Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Зоя Шарапова. Рябина

Познакомились мы через Марию Прилежаеву на 50-летии Игоря Мотяшова. Они с Юрой любили друг друга, он вообще всех любил, с Агнией Барто был близко знаком… Юра тогда подошел, посидел с нами, а потом говорит: «Ребятки, вы знаете, я обещал Марию Павловну отвезти домой, но выпил и машину оставлю. Или я вам такси вызову, или вы уж везите ее сами»… Круг наших друзей — Володя Александров с Лидой, Яков Аким с Аней, Богдан Чалый, приезжавший с Украины, — стал расширяться. Мы не встречались часто, но если был случай, когда мы могли быть в этом окружении, — Юра был там и мы с ним виделись.

Однажды Юра был у нас в гостях. Посидел немного и говорит моему сыну Максиму: «А гитара-то у вас есть?» — «Есть». — «Ну-ка давай ее сюда». Максим принес гитару, Юра по струнам прошелся и говорит: «Расстроена, мальчик. Такты запомни, если тебе нужно поправить гитару, то есть дядя Юра, который очень часто бывает в мастерской на Яузе. Ты позвони, приходи, я тебе настрою».

Потом за столом Юра со мной разговорился. Ля в школе работаю, он поинтересовался, что и как, я рассказала, он спрашивает: «Как в класс-то входишь? Не боишься?» Я говорю: «Когда-то, может, нервничала, боялась». — «А знаешь, у меня есть песня „Пятнадцать собак“. Она написана на мелодию одной аргентинской песни, и когда я иду выступать перед детьми, гитара всегда со мной. Я по аккордам прохожусь и объясняю, что у меня есть песня, очень веселая, про собак, у каждой собаки свое имя, и я буду петь и перечислять. А вы, — говорю им, — считайте. И с первых моих слов вся аудитория, огромный зал — мой».

Я однажды была на таком вечере в ЦДЛ. Дети, понятно, не могут сидеть тихо. Но Юра выходил, такой высокий, красивый, когда он говорил, он был очень обаятельный, от него нельзя было оторвать взгляд, С первой же минуты, как он начинал петь, зал затихал и дети считали собак, они с ним работали, и Юра выходил победителем.

«Так что, — он говорит, — имей в виду: для того чтобы заставить их на тебя обратить внимание и чтобы ты держала их в напряжении и с интересом, надо обязательно что-то яркое бросить. Я помню из своей практики, я же учителем в селе работал, однажды мне надо было говорить о симметрии, а я не математик Я набрал кленовых листьев, пришел в класс и сказал: „Ребята, обратите внимание, у меня в руках листья Это от какого дерева?“ — „От клена“. — „Давайте посмотрим, как расположены на них линии“. Я им раздал листья, и мы работали на этой теме — класс был в моих руках».

И еще один урок он припомнил. Тема была связана почему-то с долями. Наверное, в этом селе ему приходилось вести много предметов. «Я взял у бабушки, у которой жил, блюдце то ли с перламутром, то ли с золотом и поставил на него яблоко. Начал урок и говорю: „Вы читали в сказках Пушкина о золотом яблочке наливном и золотом блюдечке: Катись-катись, яблочко?“ — „Знаем“ — „Так вот теперь мы с вами будем работать с этим яблоком“». Они впились глазами в яблоко. Юра разрезал яблоко пополам, потом каждую половину на доли, потом еще раз, а потом они съели это яблоко. Яблоко было большое, и на всех хватило по дольке. В сельской школе, конечно, такой урок был событием.

Я запомнила эти советы и, особенно, когда иду в новый класс, всегда думаю, чем мне их привлечь, чтобы взять в плен сразу при первой встрече. Я придумываю что-то такое, чтобы была связь — у меня с ними и у них со мной. Этому научил меня Юра. Он тогда сказал пару фраз, и дальше я развиваю это сама и отталкиваюсь от этого, но всегда помню: «Чтобы привлечь внимание детей, надо обязательно выйти к детям с чем-то необычным, ярким и неожиданным. Чтобы это захватило их в плен»…

После этого пели. У нас не принято было говорить: «Юр, спой такую-то песню». У нас патриархом был Яков Лазаревич. Я как-то вылезла и говорю: «Юр, ну давай уже споем», а он мне тихо: «Яша еще не готов, вот когда я почувствую, что он готов…» Тогда Юра давал аккорд, и Яша подхватывал. Часто начинали с той песни, которую Яков Лазаревич любил, а песню эту, «Не покидай меня, весна», написал Юлий Ким. Яков очень хорошо вел, и Аня вместе с ним. Много пели Окуджаву и песни на стихи Беранже. Хорошо это у них получалось. А потом Юра написал песню на Яшино стихотворение «Мне странно, что я еще жив».

Эту песню он пел настолько проникновенно и, конечно, мы тут все подпевали. Иногда солировал Яков Лазаревич, мы слушали и не мешали. Юра, когда Яков пел, тоже уходил в тень и только фон создавал.

Когда Юра у нас побывал, он сказал: «Ну, ребята, приходите ко мне в мастерскую». Дочь Ольга очень загорелась, и мы пошли — Оля, я и муж. Коваль нам позвонил: «Приходите во столько-то». Мы пришли, они сидят, розовые, распаренные, со своим другом Витей Беловым, с которым мастерская на двоих была. Мы, говорят, из бани только. Они показали нам мастерскую, картины. Юра — свои, Витя — свои. Одна картина Белова мне запомнилась особенно — мужчина и женщина, они оба спиной, но головы их повернуты и смотрят в противоположные стороны. Я и спрашиваю у Юры тихонько: «Как понимать-то картину эту?» А Витя услышал и говорит: «А тут, Зоечка, вот в чем дело. Ведь мужчина и женщина всегда смотрят в разные стороны». В тот вечер пришли Юрин брат с женой, очень веселые ребята. Борис говорит: «Юра, подыграй-ка, мы споем». И запели ту самую песню на аргентинском языке, на мелодию которой были написаны «Пятнадцать собак». А потом и «Собак» спели. Мы сидели разинув рот, счастливые просто оттого, что находимся среди этих людей.

Якову Лазаревичу было 60 лет. Были гости, большой стол, а в сторонке стояли два больших кресла и маленький столик. Постепенно в эти кресла перебрались Яша, Володя Александров, Паша Френкель. Мимо столика шла моя дочь Ольга. Коваль увидел ее тогда впервые и вдруг сказал: «Ведь вот не скажешь, что красавица, а глаз не оторвешь», — и пригласил ее к их столу. И когда они все как-то разместились в этих креслах, Яша вздохнул и сказал: «Наконец-то мы одни». Мы все захохотали — народу-то было полно…

Потом мы были в Библиотеке иностранной литературы на вечере поэзии Якова Акима. Вечер был хороший, вел Паша Френкель, детки принимали участие, и Юра должен был спеть те стихи, которые он положил на музыку. Но он вышел и сказал: «Вы извините, я гитару не принес и спеть не смогу. У меня очень болит локоть». На том концерте Юра выступал, морщась от боли. Дочка моя, хороший диагност, подошла и сказала: «Юра, у вас бурсит. Вам надо купить такие-то лекарства и сделать то-то и то-то». А он как-то на себя не обращал внимания, наплевательски относился, но вдруг послушал. Послушал и потом позвонил мне: «Зоя, а у меня рука-то прошла».

Вскоре после этого на своем вечере в малом зале ЦДЛ он ей подарил «Самую легкую лодку в мире» с теплой дарственной надписью. Там выступали его друзья, а потом Юра вышел и читал нам «Валенки Чуковского». Он замечательно преподносил этот текст — был таким артистом! И как он обувал эти валенки, и как они не обувались — мы все видели, так это было образно… Мария Прилежаева при нас как-то повторила ахматовскую фразу, адресовав ее Юре, что его поцеловал в уста Бог. И она его защищала тогда, когда он написал «Недопёска» и было полное гонение на него, не побоялась, вышла на трибуну на важном совещании.

Нас часто приглашали в гости в Малеевку к друзьям. В один из приездов Юра жил рядом, в Доме творчества, и тоже пришел в гости. Я приехала с пирогами, все уплетали и были довольны. Посидели за столом, поговорили, понравилось, договорились собраться на другой вечер. Юра первый раз пришел в свитере и без гитары, а назавтра он пришел в белой рубашке, постриженный, весь такой праздничный, с гитарой, которую он завернул в пиджак, чтобы она росу не схватила И говорит, с шуткой конечно: «Вы обратили внимание, какой я сегодня… другой». — «Да. А в чем дело?» — «Я увидел, что здесь женщины такие красивые, и решил тоже не ударить в грязь лицом. Меня Яша сегодня постриг, я надел чистую рубашку и пришел с гитарой, так что у меня праздник».

Дальше шла какая-то беседа, он на гитаре немножечко подыгрывал. В комнате на длинном столе, покрытом белой вязаной скатертью, стоял в кувшине букет гранатовой рябины из рябинового питомника. Такие яркие, свежие, сочные ветки. И вдруг он аккорда два взял и запел: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина». Я человек и без того эмоциональный, и Юру очень любила, но когда он взял аккорд откуда-то из глубины души — этот аккорд, эти слова, эта мелодия пошли прямо в небеса. Мы все замерли, мы не поддержали его — он пел один. Я эту песню вообще-то не признавала — ну застольная песня подвыпивших людей… А у Юры это был романс, так преподнес он ее. Талантище, ничего не скажешь.

С Наташей мы познакомились тоже когда гостили в Малеевке. Она была очень молоденькая и очень милая, в сарафанчике, словно барышня тургеневская. Какая-то в ней была кротость, незащищенность. Юра пригласил нас к себе, и мы сидели, разговаривали, хотя он не очень-то пускал к себе и в душу, и в жилище. Нов тот вечер с нами он был очень близок. На подоконнике стоял Николай Чудотворец. Я говорю: «Юра, ты крещеный?» Он сказал: «Да, и вот этот Николай Чудотворец всегда со мной. В машине ли я еду, или иду куда-то, верю, он мне всегда помогает». Он очень много рассказывал о своем домике на Севере, о доме на Нерли. Потом они с Наташей нас проводили.

На похоронах Володи Александрова Юра Коваль встал и сказал: «Володя, ты ушел, а мы остались. Вопрос: кто же будет за тобой?» И очень скоро Юра пошел вслед за Володей. Он как-то очень себя не жалел. Вместе с тем он общался всегда с улыбкой. Я никогда не видела его злым или сердитым, он как будто через что-то в душе перешагивал. Я помню, как я была на одном вечере в ЦДЛ, шла со стороны ресторана, и в писательском кафе он сидел в компании, в свитере крупной вязки, я издали вижу его, он меня заметил, поднялся навстречу: «Как давно я тебя не видел!» Покинул свою компанию, поднялся, поговорил со мной. Какая теплота шла от человека, какой уют!

В то же время он не любил общение там, где неинтересно, то есть он не был трепачом, и тусовки-то, как теперь говорят, не любил. И когда у нас был, уходя, он оделся первым, вышел и тихо, не дожидаясь никого, ушел. Аня потом сказала: «Не удивляйтесь, Юра такой. У него бывает, он все выдал и опять ушел в себя. Он опять должен быть тем, какой он на самом деле».

Может быть, все это важно в основном для узкого круга моих родных и знакомых, но во всех этих моментах Юра был такой многогранный, начиная с того, как в меня вложились его советы по преподаванию, — и это была не долбежка — вот это делай так, а это так, его фразы как будто падали в сердце, схватывались разумом… Вообще все, что он говорил и делал, укладывалось в память и помнится, как будто это было вчера.