Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Юрий Коваль. Из писем 1994–95 годов к Евгении Филипповой

11 октября

Я здесь… почти не пью. «Суера» поставил на правильное место. Кончил эйфорию и слезы насчет окончания романа Твердо исполняю последнюю главу, вижу впереди много прекрасного…

20 октября

Сейчас я каждое утро пишу, чего со мной отродясь не бывало… С деньгами сильно улучшилось. Я вдруг стал государственным стипендиатом. Думаю, что это усилия Битова. Пишу я сейчас, Жень, сказочки для маленьких. После Суера это особенно забавно. Идут не так уж легко, но и без дикого напряга. Книжка будет называться «Тигренок на подсолнухе»…

Был на выставке Б. Мессерера в Академии художеств. Он очень хорошо меня принял. Была и Б. А. (Белла Ахмадулина., которая, как известно, поддерживает меня… Очень-очень ласково оба они относятся ко мне, а выпивать я не стал. Выставка Мессерера меня потрясла. Этот странный человек — не совсем человек — это зрительный нерв.

4 ноября

Извини меня за красные чернила, остальной цвет отчего-то иссяк Смело пользуюсь красным, тем более что приближается 7-е ноября. ВОСР*. Это я так еще в институте баловался и на уроках по истории КПСС говорил: «А потом начался ВОСР» (Великая октябрьская социалистическая революция).

5 ноября

В мастерской вроде бы затопили, но холод собачий. Буду работать, но как-то не сегодня.

А сегодня в Москве полный обвал с бензином. Нигде нет. У меня-то в баке еще осталось.

9 ноября

Вечер. Алешка смотрит мультики, а я тихо-тихо-тихо-тихо-тихо-тихо-тихо живу…

Какая особенная в этом году осень. Клянусь, я никогда в жизни такой осени не испытывал. В Москве тихо и прекрасно, особенно на бульварах. Одиноко и солнечно, одиноко и тихо.

Ничего совершенно не зарабатываю, но как-то все в порядке, откуда-то что-то берется. Книг совершенно не осталось. Сегодня в мастерской вылепил рамку для эмали (Ялтинский пейзаж). Рисуночки делаю маленькие… Возможно, эти рисунки превратятся в эмали и картины. (Думаю пока.) А про Зеленую Лошадь начал писать сказку, пока не знаю, что из этого получится… Странная закономерность, Женя, когда я пишу прозу (сейчас это «Зеленая Лошадь» («Сказка про Зеленую Лошадь» вышла в издательстве «Малыш» в 1996 году.)), мне трудней писать письмо. Видно, проза здорово высасывает и, главное, я там всегда в тупике, из которого ищу выход.

15 ноября

Расскажу тебе вот что. Возможно, ты помнишь, что заказы про Гену с рентгеном и Ивана Грозного заказал мне Белов для своих лубков. Его гравюра — мой текст. Он отгравировал Ивана Грозного, Гену, Басова и Зою, Сергея и Никанора и еще несколько гравюр-лубков с моим текстом… Сегодня он разбирал свои лубки и показал мне один подготовительный рисунок, на котором везут Емельяна Пугачева на грузовике, которым правят какие-то солдаты. Я этот рисунок помнил. Витька сказал:

— Вот сделал я рисунок, а смысл его и сам не понимаю. Потом мы с ним (с Беловым) ужасно возвращались из мастерской.

В Москве — пурга, метель. Жуткие пробки. На Садовой — смертосветопреставление. Но все-таки я вырвался, высадил Белова на Сретенке, и, как только он вылез, я стал осмысливать этот лубок про Емелю Пугачева. И неожиданно решил задачу так:

Не успел доехать я до дома, как решил вдруг и второй беловский лубок. Это старая литературная задача. Первые две строчки я написал 20 лет назад или 25, не помню. Они были написаны так гениально, что я не мог продолжить. Такое с нами уже случалось.

На лубке изображен человек — парашютист. Этот человек приземляется неожиданно в селе Ферапонтово и прямо — в Бородаевское озеро. Два алкоголика в резиновых вышеколенных сапогах наблюдают за этой картиной. Вот тогда Белов и сказал мне 25–30 лет назад: «Напиши стихи». И я написал:

И не мог продолжить. Но вот сегодня:

3 декабря

Был я на собрании Пен-клуба. Собрание мне не понравилось. К сожалению, я все понял, только когда оно кончилось. Я не из этой компании и вообще из другого теста. Видел я там многих, но расцеловался только с Разгоном и Искандером. И снова я благодарил Бога за то, что Он так разумно отстраняет меня, не дает возможности слиться с ними и смешаться. Я так и сидел один, в стороне. Некто хотел рекомендовать меня в какую-то комиссию, на что я живо воскликнул:

— Ты что, взбесился?! Я — алкоголик! Чем посмешил зал.

Твое замечание, что про Емелю политизировано — неверно. Новая фамилия просто подвернулась под руку.

10 декабря

Так — настроение нормально. Пью в меру. Начал было писать воспоминания об Арс. Ал. (Арсений Александрович Тарковский), но там начинается с Битова, а он сдуру (с его дуру) не понравился мне в последний раз — и воспоминания пошли чуть побоку. Отложил. Может, это и правильно…

Они все-таки всунули меня в ревизионную комиссию, где я буду трудиться под руководством Ряшенцева. Известно, что я человек мягкий, покричу и успокоюсь. Стипендию на будущий год, к счастью, мне не дали. И правда— хватит. Ее получит Виктор Конецкий, я рад, что это — он. К счастью, это потому, что действительно хватит. Сообщу тебе, что эта стипендия вообще первый случай в моей жизни, когда я получаю что-то просто так, даром, за то, что я есть. Конкурсы я выигрывал и порой под девизами (правда, меня разгадывали по первой фразе), на госпремию выдвигали дважды и дважды не дали.

Сделал я, Жень, в эмали кабана. Вепря! Год Свиньи грядет. Жуткий получается. Еще разик Леон обожгет.

18 декабря

Самым гениальным из моих друзей, посетивших Париж, оказался Лемпорт. Привез десятки рисунков! Вот молодец!.. Излишнее обилие пейзажных и экзотических впечатлений убивает искусство в тебе. Художник просто не может с ним справиться, не успевает. Большинство художников бросает все свое искусство и начинает щелкать слайды, дескать, я потом по ним что-то вспомню и нарисую, и напишу. Никогда! Этого не происходит никогда! Никогда! К фотографиям возвращаются ровно неделю после возвращения домой. Всё! Воспоминания тихо помирают. Маврина один раз поехала в Афины, получать андерсеновскую медаль. Ее вытащили насильно. Говорят, что она не выходила из номера гостиницы. Она рисовала из окна. В результате никто ничего не привез, кроме шмоток, а она привезла золотую медаль и пятьдесят первоклассных акварелей. Целая выставка!

20 декабря

Сегодня написал «Похвальное слово Евгению Монину» — это мой друг, прекрасный художник, чья выставка откроется 28-го на Крымском Валу, вчера начал «Сказку про русскую Золушку», вполне безумное мероприятие; пишу и про святого Иннокентия, и воспоминания о Тарковском — кошмар, кошмар! Так много всего! Нужна же очередность! О! Сделал я Вепря! Ужас! Белов говорит: «Если будет такой год…»

31-го декабря снова будет радио! «Детский остров». Я пожелал детям, чтоб будущий год не был свинским.

13 января 1995

Написал я для Белова еще стихи для лубка, сильно, Женьк, политизированные, прости.

Не знаю уж, что он нарисует, пока мучается. Второй тоже с политикой, что за сволочная история?

На рисунке предполагается женский торс, обнятый генералом.

Вот так! А первые три лубка: «Парашют», «Емеля Пугачев» и «Иван с Василием» он уже отгравировал. Получилось неплохо. Мне принадлежат по два оттиска.

… Не помню, писал ли тебе про Ивана с Василием. Но повторюсь.

Итак, на картинке два мужика двуручной пилой распиливают дом.

30 января

Здравствуй, друг сердечный мой! Вдруг какие-то 5 минут — возможность написать тебе строчки. Так вот: я заметил неприятную закономерность: человек, который сделал что-то наплевательское или гадкое по отношению ко мне, — терпит в дальнейшем крутые неприятности. Как правило, это происходит так: я умоляю, прошу чего-то не делать, переживаю, но человек это делает. Я плачу, а там приходит время и… Женька, просто страшно и неловко говорить. Я говорю: «Не делай, прошу!» Но этого всегда оказывается недостаточно, и кончается бог знает чем.

Вот такие глупости приходят в понедельник в понедельническую мою голову после выступления перед прекрасными третьеклассниками. Как они меня трогали за рукав и как стеснялись! Как просили ласки, видно, дома не хватает. Я давал— и голосом, и по головке гладил. Я думаю, что это как-то отложится и в будущем не пропадет, как не пропадает же дождь, выпитый маленьким дубком, а мы уж смотрим — на столетний.

Женя, вот эта первая — мистическая тема, как ни странно, мною все время наблюдаема. То есть — у меня десятки и даже сотни примеров. Ну, не поверь же, что это — идиотизм.

3 февраля

Сегодня… не хотел я никуда идти, но заставил себя и отправился. Поехал в «Мурзилку», опальную в моей душе, получил аж сто тысяч рублей за семинар, потом поехал в изд-во «Малыш», подписал договор аж на миллион. Это на «Сказку про Зеленую Лошадь». Так решил назвать книжку. И вел с директором переговоры об издании собрания моих сочинений для детей, аж в пять томов. Все — размером с синего «Недопёска». Вот так, брат, дожил до собрания сочинений. Кошмар! А формат мне нравится, симпатичный, но в типовую полку не влезает.

Жень, у меня назревает некий нарыв — желание начать и быстро написать роман. Это будет о любви. Более откровенный, чем то, что писал я раньше. Но — не эротический и не порнуха, а просто более откровенный, свободный, но очень сильный. Очень хороший, но безумно печальный. Вчера Б. А говорила, что мечтает читать «Суера», но боится, что конец — печальный. И очень радовалась и смеялась, что может не бояться.

Б. А., конечно, заслуживает всего, что я ей посвятил. В деле знания и любви к моей прозе она даже Ваню Овчинникова перекрывает. А это уж — вообще.

Вчера у меня был молодой журналист Володя из «Арг. и факт.». Брал интервью, которое пока не очень получилось. Но — ладно, далее получится. Ион спросил, не был ли я знаком с Оболенским. Боже мой! Он мне напомнил, и я затрепетал. Да, я был знаком с этим великим человеком Леонидом Леонидовичем Оболенским.

Я с ним жил в одном номере в Одессе, в гостинице «Экран». Он снимался в кино, а я писал сценарий «Лодки». Это была эпоха «дяди Вани». У меня сохранилось несколько писем Оболенского и мой портрет (фото) его работы. Так вот, кстати, Леонид Леонидович имел жену, которую называл «Ирка». Он на ней женился, когда ему было 70 лет, а ей 20. Они прожили счастливо 17 лет. Какой же это был нежный, счастливый, добрый человек Яростный поклонник «Лодки», между прочим. Ты, конечно, видела его в кино, где он играл старых лордов («Чисто английское убийство») и вообще князей. Он и был князь, так что играть ему особо не приходилось. Я вспоминаю, как мы с ним входим в гостиницу «Экран», и нам кричит толстая секс-портье:

— Коваль и Оболенский, с вас по червонцу и губную помаду!

— У меня — бутылка, — говорю я.

— Бутылку выпьем сами, — отвечал Л Л — А всю губную помаду съела моя жена. Но если у вас есть жареные бички — заходите.

Володя этот рассказал мне, что хоронило его полгорода (он жил в каком-то городке, забыл, под Челябинском). Это был человек, не любить которого было просто невозможно. Такие бывают, вот история! Эх, Леонид Леонидович! Друг старых лет! Со счастьем и наслажденьем я вспомнил его, стал, конечно, сравнивать. Все-таки нас он перешиб. Но он-то князь, а мы только столбовые дворяне.

Женя, с каким же наслаждением я читал «Суера», особенно к концу. Смеялся и плакал, все, что надо, делал. Я так за него боюсь, так боюсь этой читающей публики. Тут я подарил «Лысых» одной аптекарше. И вот она звонит: приехать за реланиумом. Я спрашиваю: читала ли книжку? Она говорит: читала, но бросила, слишком уж просто. Вот ядреня феня: для Б. А непросто, а для аптекарши — просто. Ну?

Про Леонид Леонидыча еще вспомнилось. Он был великолепный артист и свободно владел любым языком и, конечно, жаргоном. Надо было слышать, как он произносил эти «бички». Но снимали его в кино как уходящую натуру.

— Понимаете, Юрочка, меня снимают, как старый тарантас.

— Как то есть?

— Ну, нужен в кино тарантас. А найти трудно. Ба, есть же Оболенский. Так я и работаю тарантасом, еще более-менее сохранившимся. Но у меня ведь Ирка. Надо.

— Ну ладно уж — тарантас. Вы — роскошное ландо или карета.

— Видите ли, Юрочка, я именно тарантас, потому что ландо и карета — не мужского рода.

22 января

Примчался в мастерскую, мороз, машину завел кое-как, но — завел, продрог. Вчера и позавчера снимали меня для телеящика. Люди оказались хорошие, сняли и Белова. Все это будет называться «Остров посланных на… и другие географические открытия Ю. Коваля». Мы с Беловым и есть посланные. Комментируя свой лубок, в котором есть слово «женьской», Белов, оказывается, по-своему это понял. Я ему сказал «Жене посвящаю», а он про себя вдруг вспомнил Женю Уханова, нашего друга, которого уже нет. Вот такие зигзаги в мозгу Белова, я их не стал исправлять… На этой ниве ничего нового больше не произошло, кроме еще одного двустишия (заключительного вдруг) к «Теплому Стану»:

Для журнала «Русская виза» нарисовал пару картинок к Суеру и вдруг неожиданно решил, как надо делать к нему иллюстрации. Не в прямую, а в кривую. Ну, скажем, такая картина: «Одно из первых одеял мадам Френкель», «Головка чеснока, поданного на острове Нищих», «Пенный след за кормою „Лавра“» и т. п.

Здесь могут быть замечательные и смешные находки. Это развитие романа другим путем. Кажется, начну это делать, не бросая «бульварных эмалей».

23 января

Друг мой, любезный сердцу, пишу тебе торопливо. Мороз. Понедельник. Ничего не поймешь. Денег нигде не платят. Да и не за что. Работа клеится, но некрепко. Телефон звонит зачем-то. Бестолково все. Замыслы набегают друг на друга и мешают один другому. Это самое противное. В телевизор я сказал, что я человек пониженной гениальности. Может быть, зря я так сам себя обложил? Запись прошла неплохо, но я так хотел сказать что-то главное, что не сумел. Может быть, получилось в общей тенденции этой личности. Опять телефон. Ошибка. Моя литературная личность попала в 500 писателей XX века. Называй меня: здравствуй, пятисотый. Это будет энциклопедия. Надо писать «объективку». Может быть, и зря я вчера бросил тебе письмо в почтовый ящик. Но уж — всё… бросил. Пусть бестолковщина процветает.

5 февраля

Отснялся. С Филей (Передача «Спокойной ночи, малыши»). Чудесный артист — усач Сергей Григорьев. Работать с ним — одно удовольствие. Находчив и талантлив.

Снимали у меня, опоздали на два часа, я задыхаюсь — астматические признаки — сыро — снег — дождь…

Выступал на вечере Татьяны Бек. У нас с нею старая приязнь, если не сказать «любовь». Это такая — вечная любовь. Таня читала стихи такой силы, что мне даже было неловко потом выступать, но — попросили. Чуть отвлек внимание, чуть разрядил. Кроме меня выступал Женя Рейн. Очень хорошо.

Сегодня утром, до телевидения, была у меня Лакшина Светлана Николаевна. Забрала портрет Владимира Яковлевича. Это событие само по себе настолько волнующе, что мне уж было и трудно потом сниматься. Светлана Николаевна — выглядит великолепно, но — печальна.

25 февраля

Был тут в ЦДЛ вечер памяти В. Я. Лакшина. Я на нем выступал. Выступил я и блестяще, и живо, и весело, и кратко, и спел… и вздохнул после, и позвонил потом с благодарностью, и все хорошо, а сегодня я подумал, что две строчки из песни Владимира Яковлевича в точности отражают всю мою жизнь и пройденную землю.

Сегодня суббота. Была у меня Марина Тарковская. Марина Арсеньевна с мужем Сашей. Продал я им портрет Арсения Александровича за 500$.

К сожалению, заплатить они сразу не могут. Будут платить по сто в месяц. Вот у меня и получилась зарплата аж до самого июня: февраль, март, апрель, май, июнь. В принципе, я рад, что портрет попал к Марине. Я уверен в том, что он будет сохранен. Марина подарила мне новые книги отца: это трехтомник и еще один черненький сборник, и я страшно пожалел, что черненький всего один. Захотелось тебе его послать, а послать не могу. Он мне как-то очень пришелся по руке. Ах, как жаль, что всего один! Тебе такой нужен! Прекрасный, прекрасный, но уж очень все печально. Начинается так:

Ах! Как бы я хотел написать такое стихотворение! Ведь это — правда! Удивительно, как Бог послал мне встречу с поэтом, самым близким моей душе!

С пятой страницы начнется веселье. Правлю «Суера». Внезапно молодой парень Алексей — симпатяга-директор издательства «Аргус» — согласился издать наш роман тиражом 5 тысяч экземпляров. Мой гонорар — 500 штук экз. И всё! Надо еще и сделать несколько рисунков. Размер карманный. Женька, я пошел на это. Дам им твою дискетку, а править уже начал. Кажется, не без успеха. Тебя это может позабавить. Ты помнишь главку «Адмирал»? Теперь придуман мною новый военный чин: «адмиралиссимус». И я, конечно, не мог удержаться, чтоб не вставить туда эпитафию:

(Белов не знает пока, но ничего).

Теперь начало романа слегка перестроено: первые фразы вынесены перед частью «Фок». Эта же часть сразу начинается с главы «Шторм», о которой, как я помню, ты сожалела. Выглядит это так:

Что-то в этом роде, кажется, там я записал поудачней, но идея — такова.

Вот!

Правлю, читаю, сдваиваю, сошестеряю, очень редко, сокращаю. Улучшается, Женька, улучшается! Отдохнул от романа! Точно! Работаю с удовольствием!

5 марта

«Суер» будет пронизан целой серией посвящений и прямо, и в смешных сносках. Я решил каждому истинному другу моей прозы посвятить хоть что-нибудь. Вся книга — Белле, «Бизань» — тебе, больше мачт не посвящаю и внутрь «Бизани» посвящений не даю, «Остров теплых щенков» — Наташе, «Остров мишеней» — Тане Бек, «Валерьян Борисычи» — Ване Овчинникову, «Иван Грозный» — Юре Визбору, «Басов и Гена» — Вите Белову, «Остров, на котором всё есть» — Коле Силису.

На этом как бы пока все, но остались за бортом посвящений: Яков Аким, Юлик Ким, Игорь Соколов, Слава Кабанов, Володя Лемпорт. Может, и еще кто. Что-нибудь придумаю и ахну их чохом. Ну прямо так, в сноске: * к сожалению, за бортом посвящений остались и т. д… Дурацкая история с рукой продолжается. Таня Бек прочла «Суера» и выразила восторг. Она передала рукопись С. Чупринину в «Знамя». Пока он молчит. Ждем-с.

У меня возникает идея антипосвящения, т. е. хочется изящно обложить С. Залыгина, который отверг роман. Напиши, что думаешь на этот счет.

«Аргус» не подает признаков жизни. А эта ручка, как видишь, с трудом, но подает.

8 марта

Женя, пишу наспех! Сейчас придет Ваня с женой Галей. Вот-вот постучат в дверь. Настроение среднее. Сегодня ночью… никак не мог заснуть и написал почти все, надеюсь, посвящения. Пожалуй, никого не забыл. Белову посвятил аж две главы и Соколову — две. Посвящение Ване «Остров Валерьян Борисычей» звучит так: «Славному русскому энтомологу и источниковеду Овчинникову Ивану». А тебе так:

«Евгении Филипповой — ласточке, пролетающей над последней мачтой нашего фрегата». Вот так, брат. Впрочем, все еще будет редактироваться, кроме посвящения тебе. Оно — написано. Отдал сегодня роман Валериусу. Не знаю, что будет, волнуюсь, как это у нас с тобой заведено. Сергей Чупринин («Знамя»), которому Таня Бек передала роман, пока его не прочитал. Мучает меня, мучает. Таня говорит, что желательно до выхода книги «прокатить» через журнал Она права. Если Чупринин откажет — буду посылать в «Звезду»…

Если Валериус берет роман, «Аргусу» придется отказывать. Я сказал Валериусу свои условия: аванс — тысяча долларов на руки сразу, а после выхода бесплатно какое-то количество книг. Он сказал, что это нормально, по-божески. Кажется, я буду рад, потому что «Аргус» давал только книги. Но, учти, тираж Валериуса будет очень мал и настоящая торговля романом будет после.

Вот и всё пока. Вот и Ваня с Галей пришли.

9 марта

Надеюсь, деточка моя, что это будет наиболее бодрое из всех моих последних писем…

С утра опять был на перевязке. Всадил мне доктор вот уже третий укол в локоть. Я сам не вижу этого места, но он говорит, что воспаление падает, вроде получше. Мизинец, однако, действовать отказывается, но… будем надеяться. Кроме мизинца, никаких гадостей вроде больше не испытываю.

Про «Суера» и его пребывание в разных инстанциях стараюсь забыть, отвлекаюсь. Завтра утром начну писать радиопьесу «Сказка для Алёши». Ее у тебя, кажется, нет. Это будет работа приятная, нормальная. Радио торопит, это хорошо, где-нибудь в апреле, авось, выскочим в эфир. Собираюсь, конечно, продолжать эмали. Все это — с завтрашнего дня. Завтра же отдаю машину Алещенке для ремонта на целый день. Там много всяких мелочей, и цену он назвал пристойную — 300 000. Обойдется, конечно, в 500.

Начинаю все эти работы завтра, потому что сегодня — вот пишу тебе письмо, потом повезу его к твоим, а к 5 часам нужно быть дома. Сегодня я сижу с Алёшей. Пошел бы даже с ним погулять, но ботинки мои дико прохудились. Надо новые немедленно покупать.

Погода сегодня совершенно весенняя, теплынь и пыльный бензин.

В мастерской пока что всё по-старому, но ходят упорные и очень неприятные слухи. Во всяком случае, дадут, конечно, что-нибудь другое, но — место, место! Я в легком ужасе: а вдруг выгонят, и куда ж дену весь свой адский багаж? Вот видишь, продал портреты Тарковского и Лакшина. Говорил с Таней Бек, может быть, ее портрет купит кто-нибудь из ее поклонников. Но у меня остались еще три портрета А Битова и масса всякого другого. Куда все это девать? А девать нужно, потому что производительность моя падать не желает и не желает быть задавленной старым грузом, который уже кажется никому не нужным хламом.

Надо бы, надо бы попродавать мне.

А вспомни, сколько у меня скульптуры? Вообще-то эта мастерская, конечно, музейной силы. Но… в дикости, окружающей нас, стану ли я об этом говорить? Да и кому сказать? А если станешь у кого на дороге — убьють.

13 марта

Вот уж препоганое число! Страшней не придумать!

К сожалению, г-н Валериус отказал. Сказал, что их спонсор не дает пока денег, сказал, что к разговору об издании «Суера» вернется летом, сказал, что «текст» ему и главному редактору понравился. Это было все вчера. Ты не можешь себе представить, какой я дал фейерверк психоза. Они сейчас длится. Зачем же он брал, читал, заказывал аннотацию? Я считаю, что это вежливая форма отказа. «Суер» не понравился! Катаюсь по полу, грызя ковер!..