Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Ирина Коваленко (Батрак). Гусиные пятницы

С Юрой Ковалем я познакомилась в 1958 году, когда переехала из Иркутска в Москву и меня зачислили на третий курс историко-филологического факультета МГПИ. Я попала в группу, где он учился, и первое, что услышала, было горделивое сообщение о том, что в нашей группе учится Коваль — парень хоть куда: красивый, умный, бард, влюблен в одну девушку по уши. По-моему, его знал весь курс — да и весь институт. Он был компанейский, улыбчивый, остроумный. Но чем больше я его наблюдала, тем яснее мне становилось, что в душе его — печаль. Его глаза не смеялись, когда он смеялся.

Я быстро освоилась в группе, и на четвертом курсе в моей комнате в коммуналке мы устраивали «гусиные пятницы»: вскладчину покупали гуся, бабушка моя его жарила, а мы, человек шесть семь, устраивали застолье. Среди нас всегда был Коваль с гитарой. После двух-трех рюмок водки он пел свои песни. Слова вроде были приличные, но некоторые звукосочетания вызывали хохот: вот еще одна буква — и кошмар. Но он этого не позволял. Моя бабушка, сидевшая шесть лет в ГУЛАГе, так и не научилась различать мат — она с умилением слушала песни Юры, а когда все расходились по домам, говорила мне: «Какой талантливый юноша: столько иностранных языков знает!» Я ему об этом рассказала, и он специально приходил спеть моей бабушке несколько романсов, но уже без намеков.

Вспоминаю один эпизод. Накануне выпускных экзаменов мы с Ковалем гуляли по Садовому кольцу. На Садово-Кудринской во дворе дома-музея Л П. Чехова жила моя подруга Галя Угрюмова. Мы зашли к ней. Была Масленица, и ее мама напекла блинов, накрыла красивый стол, как было принято в этой интеллигентной семье: серебро, хрусталь, красная игра, семга, вкусное вино. Родители Гали, интеллигенты, каких в советское время не часто встретишь, изящно взяли вилку и нож, приготовились резать блины. Вдруг Юра схватил блин руками и стал есть с таким смаком, что мы все тоже побросали вилки и стали откусывать вкуснейшие кусочки. Всем было весело. Неожиданно Юра посерьезнел, сел за пианино и заиграл «Лунную сонату». Мы онемели — нам в голову не приходило, что, кроме гитары, он превосходно играет на фортепьяно. Долго мы вспоминали об этом вечере, и Коваль смущался, слушая мои восторги.

Я не могу вспомнить, что нас сдружило, но мы часто встречались, говорили 0 жизни, о стихах — обо всем. Он меня выручал, когда в институте у меня были проблемы и надо было успокоить бабушку. На экзамене по философии я от страха перепутала имя профессора и вместо Клиазара назвала его Ихтиозавром, за что схлопотала двойку и очень боялась сказать о ней бабушке. Коваль пришел с бутылкой коньяка (мы жили недалеко друг от друга) и уладил дело.

Но и я однажды решила его спасти: мы сдавали экзамен по методике преподавания не помню чего, я получила четверку, а Юра ничегошеньки не знал. Мы договорились, что я залезу пол стол, накрытый длинной скатертью, и, пользуясь глухотой старушки-преподавательницы, буду по учебнику ему читать, а он — повторять. Поначалу все шло прекрасно: я читала, а он с выражением на лице повторял, иногда приказывая: «Говори медленнее». Но вдруг старушка решила размять затекшие ноги и пнула меня. Я взвизгнула — Коваль, посрамленный, получил двойку. Нас обоих выгнали из аудитории, мы купили коньяку и приехали ко мне. На этот раз моя бабушка была снисходительна к двойке, упрекала меня: из-за меня пострадал этот интеллигентный мальчик

Я бывала у него в мастерской, которая размещалась в каком-то сарае; он рассказывал о сюжетах своих картин и показывал некоторые этюды. У меня дома он красил книжные полки и с уважением говорил о моей библиотеке, тогда не очень большой.

Его любили все — да иначе и быть не могло. Разносторонне талантливый, он не был снобом, умел ценить дарования других.

Потом у него родилась дочка Юлечка. Он ее очень любил. Время от времени мы встречались. Помню, когда моей дочке было примерно полгода, мы гуляли на Чистых прудах. Юлечка (ей было, наверное, голика два) смешно ковыляла впереди, а мы с Юрой вместе катили коляску с моей дочкой; он говорит: «Смотри, Юля — вылитый Коваль, только девочка». Прохожие, думая, что мы — молодая счастливая семья с двумя детьми, нам улыбались.

Последний раз мы встретились у моей однокурсницы Гали Григорьевой в начале 1980-х. Она пригласила меня к себе поболтать. Я пришла — а там Коваль. Мне не забыть этого вечера. Мы вспоминали былое; он пел — весь вечер пел. И был грустный… Позже, в 1998 году, на выставке его творчества на Крымском Валу, я была потрясена многогранностью его таланта и горько сожалела, что слишком поздно об этом узнала. Я буду всегда его помнить.