На цоколе историй… Письма 1931 — 1967

1938

<Москва,> 21 марта <1938>

Дорогой Иосиф Виссарионович,

мне трудно было решиться отнять у Вас время письмом о себе. Если я все же это делаю, то только потому, что от Вашей помощи зависит теперь вся моя дальнейшая литературная работа.

Я приехал в Союз в декабре <1937 г.>. Мне давно хотелось снова взглянуть на нашу страну, подышать нашим воздухом. В декабре был пленум союза писателей, я решил приехать на этот пленум. Перед тем я был в Испании, был на теруэльском фронте. Я запросил редакцию «Известий», корреспондентом которой состою, не возражает ли она против моей поездки, и, получив согласие, приехал.

Предполагал я приехать на короткий срок: мне казалось, что вся моя работа за границей требует скорого возвращения туда и в первую очередь Испания. С самого начала испанской войны я живу этим делом. Я писал об Испании для «Известий», писал в испанские газеты, в коммунистические журналы Франции, Америки, Чехии, писал статьи, очерки, написал роман[578]. Помимо этого как мог помогал там в деле пропаганды. Сейчас мне тяжело, что я не там. За два месяца в Москве я сделал 50 докладов — на заводах, красноармейцам, вузовцам, все, конечно, об Испании, я видел, какой у нас к этому интерес, и вот сейчас, в такие трудные для Испании дни, в наших газетах только сухие сводки[579].

Назревают события во Франции. Ведь я все это знаю, я должен об этом писать. Добавлю, что во Франции я оставил литературно-общественную работу в самое горячее время. Незадолго перед отъездом мне удалось одной из моих статей наконец-то поднять против Жида[580] «левых писателей» — группу «Вандреди»[581], Мальро и др. Важно это продолжить, на месте бороться с антисоветской кампанией. Я во Франции прожил с небольшими перерывами около 30 лет и думаю, что сейчас там и в Испании я больше всего могу быть полезным нашей стране, нашему делу.

Редакция «Известий», отдел печати Цека все время мне говорят: «Наверно, скоро поедете…». Мне обидно, больно, что в такое время я сижу без дела, и вот это чувство заставило меня написать Вам. Я очень прошу простить мне, что по этому вопросу обращаюсь лично к Вам, но мы сжились с мыслью, что Вы не только наш руководитель, но и наш друг, который входит во все.

С глубоким уважением

Впервые — «Источник», 1997, № 2. C.115. Подлинник — АПРФ. Ф.З. Оп.34. Д.288. Л.15.

Вскоре после приезда в Москву у ИЭ был отобран зарубежный паспорт. С 2 по 13 марта в Москве проходил процесс по «делу» Бухарина, Рыкова и др., завершившийся их расстрелом; на одном из заседаний процесса ИЭ (по публичному настоянию Кольцова) присутствовал, но писать о процессе отказался наотрез. Письмо Сталину ИЭ написал через неделю после расстрела Бухарина, дружбу с которым он не скрывал и, вопреки просьбе редакции «Знамени», не снял рассказ о ней в КдВ. Однако письмо не содержит ни слова на эту тему. Ситуация после отправки письма Сталину описана в ЛГЖ так: «Прошла неделя, две — ответа не было. Наконец меня вызвал редактор „Известий“ Я.Г.Селих; он сказал несколько торжественно: „Вы писали товарищу Сталину. Мне поручили переговорить с вами. Товарищ Сталин считает, что при теперешнем международном положении вам лучше остаться в Советском Союзе. У вас, наверно, в Париже вещи, книги? Мы можем устроить, чтобы ваша жена съездила и все привезла…“. Я пришел домой мрачный, лег и начал размышлять. Совет, переданный Селихом (если можно было назвать это советом), мне казался неправильным…» (7; 566).

<Москва, первая половина апреля 1938>

Дорогой Яков Григорьевич,

я решил в нескольких строках резюмировать то, что я сказал Вам этой ночью, чтобы Вам было удобнее со всей точностью привести мои соображения.

Вы меня спросили, как я отнесся бы к моему переезду в Москву. Я считаю, что вся моя подготовка, весь опыт — 27 лет прожитых на Западе таковы, что при настоящей напряженной обстановке я могу с большей пользой работать на Западе. Далее: я начал сейчас литературную работу, для завершения которой мне необходимо было бы остаться еще некоторое время в Париже.

Однако мы живем в военное время, и каждый боец должен относиться с безграничным доверием к командирам. Поэтому, если правительственные и партийные органы найдут полезным мою работу здесь, я отнесусь с полным доверьем к их решению. Это ясно само собой и не нахожу даже нужным на этом настаивать.

Я высказываю свое мнение по существу, как Вы просили: если авторитетные товарищи найдут это возможным, я хотел бы сейчас продолжить мою литературную работу и собирание материала для новой книги на Западе. Если будет найдено желательным мое постоянное пребывание в Москве, я смогу вернуться сюда примерно через два месяца, ликвидировав в Париже мои дела личные и литературные, квартиру и пр.

С приветом

Впервые — «Источник», 1997, № 2. C.116. Подлинник — АПРФ. Ф.З. Оп.34. Д.288. Л.17.

Я.Г.Селих — редактор «Известий» в 1938–1941 гг. К письму ИЭ на его имя приложена записка зав. Отелом печати и издательств ЦК ВКП(б) А.Е.Никитина: «т.Поскребышев, посылаю Вам материал к имеющемуся у Вас делу Эренбурга. 15/IV-38. А.Никитин» (Л. 16).

Что было после отказа Сталина отпустить ИЭ за границу, объявленного ему Селихом, описано в ЛГЖ так: «Пролежав день, я встал и сказал: „Напишу снова Сталину…“ Здесь даже Ирина дрогнула: „Ты сошел с ума! Что ж ты хочешь жаловаться Сталину на Сталина?“ Я угрюмо ответил: „Да“. Я понимал, конечно, что поступаю глупо, что, скорее всего, после такого письма меня арестуют, и все же письмо отправил…» (7; 566). В 1980-е гг. И.И.Эренбург подтвердила составителю, что ее отец весной 1938 г. писал Сталину дважды. В публикации «Источника» упоминание о втором письме ИЭ Сталину отсутствует. Как сообщили составителю в АПРФ, второго письма ИЭ Сталину в 1938 г. в архиве Сталина нет. Единственным объяснением этой ситуации является естественное предположение, что вторым своим письмом 1938 года Сталину ИЭ считал данное письмо Селиху. Это не опровергает мемуаров ИЭ, но уточняет их. В самом деле, из текста письма Селиху следуют два вывода. Во-первых, что, выслушав ночью переданный ему Селихом устный отказ вождя отпустить ИЭ за границу (судя по письму Селиху, отказ этот не был абсолютно жестким), ИЭ повторил свои аргументы в пользу своего отъезда и попросил передать их «руководящим товарищам» (дипломатично не упоминая имени Сталина). Во-вторых, ясно, что обдумывая сложившуюся ситуацию дома, он понял, что при устной передаче его соображений «наверх», возможны опасные неточности. Это обстоятельство заставило его днем изложить свои соображения письменно. Судя по тщательности формулировок этого изложения, ИЭ понимал, что фактически пишет не Селиху, а Сталину (именно так он квалифицировал это письмо и в 1938 г., рассказав о нем родным, и 23 года спустя, работая над мемуарами ЛГЖ). Письмом на имя Селиха ИЭ демонстрировал Сталину, что считает для себя немыслимым вторично занимать время вождя своим вопросом и в то же время не считая свой вопрос решенным окончательно. Что касается доводов, то ИЭ сжато повторил соображения государственной целесообразности своего возвращения в Париж, психологически безошибочно подтвердив полную готовность принять любое решение «руководящих товарищей». Все это сжато повторяло аргументацию письма Сталину от 21 марта. Новым являлось одно: в случае вторичного отказа, вместо разрешения съездить в Париж и забрать вещи и книги, переданного Селихом для жены писателя, ИЭ просил позволить ему самому съездить в Париж, чтобы в течение 2 месяцев ликвидировать там все «дела».

Письмо ИЭ Селиху достигло Сталина (никто другой не мог взять на себя разрешение ИЭ выехать за границу) — либо при личной встрече вождя с Селихом, либо по цепочке Селих — Никитин — Поскребышев (в первом случае «документ» был переслан по той же цепочке для приобщения к делу). Завершение сюжета описано в ЛГЖ лаконично: «В последних числах апреля мне позвонили из редакции: „Можете идти оформляться, вам выдадут заграничные паспорта“» (7; 566).

<Из Парижа в Москву,> 28 мая <1938>

Дорогая Валентина Ароновна,

посылаю Вам для сборника памяти Мате Залки[582] мою статью и статью адъютанта Залки, подписанную инициалами А.Э.[583], в которой много интересного материала о литературных мнениях Залки.

Я получил телеграмму Шпигеля[584]. Однако я считаю то дело, о котором говорил Вам по телефону, не серьезным и поэтому не выехал туда: не хочу давать сенсаций, высосанных из пальца.

Я получил книги, но далеко не все. В частности, не пришли словари, «Литературное насл<едство>» и др. Не получил также ни одного экземпляра «Что человеку надо» и «Испанского закала». Пожалуйста, выясните все это.

Сердечный привет.

Впервые (с купюрами) — П1, 200–201.

<Из Барселоны в Москву, 9 июня 1938>

Дорогая Валентина Ароновна,

посылаю статью о Кольцове[585].

«Синдикат иностранной прессы» (10, рю Лентонне) сообщили мне, что перестали получать «Известия» с 1 января. Пожалуйста, устройте, чтобы им снова высылали газету.

Книгу Бернаноса посылаю с оказией для Сорокина[586]. Кстати, там с меня требуют 650 франков за почтовые расходы. Я ответил, что заплатят в Москве: ведь это все было для газеты — фото, рисунки и пр.

Присмотрите, чтобы статья о Бернаносе пошла[587].

Думаю вернуться во Францию в двадцатых числах месяца.

Впервые — П1, 201. Дата — рукой Мильман.

<Из Парижа в Москву,> 3 июля <1938>

Дорогая Валентина Ароновна,

посылаю одновременно счет в бухгалтерию «Известий» по минувшей поездке на 2815 франков.

Я выеду 6<-го> в Андай. 11 или 12 буду в Баньюльсе[588](Люба туда едет послезавтра). Там напишу статьи и поеду в Барселону. В Баньюльсе в нашем доме есть телефон.

23-24<-го> в Париже состоится конгресс РУП[589]. Не знаю, должен ли я на эти дни буду приехать в Париж. Выясните это у Я.Г.<Селиха>, с одной стороны, с другой — у М.Е.<Кольцова> (Кстати пошла ли в ход моя статейка о нем?)

Во всяком случае, между 15 и 21 буду в Барселоне.

Август, если не будет никаких событий, посвящу здоровью и литературе. Я очень устал, и мой «вынужденный прогул»[590] никак не может быть засчитан за отпуск. Думаю, это понимает и редакция.

Сегодня я посылаю им последний очерк — о Барселоне[591], также 20 фото. Из этих фото негативы пяти я послал в «Иллюстр<ированную> газету»[592]. Я отметил эти 5 фото звездочкой на обороте. Вместе с ранее присланными у них теперь большой выбор и на 18 июля[593] и на другие номера. К сожалению, не смог снимать на фронте — не было времени.

Итак, я послал им в июне «Лукача», «Правды», «700 дней», «Кто они», «Деревню», «Долорес», «Барселону», потом о книге Бернаноса, «Мятеж», наконец Асанью, забыл «О верности». Пошлю в июле две статьи о границе и тыле Франко[594]. Две статьи из Испании. Думаю, хватит и после этого они мне дадут передышку.

Как с романом, то есть — почему о нем ни слова?

Как нравились статьи — редакции и не редакции?

В августе напишу первую статью о «Надежде»[595] для «Инт<ернациональной> литературы». Кстати, я так и не получил «Надежду» с автографом.

Чем кончилась эпопея со сценарием?

Я послал Вам ноты для советских композиторов. Массалитиновой послал фото и отдельно письмо[596]. Номер газеты 43<-й> дивизии и др. передайте в музей-выставку.

Вот, как будто, все.

Телефон в Баньюльсе не знаю, но сможете вызвать просто: на станции будут знать. Адрес также лаконичен: Banyuls-sur-Mer (Pyr.Orient), rue des Orangers.

Высылайте мне на этот адрес «Известия», чтобы получать скорей.

Сердечно Ваш

Впервые (с купюрами) — П1, 205–206.

<Из Андая в Москву, начало июля 1938>

Дорогая моя Ирина,

хочу тебя обнять. Пишу наспех. Здесь очень много работы. Пишу рядом с их Испанией[597] — несколько метров. Загляну.

Впервые. Подлинник (открытка с видом здания ресторана «Terminus» в Андае) — собрание составителя. Московский штемпель 14 августа 1938 г.

<Из Парижа в Москву,> 16 июля <1938>

Дорогая Валентина Ароновна,

письмо Ваше получил. Еду завтра: сегодня не было машины. Буду в Баньюльсе 21<-го> или 22. 23<-го>, если надо, буду в Париже. Отпуск беру с августа. Посылаю Вам отчет для бухгалтерии о последней поездке <в Андай>. Здесь собираются поставить телефон в доме, не знаю еще когда. Я послал в газету статью «История одной любви»[598]. Посылаю сегодня воздушной <почтой> две статьи: «Две притчи» короткую и «В фашистской Испании»[599] — подвал. Одну к 18 <июля> послал телеграфом. Значит, после поездки в Андай и пр. — 4 статьи. Думаю, одну написать после поездки в Барселону и одну о парижском конгрессе, если поеду.

После этого — почить, если не на лаврах, то на постели: устал. Выясните твердо вопрос о рецензии в «Известиях» на роман[600] (я писал Я.Г.<Селиху>) и напишите мне. Обо всем, что будет впредь, пишите сюда.

Полностью впервые.

<Из Баньюльса в Москву,> 25 июля <1938>

Дорогая Валентина Ароновна,

получил номера «Известий». Возмущен. Неужели никому не пришло в голову, что бомбы не могут быть боевыми, что небо не может полниться гудками и т. д. Притом я просил в обоих случаях проверить, если будут сомнения. Вместо этого Шпигель правит меня в «Во весь голос»[601]: он, дескать, лучше владеет русским языком, и Вы сверяете со мной по телефону очерки… посланные почтой. Все это прискорбно.

«Иллюстр<ированная> газета» подала фото плохо[602]. «Известия» за месяц умоляли фото для номера 18 июля и не дали ни одного. Посылаю Вам несколько фотографий: для «Известий» или для другого места. Взяли ли Вы в «Иллюстр. газете» негативы?

Обо всем остальном сообщу по телефону. Сегодня еду в Париж. Вернусь в Баньюльс 30 или 31<-го>.

Сердечный привет

Впервые.

<Из Баньюльса в Москву,> 7 августа <1938>

Дорогая Валентина Ароновна,

пишу на тот случай, что Вы задержались в Москве.

Я получил газету от 2-го, статьи «В фашистской Испании» нет. Я сейчас написал об этом Селиху. Поездка была трудной, тема важная[603]. При таких условиях нельзя работать. Очень прошу: если они до сих пор не напечатали этой статьи и очерка о Долорес, забрать и дать в другое место — куда, согласуйте со мной по телефону или телеграфно.

Савич завтра уезжает[604]. Он все же несколько отдохнул. Я еще нет.

Сердечный привет

8-го <августа>

Вчера звонила Ирина. Посылаю Селиху телеграмму касательно «В фашистской Испании».

Впервые (с купюрами) — П1, 211.

<Из Баньюльса в Москву,> 27 августа <1938>

Дорогая Валентина Ароновна,

сегодня отправил заказным пакетом рукопись книги «В Испании 1936–1938»[605] т.Резнику. В рукописи 260 листов. Присмотрите, пожалуйста, за всем — там листочки и вырезки, все вместе. Большинство очерков я переработал очень основательно. Несколько новых. Включил также о Мате Залка.

Сегодня написал т.Селиху: во-первых, почему он мне не ответил, во-вторых, сообщаю ему приятную новость: Долорес передала мне, что очерк о ней в «Лен<инградской> Правде» ей очень понравился[606].

Работа над рукописью у меня отняла десять дней. Теперь вернусь к рассказам.

Савич приедет сюда 3 <сентября> на день и, вероятно, я поеду с ним на неделю.

Сердечно Ваш

Полностью впервые.

Париж <в Москву по телефону,> 3 октября <1938>

Очень прошу присмотреть за тем, чтобы последний французский очерк[607] пошел возможно скорее, ввиду срочности материалов. Если будут необходимы какие-либо купюры, позвоните мне, чтобы не вышло бессмысленного искажения текста, как это имело место в последнем очерке. Мне только что сообщили, что в испанский очерк, который должен быть напечатан в ближайшие дни[608], внесена необъяснимая при данном положении дел, неоправданная ничем купюра. Если редакция не может напечатать этот испанский очерк в том виде, в каком я его послал, прошу его вовсе не печатать. Привет

Впервые (с неверной фамилией адресата) — П1, 216. Редакционная машинопись, сохраненная В.А.Мильман — собрание составителя.

<Из Парижа в Москву,> 25 октября <1938>

Дорогой Владимир Петрович,

спасибо за письмо. Я послал несколько рассказов Ирине (моей дочке — Лаврушинский 17) и прошу ее дать их Вам почитать. Не знаю, подойдут ли они для журнала[609].

Газетная работа отымает у меня теперь очень много времени. Вчера приехал из Эльзаса, недавно был в Испании, завтра еду в Марсель. Все надеюсь, что события пойдут чуть медленнее и удастся посвятить месяц-другой «изящной словесности», но вряд ли эти надежды оправданы. Жаль мне, что Вы не повидали теперь Эбро[610]: это куда сильней и ясней Брунете. В Барселоне людям очень трудно, это Вы знаете из газет. Многое изменилось с прошлого года. Париж сейчас испуган, растерян и жизнь в нем нелегка.

Передайте сердечный привет всем друзьям и товарищам и не забывайте, что где-то между Эбро и Рейном блуждает один советский писатель.

Сердечный привет!

Впервые — в послесловии к книге И.Эренбург. Испанские репортажи 1931–1939. М.: 1986. С.386–387. Подлинник — РГАЛИ. Ф.1712. Оп.1. Ед.хр.561. Л.1.

<Из Парижа в Москву,> 5 декабря <1938>

Дорогая Валентина Ароновна,

посылаю Вам счета для «Известий». Подписку газет и журналов продлите. Пусть «Красная звезда» присылает газету. Люба просит еще «Искусство». У меня желаний нет.

Я хочу несколько освободиться от Жослена[611], который выпер Эренбурга из жизни: я очень устал и нет у меня ни минуты свободной. Надеюсь, в редакции это понимают. Как только будет возможно, уеду отдыхать.

Фашистские газеты здесь ополчились на меня. Словом, все в порядке.

Жду корректуру книги[612].

Как только смогу и как только отойду, сяду за книгу рассказов.

Напишите мне московские новости.

Сердечно Ваш

Впервые.