраций, но все герои, все эти человекозвери были так похожи друг на друга, что не остались в памяти. Повезло только крокодилу Гене, может быть потому, что по книге был сделан симпатичный мультфильм… И вдруг — Коваль!

Юрий Коваль не был ни на кого похож. Он был сам по себе, и его знание природы, истинная любовь к животным, деревьям и травам, его мастерство, богатейший язык, уважение к читателю-ребенку сразу выделили его из массы детских писателей.

Он был необычайно талантлив… Он был артистичен и обаятелен. Обаятелен тем обаянием, которое делает привлекательным даже некрасивого мужчину. А Юра был красив. Этот обаятельный красавец в черном свитере взглянул на меня черными круглыми глазами и заторопился уходить. Дело было в Доме творчества в Переделкине. Он был куда-то или к кому-то устремлен, спешил…

Настоящее знакомство состоялось через много лет, после смерти папы. Позвонил Коваль и сказал, что он был на папиной могиле, что ему понравился памятник. Я обрадовалась, потому что долго мучилась с памятником и боялась неодобрительных отзывов — проект был намного лучше результата. Единственное, что не понравилось Юре, так это стеклянные банки для цветов. Мне они тоже не нравились, чего уж хорошего. Но приличная ваза не простояла бы на могиле и часа, ее бы украли тут же. Но Юра не хотел слушать моих аргументов, его вкус не терпел банок на могиле поэта, и мы собрались с ним поехать в магазины поискать чего-нибудь подходящего. Поездка так и не состоялась…

Но состоялась встреча в его мастерской весной 1995 года. Мы с мужем приехали посмотреть портрет папы, написанный Ковалем в восемьдесят первом году в том же Переделкине, где я увидела его впервые. Портрет был написан широкими мазками, в монументальной манере и по цветовому решению напоминал мне почему-то мексиканскую пустыню. Он был написан с живого папы, и на нем стоял папин автограф — «АТ».

Конечно, я его купила. И теперь благодарна Ковалю за то, что он его написал. Потому что я очень люблю этот портрет. На нем папа суров, аскетичен, высокомерен даже. Мне кажется, что он ждет близкого человека, он оттает, и тогда исчезнут его суровость и высокомерие, он улыбнется и станет добрым и веселым. Но пока он очень одинок…

Юра тогда сказал, что должен решать что-то с мастерской, видимо, ему придется ее освобождать, поэтому он спешит пристроить картины. Ему было очень неловко брать деньги за свою работу… Он спешил… Через несколько месяцев его не станет. Но тогда, весной 1995-го, он был жив, хотя был озабочен и невесел…

Через некоторое время Коваль прочел мои скромные «Осколки зеркала» и позвонил Он говорил со мною долго, наверное, полчаса. И все эти полчаса хвалил мои рассказы. Знаменитый писатель хвалит мои рассказы! Да еще в наше время, когда люди разучились интересоваться кем-либо, помимо себя. Юра поддержал и воодушевил меня, помог избавиться от неуверенности и сомнений. Посоветовал убрать вводный кусочек в рассказе «Шуба», который я добавила после того, как рассказ сложился, я написала это вступление как бы в свое оправдание и сама чувствовала его ненужность. Юра это понял сразу, не зная, что я долго мучилась — оставить или убрать? И посоветовал — убрать!

Незадолго до смерти он окантовал для меня репродукцию еще одного своего портрета папы, того, что в Литературном музее…

Я как Божий дар приняла Юрину дружбу. Бог дал, Бог и взял — я привыкла к сиротству. Но почему все-таки они уходят так рано? На кого они нас оставляют?