На цоколе историй… Письма 1931 — 1967

1965

Москва <в Прагу>, 6 января 1965

Дорогой Хоффмейстер,

ко мне обратилась семья известной русской скульпторши А.C.Голубкиной[1325] с вопросом — нельзя ли устроить выставку ее произведений в Праге (как она недавно была устроена в Варшаве). Прежде всего, я хочу частным образом посоветоваться с Вами. Я посылаю Вам каталог варшавской и московской выставок. По ним Вы можете судить о Голубкиной. Напишите мне, что Выдумаете о возможностях такой выставки в Праге[1326].

Еще раз желаю Вам и Вашей семье хорошего года.

Впервые. Копия — ФЭ, 557, 3.

Чешский художник и литератор Адольф Гоффмейстер (1902–1973) — давний приятель ИЭ; в 1966 г. в Праге вышло издание «Хулио Хуренито» с его блистательными иллюстрациями.

Москва, 5 февраля 1965

Дорогая Софья Григорьевна,

я внимательно и хорошо прочитал Ваше письмо. Мне кажется, что я Вас понял и поэтому мне очень трудно Вам ответить. Вы сами понимаете, что даже близкому другу трудно дать совет в том, о чем, Вы меня спрашиваете. Вы прочитали мои воспоминания, значит, Вы догадываетесь сколько у меня было ошибок не только в общественной жизни, но и в том, что на нашем противном жаргоне называется «частной жизнью». Я и сам себе не мог помочь разумным советом.

Из Вашего письма я вижу, что у Вас много внутренней страсти и думаю, что Вы сами найдете правильный исход. Не формально, а от всей души я желаю Вам счастья

Впервые. Копия — ФЭ, 695, 1.

Читательница ИЭ учительница С.Г.Кривошеева (р. 1926) написала ему о тяжких проблемах своей личной жизни (муж-пьяница, трое детей, человек, которого она любит, в ее любви не нуждается…).

Москва, 6 февраля 1965

В течение ряда лет ничего не сделано для опубликования стихов Осипа Мандельштама, большого русского поэта. Он реабилитирован, секретариат Союза писателей учредил комиссию по его литературному наследству под председательством А.А.Суркова[1327]. Мне кажется, что секретариату теперь необходимо наконец-то вынести решение об издании книги стихов Мандельштама и о предельном сроке ее выхода в свет[1328]. Это является нашим общим долгом перед советским читателем.

Вдова Осипа Мандельштама Надежда Яковлевна Мандельштам[1329], сохранившая в трудное время все литературное наследство поэта, находится в крайне трудном положении. Квартира, предоставленная в свое время Осипу Мандельштаму Союзом писателей, после его ареста была возвращена Союзу его женой. Для приобретения кооперативной площади Н.Я.Манделыптам — прописанной у ее друзей в Москве — необходимы деньги.

Я считаю, что секретариат СП должен помочь Н.Я.Мандельштам получить в литфонде взаимообразно сумму в 1000 рублей. Надеюсь получить ответ от секретариата Союза писателей на настоящее письмо.

Впервые. Копия — ФЭ, 1168, 9.

Москва, 12 февраля 1965

Дорогой Борис Германович,

меня чрезвычайно удивило, что после разговора с Вами, когда Вы принесли мне верстку[1330] и мы совместно установили, в каком виде должен быть напечатан текст, и после телефонного разговора с А.И.Кондратовичем, Вы вдруг 10 февраля сообщили Наталии Ивановне[1331], что глава о Назыме Хикмете[1332] будет изъята. Я не могу с этим согласиться. Снова писать что-либо о Назыме Хикмете взамен этой главы сейчас не в моих возможностях, а обойти молчанием в книге воспоминаний близкого мне человека я считаю недопустимым. Моя фраза в письме А.Т.Твардовскому о том, что я предпочел бы снять главу, чем печатать ее с предложенными мне купюрами[1333], означала только протест против неслыханных изъятий, соответствующих духу и форме встречи в марте 1963 года[1334].

Я вынужден предупредить Вас, что если глава о Хикмете не будет восстановлена в крайнем случае с незначительными купюрами или поправками, то мне придется прекратить печатание шестой части в «Новом мире»[1335].

Спасибо Вам, что отдали мне свой экземпляр «Н<ового> М<ира>»[1336].

Впервые. Подлинник — РГАЛИ. Ф.1702. Оп.9. Ед.хр.153. Л.47.

Москва <в Рим>, 16 марта 1965

Дорогой Цветеремич,

в Милан едет режиссер фильма «Гамлет» Григорий Михайлович Козинцев[1337]. Мне очень хочется, чтобы Вы повели его в ту коллекцию итальянской современной живописи (Модильяни, Моранди[1338] и др.), где я был с Любовью Михайловной. Это почти напротив музея. Я прошу Григория Михайловича взять это письмо и надписать на конверте название гостиницы, куда я и прошу Вас позвонить ему.

Желаю Вам всего доброго

Впервые. Копия — ФЭ, 1040, 9.

Москва, 18 марта 1965

Дорогой Дмитрий Дмитриевич, только что вернулся из заграничной поездки и спешу ответить Вам[1339].

Мне кажется, что о встрече с Ждановым мне рассказывал С.С.Прокофьев. Помню в его рассказе, как он задремал во время доклада, не знал, что говорит Жданов, спросил кто выступает. Но я не очень доверяю своей памяти и возможно, что об рояле я слышал не от него. Я охотно сниму эту фразу о рояле, поскольку Вы говорите, что она не соответствует действительности. Я в ней вижу не легенду подхалимов, а смешной рассказ о мало сведущем человеке, вздумавшем поучать больших художников, но повторяю — после Вашего письма — я сниму фразу о рояле, заменив ее Вашей: Жданов «обучал композиторов методами своего красноречия».

Желаю Вам всего доброго.

Впервые — Б.Фрезинский. Эренбург и Шостакович // Нева, 1989, № 8. С.207. Копия — ФЭ, 1063, 2. Возможно, что ИЭ познакомился с Шостаковичем лично еще в 1930-е гг.; с осени 1941 г. их общение стало достаточно регулярным. Имя Шостаковича, которого наряду с С.С.Прокофьевым ИЭ считал самым значительным русским композитором XX века, часто встречается в ЛГЖ.

Москва, 16 апреля 1965

Дорогой Алексей Александрович,

Абелярдо Пинейро взял у меня интервью[1340] и, кроме того, довольно долго просидел у меня, беседуя на различные темы. Из этой беседы он кое-что запомнил, а кое-что напутал. Я, конечно, не сказал ему, что Третьяковскую галерею нужно сжечь, хотя бы потому, что я не фашист и никогда не испытывал желания жечь картины. Добавлю, что в Третьяковской галерее есть много картин, которые я люблю. Фраза о том, что Ге[1341] и другие передвижники отстали на два века, просто бессмысленна. О Чурлянисе[1342] и его «музыкальной живописи» я упомянул, как о попытке смешать разные виды искусства, что всегда приводит к печальным результатам. Никогда я не утверждал, что живопись начала революции представляет ее сущность. Я не говорил, что Клее и Мондриан[1343] выбрали свою дорогу по моей вине, во-первых, потому что я не страдаю манией величия и, во-вторых, потому что они выбрали свою дорогу до того, как я имел о них какое-либо представление. Я рассказал ему о посетителе (журналисте, а не чиновнике), который смотрел на литографию Пикассо, изображающую жабу, а не глыбу, как пишет Пинейро.

К описанию картин и рисунков, висящих на моих стенах, интервьюер отнесся своеобразно. Так, например, о моем портрете, сделанном Матиссом[1344], он пишет «молодой Эренбург», хотя, когда он писался, мне было шестьдесят лет.

О репродукции Сикейроса[1345] я сказал, что это плохая репродукция, не имея в виду его произведений.

Я отнюдь не осуждаю предложения предоставить молодым поэтам время, чтобы они сформировались. Никогда я не говорил, что «Полевой молод, как Пикассо, как я» — я человек нормальный и не сравниваю себя с Пикассо.

Я никогда не говорил, что «до конца боролись только <В.>Некрасов и я»[1346]. Неясно, кстати, о какой «борьбе» идет речь?

Я говорил ему, что переводил старых испанских поэтов, как Протоиерея из Иты (14-й век) и Хорхе Манрике (15-й век), а он написал, что я перевел кое-что из Гильена и Альберти. Гильена я действительно переводил тридцать лет спустя после того, как переводил вышеназванных старых испанских поэтов, но Альберти, хотя я и люблю его стихи, я никогда не переводил.

Я никогда не говорил, что Аполлинер[1347] больше поляк, чем француз, потому что на него повлияло детство. Детство Аполлинер провел в Риме, и уж скорее был бы похож на итальянца из-за детских воспоминаний.

Я не удивлялся, что моему кубинскому собеседнику нравится Арагон, не глядел на него «как на невежду». Мои мысли об Арагоне он передал чрезвычайно неточно, и за них я снимаю всякую ответственность.

Особенно нелепо выдуманы слова о книге Арагона «Показываю мою игру», которую я, к сожалению, не читал, и о которой не упоминал. Мне кажется, Пинейро сильно преувеличил время, которое он провел у меня (он пишет, что беседа длилась пять часов), но, во всяком случае, либо я говорил слишком быстро, либо он понимал слишком медленно. Я решительно протестую против такого рода «интервью».

Я прошу Вас это мое письмо послать нашему послу Алексееву[1348] с полным его правом опубликовать мой протест в той или иной форме.

То, что мои мысли о поэзии и живописи Вы назвали «не бесспорными», — слишком любезно. Лично я считаю, что любые мысли об этих предметах спорны.

Интервью в «Джорно» я не читал. Интервью в «Монд», посвященное предпочтительно советской молодежи, я читал. Никаких серьезных искажений моих мыслей я в нем не нашел.

Последние фразы это ответ лично Вам, а не для пересылки на Кубу Алексееву.

Впервые — ВЛ, 1973, № 9. С.221–222. Копия — ФЭ, 960, 8–9.

Москва, 30 апреля 1965

Уважаемый Аркадий Григорьевич,

когда я писал, что идее не был нанесен удар, а удар был нанесен людям[1349], я имел в виду идею более разумно организованного социалистического общества. Вы ставите интересные вопросы, и не на все из них я мог бы ответить Вам. Я думаю, что кроме известных традиций, способствовавших развитию «культа личности», было и много другого, порочного, в чем следует тщательно разобраться для того, чтобы не было рецидивов. Мои воспоминания — не попытка анализа всего выпавшего на долю нашей эпохи, а только далеко не полные показания свидетеля.

Благодарю Вас за присланную Вами работу[1350] и от души желаю Вам всего лучшего.

Впервые. Авторская копия — собрание составителя.

А.Г.Жабин (р. 1934) — геолог; в письме ИЭ от 8 марта 1965 г., написанном после прочтения 4-х книг ЛГЖ, он спрашивал: «Как получилось, что поколению наших отцов плюнули в лицо, а нам передали в наследство сомнения и запятнанное знамя самой идеи? Одним словом — какова механика того бесчинства, которое царило в период „культа“?».

Москва, 14 мая 1965 г.

Дорогой Константин Константинович!

Благодарен за сердечное поздравление[1351], тронут памятью Вашей. Часто вспоминаю наши встречи.

Желаю Вам здоровья и бодрости.

Впервые — ВЛ, 1973, № 9. С.223. Копия — ФЭ, 903, 1.

С маршалом Советского Союза К.К.Рокоссовским (1896–1968) ИЭ познакомился на фронте в 1942 г. Емкий портрет интеллигентного маршала — см. в 9-й главе 5-й книги ЛГЖ. В архиве ИЭ сохранилось 4 поздравления Рокоссовского (1961–1966 гг.).

Москва <в Ленинград,> 20 мая 1965

Уважаемый товарищ Рубашкин!

Сочувствую Вам, но, к сожалению, не вижу никакой возможности помочь Вам ускорить издание книги[1352]. Я не встречаюсь с К.Фединым и К.Симоновым, а что касается Батова и Ротмистрова[1353], то мои отношения с ними не таковы, чтоб я мог обращаться к ним с какими-либо просьбами. Сожалею, что не мог Вам помочь.

С искренним уважением

Впервые. Копия — ФЭ, 912, 12.

Александр Ильич Рубашкин (р. 1930) — журналист, критик; защитил в Педвузе кандидатскую диссертацию об антифашистской публицистике ИЭ; это письмо завершает переписку ИЭ с ним — более ранние письма (часть из них написана секретарем — см., например, ФЭ, 2125, 20) напечатаны в ВЛ, 1981, № 2.

Москва <в Алма-Ату>, 31 июля 1965

Уважаемый Юрий Осипович,

буду рад, если «По ком звонит колокол» удастся напечатать в «Просторе». Вступление напишу. Хотелось бы знать, когда примерно предполагаете вы начать публикацию романа, каким временем я располагаю.

Сердечный привет Вам и Ивану Петровичу[1354].

Впервые. Копия — собрание составителя; в ФЭ, 1070, 1 хранится как письмо И.П.Шухову.

Писатель Ю.О.Домбровский (1909–1978) первый раз написал ИЭ в 1960 г., прося надписать книжку «Перечитывая Чехова» («Я никогда и ни к кому не обращался с такой психопатической просьбой»). 27 июля 1965 г., сообщив ИЭ о намерении алма-атинского журнала «Простор» (Домбровский официально не входил в состав редакции) напечатать роман Хемингуэя, писал: «Редакция исходит из того бесспорного факта, что никаких запретов — ни цензурных, ни политических на это — может быть, лучшее произведение Хемингуэя — не наложено, о нем упоминается во всех статьях и работах, посвященных покойному. Следовательно, речь может идти (и идет!) только о чьей-либо личной недоброжелательности. В Москве и Ленинграде дело, конечно, осложнено присутствием, звонками и хлопотами известной Вам особы <т. е. председателя компартии Испании Долорес Ибаррури. — Б.Ф.>. Здесь этой трудности нет». Далее следовало предложение ИЭ написать предисловие к публикации (собрание составителя). Разумеется, из идеи Домбровского ничего не вышло — публикацию «Простору» не разрешили.

Москва <в Алма-Ату>, 11 августа 1965

Уважаемый т<овари>щ Ландау,

меня очень удивило письмо к Вам В.А.Мильман. Право на оглашение писем имеет не адресат, а автор. Но поскольку Эрнст Генри начал распространять письмо до того, как я его получил, В.А.Мильман может распоряжаться одной из копий письма. Я не вправе ни запретить, ни разрешить ей послать Вам письмо Эрнста Генри.

Впервые. Копия — ФЭ, 708, 12.

Ефим Иосифович Ландау (1916–1971) — алма-атинский литературовед, с которым ИЭ дружески переписывался с 1959 г. Е.И.Ландау работал над докторской диссертацией, причем, в отличие от совконформистов, избрал темой работы не увенчанные Сталинскими премиями книги ИЭ 1940-х гг. или его газетную публицистику той поры, а прозу 1920-х. Воспоминания Ландау о беседах и встречах с ИЭ остались неопубликованными после его трагической гибели; его комментарии к тому ИЭ в Библиотеке поэта были изъяты КГБ, их использовали без упоминания его имени.

История этого письма ИЭ такова. Летом 1965 г., будучи в Москве, С.М.Лубэ узнал, что в городе циркулирует письмо журналиста-международника Э.Генри ИЭ, в котором Генри оспаривал оценку Сталина в 6-й книге ЛГЖ. (см.: Дружба народов, 1988, № 3). Достать этот текст Лубэ не смог и сообщил о нем Ландау, а тот написал В.А.Мильман, которая о письме Генри еще не знала. Она тут же обратилась к Н.И.Столяровой и та охотно напечатала ей копию. Мильман сообщила Ландау, что «умное и глубокое» письмо Генри у нее есть и она тут же пошлет его Ландау, если это позволит ИЭ. 31 июля 1965 г. Ландау запросил позволения ИЭ и тот пришел в ярость. ИЭ был знаком с Э.Генри (Семен Николаевич Ростовский) с 1930-х гг.; в 1961 г. по просьбе Генри дал ему рекомендацию в ССП. Возмутило его, видимо, неравенство условий полемики: его тексты, написанные на пределе цензурных возможностей, оспаривались бесцензурным самиздатом, распространявшим письмо Генри, на что ИЭ не мог адекватно ответить. (К тому же, это была первая в СССР критика ИЭ с антисталинских позиций, чего прежде не бывало.) В 1967 г., работая над 7-й книгой ЛГЖ, ИЭ написал: «Один из сотрудников „Литературной газеты“ распространил „Открытое письмо Илье Эренбургу“; он писал, что дело не в моральной оценке и что нельзя назвать умным государственного деятеля, совершившего много неумных поступков. Письмо меня не переубедило…» — дальше шли аргументы (8; 446).

Москва <в Париж>, 13 августа 1965

Дорогой Арагон,

в «Figaro Littéraire» появились выдержки из шестой части книги, подобранные весьма тенденциозно. Дело, однако, не в этом; после появления отрывков была опубликована статья Эрве (Herve), в которой он пытается доказать, что он писал много мягче, чем другие[1355]. Но дело также и не в этом. Herve пишет, что он никогда не посылал мне книги «Революции и фетиши» и не подписывал мне ее. Я очень прошу Вас опубликовать в «Les letters francaise» фотографию, которую я прилагаю и которая показывает, что Herve либо обладает плохой памятью, либо решил очернить меня. Обнимаю Вас и Эльзу

Впервые — комментарии к ЛГЖ (т.З. М., 1990. С.395–396). Копия — ФЭ, 443, 11.

Москва, 19 августа 1965

Дорогая Ангелина, приятно было получить от Вас весточку. Выставке Фалька очень рады[1356]. Было бы замечательно, если б удалось устроить выставку Тышлера. Рады за Вас, но вряд ли сумеем выбраться в Армению этой осенью. Сердечный привет от меня и Любови Михайловны.

Впервые. Копия — ФЭ, 1071, 3.

Ангелина Васильевна Щекин-Кротова (1910–1992) — переводчица, вдова художника Р.Р.Фалька; автор воспоминаний о дружбе Фалька и Эренбурга (см.: «Воспоминания об Илье Эренбурге». М., 1975. С.218–233).

Москва <в Париж>, 7 октября 1965

Дорогая Наталия Лазаревна,

я получил Ваше письмо[1357]. Обе мои сестры в это лето умерли, сначала Евгения Григорьевна, потом Изабелла Григорьевна. Любовь Михайловна больна и лежит в больнице.

Совершенно исключено, что Илья Лазаревич остался жив хоть сколько-нибудь длительное время после 1920. Несомненно кто-то знал бы его за этот период, и мне бы это стало известно. Из перечисленных Вами имен — Штеренберг, Луначарский и Венгров[1358] умерли. Я постараюсь все же навести справки, и, если что-либо узнаю, сообщу Вам.

От души желаю Вам здоровья

Впервые — Б.Фрезинский. Скрещенья судеб, или Два Эренбурга (Илья Григорьевич и Илья Лазаревич) // Диаспора. Вып.1. СПб., 2001. С.178. Копия — ФЭ, 753, 1.

Н.Л.Эренбург-Манатти — двоюродная сестра ИЭ; искусствовед, собиратель произведений русского народного творчества.

Москва, 12 октября 1965

25 ноября с.г. исполняется 70-летие со дня рождения большого советского поэта Переца Маркиша. Обращаюсь к вам с просьбой рассмотреть вопрос об установлении мемориальной доски на доме 64 по улице Горького, в котором Перец Маркиш жил и работал с 1938 года до дня ареста[1359].

Юбилей Переца Маркиша будет отмечаться в его родном городе Полонном Хмельницкой области[1360], а также прогрессивными кругами зарубежных стран.

Я надеюсь, что секретариат ССП поймет важность поднимаемого мною вопроса.

Впервые. Копия — ФЭ, 1168, 10.

Еврейскому поэту Перецу Маркишу (1895–1952), расстрелянному вместе с другими членами ЕАК, посвящена 13-я глава 3-й книги ЛГЖ. 22 января 1966 г. КГБ докладывал в ЦК КПСС, что на вечере памяти Маркиша в Москве 8 декабря 1965 г. «была зачитана телеграмма писателя Ильи Эренбурга, в которой говорилось, что „нельзя убивать певчих птиц и поэтов“. Текст телеграммы был встречен бурными аплодисментами» (Б.Морозов. Еврейская эмиграция в свете новых документов. Тель-Авив, 1998. С.53).

Москва, 16 ноября 1965

Уважаемый Револьт Иванович,

благодарю Вас за интересное письмо и за справку[1361]. При переиздании я исправлю ошибку. Я руководствовался устным рассказом Бориса Викторовича <Савинкова>, но времени прошло с тех пор немало, и я мог кое-что забыть.

Всего Вам доброго

Впервые. Копия — собрание составителя.

Р.И.Пименов (1931-1990) — математик и правозащитник.

Москва, 30 ноября 1965

Уважаемый Александр Петрович,

благодарю Вас за интересное письмо. Должен Вам, однако, сказать, что к истории я отношусь со всем должным уважением, и не менее других страдаю, когда она фальсифицируется. Говоря о Данте[1362], я хотел подчеркнуть, что истинная поэзия представляет для читателей более длительный и глубокий интерес, чем особенности описываемой эпохи.

Поверьте, что этим я никак не собирался умалять значение истории.

Всего Вам доброго

Впервые. Копия — ФЭ, 637, 1.

А.П.Каждан (1922–1997) — историк, писатель.

Москва, 28 декабря 1965

Дорогой Михаил Андреевич,

не в моих привычках обращаться к нашим товарищам, занимающим руководящие посты, с личными просьбами. Простите, что нарушаю теперь мои навыки и беспокою Вас: я не вижу куда мне обратиться, кто знает о моей долголетней работе.

В сентябре у моей жены случился тяжелый инфаркт, свыше двух месяцев она провела в первой больнице ЦК. Врачи настоятельно рекомендовали ей санаторий. Я обратился в Курортный отдел IV Главного Управления с просьбой о путевке в Барвиху для моей жены. Мне отказали и рекомендовали обратиться в Лечебный сектор ЦК и просить о путевке в санаторий ЦК «Пушкино».

Вчера я обратился в Лечебный сектор и сразу услыхал: «Вряд ли — переполнение».

Вот мои две просьбы к Вам:

1. — помочь мне поместить жену в санаторий «Барвиха» или в «Пушкино» желательно в середине января.

2. — разрешить мне отдохнуть один месяц на юге Франции. Я очень устал и хочу переменить обстановку. Во Франции у меня есть мои старые друзья, и я не нуждаюсь в валюте, так что просьба формальная, сводится к паспорту.

Буду Вам признателен, если Вы или Ваши товарищи смогут удовлетворить эти мои две просьбы.

Впервые. Авторская копия — собрание составителя. Просьбы ИЭ были удовлетворены.