На цоколе историй… Письма 1931 — 1967

1937

Париж <в Москву, > 9 февраля <1937>

Некий голландец, воспользовавшись моим неведением, сдал перевод одной из моих старых книг издательству «Ионг» в Антверпене, которое оказалось троцкистским.

Считаю необходимым выразить самый энергичный протест против использования моего имени врагами моей страны.

Впервые — Изв, 1937, 10 февраля.

Барселона <в Москву по телефону,> 25 февраля <1937>

Сегодня передал Вам еще один очерк. Узнал, что два предыдущих «Андре Мальро»[550] и о Каталонской деревне[551] еще не напечатаны. «Мальро» я написал срочно по предложению редакции. Отсюда стараюсь писать так же часто по Вашей просьбе. Получается ненужный затор. Пожалуйста, сообщите, должен ли я передавать в ближайшее время потому, что мне это делать трудно, и в запас я бы передавать не хотел. Ответ передайте телеграфом.

Очень прошу Вас также выяснить, если это в Вашей возможности, почему мои два альбома, посвященные Испании[552], не выходят до сих пор, несмотря на актуальный характер. Этим книги уничтожаются.

Сердечный привет,

Впервые — П1, 115. Машинописная запись, сделанная в редакции Изв и сохраненная В.А.Мильман — собрание составителя.

Б.М.Таль (1898–1938) — зам.зав. Агитпропом ЦК ВКП(б) с 1929; в 1936–1937 гг. зав Отделом печати и издательств ЦК ВКП(б); в 1937 г. сменил на посту редактора «Известий» Н.И.Бухарина; в свою очередь репрессирован.

Валенсия <в Москву по телефону,> 27/II 1937

Сегодняшнюю передачу прошу напечатать в завтрашнем номере, так как корреспондент ТАСС был при разговоре и дает телеграфно сегодня отчет о разговоре с немцами[553].

Очень прошу Вас ответить на вопросы, поставленные в предыдущей телеграмме.

Прошу указать предельный срок присылки статьи для 8-го Марта.

Прошу срочно открыть текущий счет на телеграммы, т. к. иногда имеется срочный материал и мне трудно добиться вызова по телефону. Телеграмму, которую я послал, я послал за деньги. Лучше будет, если будет текущий счет и я смогу маленькие очерки переправлять по телеграфу.

Очень прошу Вас также ответить на вопрос об альбомах, который я поставил в предшествующей телеграмме.

Впервые — П1, 116. Редакционная машинопись, сохраненная В.А.Мильман — собрание составителя.

<Из Валенсии в Москву, по телефону, 3 марта 1937>

Очень прошу напечатать письмо в редакцию, которое передаю[554]. Его текст одобрен тов. Марченко[555]. Прошу вызвать меня сегодня, передам очерк о бомбежке Альбасето[556]. Очерк к женскому дню передам 3 марта[557]. Тов. Мирова[558] была у Пасионарии[559], которая передает ей для «Известий» очерк к женскому дню. С приветом

Впервые — П1, 117. Машинопись — собрание составителя.

<Из Валенсии в Москву, 3 марта 1937>

«Литературная газета» напечатала вступительное слово тов. Ставского[560] на собрании оборонных писателей, в котором имеются следующие строки: «Я не понимаю „реплики“ Ильи Эренбурга в адрес „Мы из Кронштадта“. Он пишет, что испанские зрители смеются в кино над этой картиной. Что это за зрители? Если мелкий буржуа смеется, то об этом и надо сказать. А разве пролетарий будет над этой картиной смеяться?»[561]

Вот что я писал в корреспонденции «Барселона под обстрелом» (15 февраля 1937 г.): «Много раз я наблюдал, как испанцы смотрели фильм „Мы из Кронштадта“. В трагическую минуту, когда человек с камнем на шее швыряет в воду свою гитару, зрители неизменно смеялись. Они не могли поверить, что кронштадтских моряков кинут в воду. Они ожидали, когда же люди выплывут. Когда показывается единственный уцелевший, они одобрительно смеялись: они знали заранее, что он спасется. Потом они ожидали спасения других. Я рассказываю об этом потому, что трудно понять многое в военной карте Испании, не зная исконной беззаботности ее народа».

Теперь, когда растет и мужает новая, дисциплинированная, обстрелянная армия Испанской республики, мы можем спокойно говорить о той беззаботности, которая в первые месяцы борьбы дорого обошлась испанскому народу.

Я присутствовали раз двадцать при показе картины «Мы из Кронштадта» на фронте и в ближнем тылу. В очерке «Перед битвой» я рассказал, как вдохновляет эта картина испанских бойцов. Да, они смеются, когда гитара летит в воду: это объясняется недооценкой драматизма ситуации. Но они гневно замолкают, увидев мертвого комиссара. Я не раз указывал, что наравне с «Чапаевым» картина «Мы из Кронштадта» сыграла большую роль в деле создания новой психики республиканской армии. Рабочие Испании, крестьяне, интеллигенция, те же мелкие буржуа, не предавшие своего народа офицеры, все бойцы Народного фронта с равным восторгом приветствуют кронштадтских моряков, которые идут в атаку, и рабочих Петербурга, защищавших свою родину от интервентов.

Впервые — Изв, 1937, 5 марта.

<Из Валенсии в Москву,> 4 марта <1937>

Дорогая В.А.,

посылаю письмо Любе, перешлите ей. С этой почтой шлю письмо <Б.М.>Талю.

По телефону здорово перевирают все. Посылаю «Дж<енерал> моторс», чтобы могли исправить для Герцфельде[562].

Напишите, нравятся ли статьи, как было с письмом в редакцию[563] и пр.

«Книгу <для взрослых>» получил. Что с «Границами <ночи>», альбомами[564] и с «Вне перемирия»?

Пишите часто, присылайте книги и пр. воздушной почтой на Валенсию — также газеты.

Сердечно Ваш

Письмо из Барселоны получил. Статью «Дж<енерал> моторс» дошлю.

Полностью впервые.

<Из Валенсии в Москву,> 19 апреля <1937>

Дорогая Валентина Ароновна,

посылаю в исправленном виде все статьи. Статьи посылаю для Герцфельде и для Вас (если надо будет перепечатать). Не помню, послал ли Вам в предыдущий раз: «Трагедия Италии», «Как в Абиссинии», «Судьба Альбасете», «Женщины Испании», «Герои 3<-й> империи»? Если нет, пришлите, исправлю. Как видите, по телефону путают нестерпимо — передавать действительно невозможно.

Надеюсь, послезавтра удастся на пять дней съездить в Андалусию. 1-го мая буду, наверно, в Барселоне, а 2-го или 3 выеду во Францию. Хочу отдохнуть.

Посылаю в «Знамя» с этой почтой дневники и вступление[565].

Б.М.<Талю> посылаю кой-какие документы, литографию <нрзб>. Жду известий о книгах и альбомах. Неужто вокруг «Книги для взрослых» заговор молчания?[566]

Сердечно Ваш

Впервые.

<Париж,> 16 июля <1937>

тов. Кольцову — председателю советской делегации на конгрессе писателей.

Дорогой Михаил Ефимович,

Вы мне сообщили, что хотите снова выдвинуть меня в секретари Ассоциации Писателей. Я прошу Вас вычеркнуть мое имя из списка и освободить меня от данной работы.

Как Вы знаете, я работаю в Ассоциации со времени ее возникновения, никогда не уклоняясь ни от каких обязанностей. Когда приехала советская делегация на первый конгресс[567], один из ее руководителей Киршон[568] неоднократно и отнюдь не в товарищеской форме отстранял меня от каких-либо обсуждений поведения как советской делегации, так и Конгресса. Я отнес это к свойствам указанного делегата и воздержался от каких-либо выводов.

Теперь во время второго конгресса[569] я столкнулся с однородным отношением ко мне. Если я иногда что-либо знал о составе конгресса, о порядке дня, о выступлениях делегатов, то исключительно от Вас в порядке частной информации. Укажу хотя бы, что порядок дня парижских заседаний, выступления того или иного товарища обсуждались без меня, хотя официально я считаюсь одним из двух секретарей советской секции[570]. Я не был согласен с планом парижских заседаний. Я не был согласен с поведением советской делегации в Испании, которая, на мой взгляд, должна была, с одной стороны, воздержаться от всего того, что ставило ее в привилегированное положение по отношению к другим делегатам, с другой — показать иностранцам пример товарищеской спайки, а не деления советских делегатов по рангам. Я не мог высказать моего мнения, так как никто меня не спрашивал и мои функции сводились к функциям переводчика. При подобном отношении ко мне — справедливом или несправедливом — я считаю излишним выборы меня в секретари Ассоциации, тем паче, что отношение советской делегации ставит меня в затруднительное положение перед нашими иностранными товарищами.

Я думаю, что представитель советских писателей на Международном секретариате должен быть облечен большим доверием своих товарищей.

Как Вы знаете, я очень занят испанской работой; помимо этого я хочу сейчас писать книгу и, полагаю, смогу с большим успехом приложить свои силы для успеха нашего общего дела, чем пребывая декоративным персонажем в секретариате.

Если Вы сочтете возможным разрешить вопрос на месте, прошу Вас, во всяком случае теперь, не вводить меня в секретариат, а я со своей стороны обращусь к руководящим товарищам с просьбой освободить меня от указанной работы.

Считаю необходимым указать, что лично с Вашей стороны я встречал неизменно товарищеское отношение, которое глубоко ценю.

С приветом

Впервые (в сокращении) — ЛГЖ (7; 510–511). Машинописная копия — ФЭ, 668, 33–34. В ЛГЖ говорится о реакции Кольцова на это заявление: «Михаил Ефимович, прочитав заявление, хмыкнул: „Люди не выходят, людей выводят“, — но обещал не обременять меня излишней работой» (7; 511).

<Из Парижа в Москву,> 19 июля <1937>

Дорогая Валентина Ароновна,

посылаю Вам при этом письме предисловие и перечень статей, а отдельным заказным пакетом рукопись книги[571]. Я должен Вам сказать, что Вы прислали мне очерки в недопустимом виде. Я посылал Вам регулярно из Испании газетные вырезки с исправлением перевранных мест и указывал, что посылаю их с двоякой целью: для Праги[572] и для будущей книги. Вы мне прислали какой-то бред стенографисток, где пропущены часто целые строки и где ничего нельзя понять. С другой стороны, переписанные заново статьи переписаны неграмотным халтурщиком. Я очень удивляюсь, что Вы не пожалели моего времени и сил. Я хотел исправить статьи стилистически, а вместо этого потратил время на исправление перевранных мест. Надеюсь, впредь Вы будете более милосердной в однородных условьях. Оговорите в издательстве, что ввиду всего происшедшего я должен читать корректуру.

Сердечный привет

Впервые.

<Из Парижа в Москву,> 27 июля <1937>

Дорогая Валентина Ароновна,

я посылаю Вам газету со статьей «Испанский закал»[573]. Вы увидите сколько в ней искажений. Осенью этот вопрос снова станет актуальным. Я Вас очень прошу подыскать человека, который мог бы (конечно, за вознаграждение) проверять статьи, которые я передаю по телеграфу. Вы этого делать не можете и Вы не обижайтесь на мое заявление: такая работа требует особой усидчивости, вполне возможно, что я не мог бы ее тоже выполнять как следует. Надо отказаться от «догадок» и быть придирчивым. Мы с Вами это не раз пробовали и нам это не удавалось. Редакция «Известий», очевидно, тоже не может выделить ни одного подходящего человека. Следовательно, в интересах читателей и автора такого человека надо найти на стороне. Надеюсь, Вы согласитесь с такой постановкой вопроса.

Сейчас у нас есть время договориться насчет многого. У меня будет еще к Вам следующая просьба. Никуда ни под каким видом сами не предлагайте ничего моего, будь то даже мелочь вроде фотографий. Если Вам будут что-либо предлагать, отвечайте, что должны запросить меня и сообщайте мне — при нашей телефонной связи это не займет много времени.

Надеюсь, что альбомы теперь выйдут «вовремя», то есть в середине августа.

Я пишу в «Знамя» и Лупполу[574] насчет романа[575]. Помимо этого я хотел бы, чтобы мои статьи, не вошедшие в альбомы, вышли книжкой. Именно: <следует перечень статей>. Кажется, не пропустил ничего. Если пропустил, укажите. Можно ли издать такую книжку быстро, чтобы она последовала непосредственно за альбомами. Заглавие «Испанский закал. Апрель-июль 1937»[576]. В случае согласия и<здательст>ва, пришлите мне рукопись всего, чтобы я мог почистить и исправить некоторые места, а также сократить — ввиду неизбежных в газете повторений.

Документы, взятые в Брунете[577], посланы заказным письмом 17 июля из парижского почтового бюро № 102, квитанция № 253. Они посланы на имя «Известий». Надо их найти, так как у меня нет второго экземпляра некоторых, напр<имер>,брошюры Геббельса.

Вчера я послал Б.М.<Талю> около 80 документов — с оказией. Надеюсь, они дойдут.

Интервью, которое Вы мне прислали в письме, не могу охарактеризовать.

Завтра мы уезжаем. Адрес: Chez m-me Rochet Tour de Faure (Lot). Телефон: Tour de Faure 4.

Сердечно Ваш.

Впервые. На обороте карандашная запись рукой Мильман: «18066 — Кричевский. Архангельск УНКВД. Кулойлаг». (Возможно, обращались за помощью арестованным родственники ИЭ Кричевские).

<Из Барселоны в Москву, до 2 августа 1937>

В «Литературной газете» от 20 июля напечатана передовая статья, в которой имеются следующие строки:

«Немецкие писатели Людвиг Ренн и Густав Реглер, французский писатель Арагон, испанский поэт Антонио Мачадо дерутся в интернациональных частях».

Редакция «Литературной газеты» могла бы знать, что французский писатель Арагон находится не в Испании, а в Париже, где он редактирует газету «Се суар».

Редакция «Литературной газеты» могла бы знать, что крупнейшему поэту современной Испании Антонио Мачадо 62 года и что поэтому он не может «драться» ни в интернациональных, ни в испанских частях республиканской армии.

Когда орган союза советских писателей в передовой статье проявляет столько невежества, долг советского писателя апеллировать к общественному мнению.

Впервые — Изв, 1937, 2 августа.