На цоколе историй… Письма 1931 — 1967

1936

<В Париже,> 14.I <1936>

Мой дорогой Блок,

я сейчас вызову у Вас раздражение, но что делать. Я только что получил телеграмму от Бухарина. Он просит от Вас 100 строк о Ромене Роллане[402]. Если Вы это сделаете, пришлите текст мне не позже 22 января. Не сердитесь!

Впервые. Подлинник — Центр Ж.-Р.Блоко (Париж), № 256.

<Из Парижа в Москву,> 14 января <1936>

Дорогая Валентина Ароновна,

посылаю послесловие к «Хуренито». Дайте Фоньо[403] и в «Крокодил». Если будут к<акие>-л<ибо> возражения, сообщите.

Завтра еду в Гренобль. Вернусь 21<-го>, звоните, таким образом, 22.

Получил телеграмму от Б<ухарина> о Ромене Роллане. Сделаю все возможное, хотя поздновато сообщили. Сам писать не буду.

Из книг некоторые пропали. Не получил «Швамбранию» и др. Пришлите по экз<емпляру> «Не переводя <дыхания>» — 2<-е> и 3<-е> изд<ания> «С<оветского> писателя».

По приезде сяду за роман.

Сообщите, как со статьей для «Знамени»[404].

Приписка Л.М.Козинцевой-Эренбург: «Милая Валентина Ароновна! Как живете? Отдохнули ли после нашего нашествия? У меня к Вам просьба — передайте, пожалуйста, жене Лабаса[405] — Раисе Вениаминовне 500 руб. Это для Александры Вениам.[406], но нужно, чтоб она не знала об этом[407] — просил меня сделать это Фальк. Адрес их Мясницкая 21 кв.36., телефон под именем Фалька Р.Р. Буду Вам очень благодарна. Не забывайте меня. Целую Вас Люба».

Впервые (с купюрами и ошибками) — П1, 10.

<Из Парижа в Москву,> 23 января <1936>

Дорогая моя Аля,

давно хотел Вам написать, как-то не выходило. Но много думал о Вас и в трудные дни сердцем был с Вами. Вы, наверное, если не чувствовали этого, то понимали. Очень мне хочется как-нибудь помочь Вам и все не знаю как.

Я думаю, что лучше всего было бы для Вас приехать на некоторое время сюда и передохнуть. Но я сам не знаю, можете ли Вы это осуществить и как. Поэтому ничего не делаю сейчас касательно бумаг. Но как только Вы сообщите мне, что это осуществимо, я сейчас же со всей присущей мне энергией возьмусь за дело. Я понимаю, что Вас останавливает вопрос о мальчонке[408] и, конечно, это серьезный вопрос. Отсюда ничего сказать нельзя: Вам там виднее. У нас жизнь без перемен. Обедаем вместе[409]. Сава как будто начал работать. Отец[410] держится молодцевато. Люба получила от него блок и приступила к акварелям. Я ездил в Гренобль, где выступал 5 раз, так что напоминало Москву. Хочу теперь сесть за роман. Когда будет у Вас минута поспокойней, напишите мне хотя бы две строки. Я по Вас скучаю и очень Вас люблю.

Впервые. Подлинник — собрание составителя.

<В Париже, 23 января 1936>

Мой дорогой Блок,

я только что получил телеграмму от Кольцова: «Никто из писателей не сможет приехать 29-го». Снова разочарование.

Впервые. Подлинник — Центр Ж.-Р.Блока (Париж), № 257.

Датировано по телеграмме Кольцова (см. Минувшее, № 24. СПб., 1998. С.231). Речь идет о вечере в Париже, посвященном 70-летию Роллана, на который должны были прибыть советские писатели; в итоге из Москвы прибыл один Л.М.Леонов.

<Из Парижа в Москву,> 23 января <1936>

Дорогая Валентина Ароновна, получил Ваше письмо. Кузена шлите к черту: хорошенького понемножку. Посылаю письма Ал<ександру> Серг<еевичу Щербакову> и Варе. Рукопись книги очерков «Границы ночи» была выслана Вам с оказией. Обязательно разыщите. Я просил Вас тогда вставить туда статьи «Традиции Маяковского» и «История одной матери»[411]. Дополняю — вставьте «Борьбу за жизнь», которую я посылаю сегодня в «Известия»[412]. Если по диппричинам «Известия» не захотят напечатать, дайте ее в сборник для комсомола. Ничего другого для сборника до 1 февраля написать не смогу. М.Е.<Кольцову> скажите, что сегодня я пишу обо всех делах А.С.<Щербакову> — пусть он попросит письмо, так как не могу все переписывать второй раз. Я очень удивлен, что ни он, ни А<нгаров> мне не ответили. Как с «Хуренито»? Жду ответа на вопросы в связи с романом[413]. За работу сяду в ближайшие дни. О кино. Я получил телеграмму Межрабпома[414] и письмо Ромма. О каком режиссере думают Межрабпомовцы? Я жду Вашего письма насчет С.М.<Эйзенштейна> и поэтому не отвечаю Ш<умяцкому>. Напишите, почему «КП» напечатала статью Асеева?[415] Что говорят об этом? Как объясняется телеграмма Карла[416] (не догадки, а фактическая сторона)? Жду ответа.

Скажите Евгении Гальпериной[417], что Андре Жид в восторге от ее критики «Les nouvelles nourritures»[418].

Полностью впервые.

<Из Парижа в Москву,> 23 января <1936>

Дорогой Александр Сергеевич, очень жалею, что нам не удалось повидаться с Вами[419] и поговорить про все заграничные дела. Будучи в Москве, я говорил с тт. Ангаровым и Кольцовым. Вероятно, они передали Вам все наиболее существенное.

Во Франции дела обстоят плохо. После приезда я настоял на оживлении работы писательской организации[420]. Устраиваем 31<-го января> большое чествование Ромена Роллана. Занят этим, главным образом, <Ж.-Р.>Блок. Он говорит, что расклеился и болен, больше работать не может, выступал 50 раз и пр. Хотели также устроить публичную дискуссию о социалистическом реализме, так как эта тема очень интересует французов. Все парализуется отсутствием средств. Членских взносов от нас ждут уже 5 месяцев. Все очень раздражены их отсутствием. Помещение организации не оплачено, секретарь ничего не получает и т. д. Потом сильно мешает параллельный характер работы местной организации МОРП’а т<ак> н<азываемой> AEAR[421] или, вернее, «Дом культуры». Во главе стоит Арагон[422]. Нелады у него по-прежнему с Мальро. Итак, для успешной работы необходимо: прислать тотчас же хоть небольшую сумму, установить единство организации, «объединить» Мальро с Арагоном, для чего надо Мальро указать на ответственность, доверие и пр., а Арагона попросить войти в единую организацию и отказаться от к<аких>-л<ибо> острых линий в тактике. Мальро не знает до сих пор, сможет ли он теперь выехать в Москву ввиду трудного положения в и<здательст>ве, где он служит[423]. Он сможет выехать либо через неделю, либо не ранее <чем> через два месяца. В первом случае, Вы вскоре его увидите и сможете с ним договориться обо всем. Во втором, надо найти форму, в которой может быть сейчас все проделано без его поездки в Москву.

Вот примерно все о французских делах. Мне удалось кое-что сделать в Польше и довольно много в Чехо-Словакии. Там Чапек согласился войти в президиум, а союз писателей с секретарем Горой войти целиком в организацию. То же самое и в Словакии.

Однако все это не приведет ни к чему, если не будет налажена работа в парижском центральном секретариате, а без денег и без людей это невозможно.

Я только что читал ряд лекций в Гренобле о роли писателя в СССР. Убедился, во-первых, в огромном интересе франц<узской> интеллигенции в провинции к нам, во-вторых, в отвратительной работе местного филиала МОРП’а. Хорошо работает только «Комите де вижиланс»[424], как и повсюду в провинции.

Пришла телеграмма о том, что Леонов не приедет. Это очень обидно, так как мы хотели придать чествованию Р<омена> Р<оллана> большой размах.

Примерно все. В ближайшие дни приступаю к роману. Я думал, что моя статья «Традиции Маяковского» разъяснит те недоразумения, о которых мне говорил т.Ангаров. Но, судя по некоторым печатным откликам[425], это не так. Что же, я не докладчик на пленуме и никак не обязан разбирать творчество различных поэтов, тем паче, что часто это творчество вообще не заслуживает разбора.

Пожалуйста, присмотрите, чтобы в какой-нибудь папке не было бы похоронено переиздание «Хуренито», которым занят «Советский писатель».

Вам я пишу в первый раз, но Кольцову писал уже дважды, также Ангарову. Ответа не получил. При таком отношении моя роль становится окончательно невразумительной: с одной стороны, французы меня ругают, так как я в организации представляю советских писателей, с другой, я методично и бесплодно информирую различных товарищей.

То и другое мне изрядно надоело. Надеюсь, что на это письмо получу ответ.

Сердечный привет

Впервые (с купюрой) — Минувшее, № 24. СПб., 1998. C.230–231. Подлинник — РГАСПИ. Ф.88. Оп.1.Ед.хр.575. Л. 1–2.

Александр Сергеевич Щербаков (1901–1945) — в ту пору заведующий Отделом культурно-просветительной работы ЦК ВКП(б), возглавлял советскую делегацию на Антифашистском конгрессе писателей в Париже в 1935 г.

<Из Парижа в Москву,> 26 февраля <1936>

Дорогой Александр Сергеевич,

Мальро едет через два-три дня. Я не отвечал Вам — ждал его окончательного решения. Вы знаете несколько его характер и норов, поэтому легко сможете смягчить те трения, которые всегда могут возникнуть между ним и кем-нибудь третьим. Он только что приехал из Гренобля, где делал доклад об СССР в пользу кассы забастовщиков-шахтеров.

С газетой «Ведреди» было не все ладно. Вы, наверно, слыхали. Но Шамсон[426] беседовал со мной и клялся вперед не допускать таких вещей, как ответ Роллану. Я не очень доверяю этой газете (связь с Даладье[427] бесспорна). Но я думаю, что в ближайшее время они будут вести себя пристойно. Не надо их чересчур изводить.

Жид теперь в Сенегале. Собирается в Москву в конце марта. Ассоциация <писателей> прекрасно провела вечер о Роллане. На 10 марта назначен большой диспут о соцреализме — защитники и противники.

Присмотрите, чтобы Мальро не задержали несколько лишних дней, так как его присутствие необходимо: защитники могут быть не очень сильны, а противники достаточно коварны. Отсутствие Мальро будет истолковано как то, что он против соцреализма.

Денег в Ассоц<иации> нет. На выручку с вечера Роллана расплатились с частью долгов. Обо всем остальном Вам расскажет Мальро.

Я усиленно работаю — с утра до ночи, так что на время несколько вышел из строя: заканчиваю роман «Книгу для взрослых», вернее, сочетание романа с моими подлинными воспоминаниями.

Когда я был в Москве, я говорил с т.Ангаровым касательно моих очерков о парижском конгрессе <писателей>[428]. На столе т.Ангарова лежала выписка из одной моей телеграммы, касающаяся Пастернака. Т.Ангаров сказал мне, что он проверял, правильно ли утверждение, будто я говорю, что совесть поэта только у Пастернака. Я вижу теперь ту же цитату в статье Инбер[429] и, что гораздо плачевней, в редакционной статье «Комсомолки». Последняя утверждает, что этими словами я «приветствовал Пастернака в Париже»[430]. Это либо злостное искажение, либо недоразумение. Вы были на конгрессе и знаете, что я никакими словами ни Пастернака, ни других писателей не «приветствовал». Тон статьи в «Комсомолке», которая дана как редакционная, заставляет меня задуматься над словами т.Ангарова и над отношением ко мне руководящих литературной политикой товарищей. Если она совпадает с «КП», то я с величайшей охотой буду впредь воздерживаться от каких-либо литературно-общественных выступлений и в Союзе и на Западе. Очень прошу Вас ответить мне на этот вопрос[431].

Еще две личные просьбы:

ускорить дело с переизданием «Хуренито» — я Вам писал об этом; помочь жене Савича получить паспорт. Они должны летом приехать оба в Москву. Сейчас он пишет книгу на французском материале и болен.

Как только кончу роман, буду давать Вам более подробную информацию.

Сердечный привет.

Впервые (с купюрами) — Минувшее, № 24. С.232–233. Подлинник — РГАСПИ. Ф.88. Оп.1. Ед.хр.575. Л.З.

<Из Парижа в Москву,> 26 февраля <1936>

Дорогой Михаил Ефимович,

письмо Ваше получил. А.М<альро> наконец-то решил вопрос о поездке, едет 28-го через Вену.

Денег А<ссоциация> П<исателей> не получила. Поясните это дело: народ ропщет.

Как Вы знаете, вечер Роллана прошел очень удачно. Удалось расплатиться с частью долгов. На 10 марта назначен большой диспут о социалистическом реализме. А.М. должен быть к этому сроку здесь, не то случится скандал.

Жид укатил в Сенегал, потом едет в Москву.

Вот все новости.

Сердечно Ваш

Впервые — Минувшее, № 24. С.231–232. Машинописная копия — ФЭ, 668, 7.

<Телеграмма из Парижа в Москву, 29 февраля 1936>

МАЛЬРО ВЫЕХАЛ МОСКВУ ТЕАТРАЛЬНЫМ КИНО ДЕЛАМ ПРИЕДЕТ ТРЕТЬЕГО ПРЕДУПРЕДИТЕ ЭЙЗЕНШТЕЙНА МЕЙЕРХОЛЬДА ДРУГИХ ВСТРЕТЬТЕ ВОКЗАЛЕ ШУБОЙ.

Впервые — П1, 19.

<Из Парижа в Москву, конец февраля 1936>

Дорогая В.А.,

прилагаемые 6 глав романа дайте 1) Бабелю, 2) Ирине-Лапину[432], 3) Варе. Больше никому. Попросите И.Э.<Бабеля>, не откладывая, свое мнение: я написал уже 12 глав и это половина. Мне нужно: 1) описание героического случая на одном из заводов С<интетического> К<аучука>[433] (не стройка, производство), подробности — обстановка, технические детали и пр. 2) борьба с резинщиками, 3) изобретение интересное, приложимое к работе <по> СК. Все срочно.

Впервые.

<Из Парижа в Москву,> 2 марта <1936>

Дорогая Валентина Ароновна,

посылаю главы 15, 16, 17. Последние четыре главы вышлю дня через два. Скажите Вашенцеву[434] и И.Э.<Бабелю>, что я послал не только не исправленные окончательно, но даже непроверенные 14 глав, там много описок и пр. Итак, дайте всю рукопись Вашенцеву: не для «Знамени», лично ему. Попросите срочно мне написать[435]. Я хочу еще раз просмотреть роман между 10–20 марта, а 20–25 выслать рукопись в законченном виде «Знамени». Покажите главы 10, 13 Львову[436]. Главы 1, 5, 8, 10, 15, 18 Осипову[437]. Главу 21 агроному. Главу 12 Мейерхольду[438]. Все впечатления и указания срочно сообщите мне.

Жду известий об Але <Савич>, о «Хуренито».

Я не помню, ответил ли я Б.З.<Шумяцкому>. Выясните — спросите, что я тревожусь, дошло ли мое письмо-ответ. С кино я решил ждать весны. Сообщите насчет Ромма.

Напишите мне подробно, что дал рентгеновский снимок. Если у Ирины действительно процесс в легких, я хочу, чтобы она приехала сюда в горы.

Когда развяжусь с романом, отвечу на различные письма.

Полностью впервые.

<Из Парижа в Москву,> 4 марта <1936>

Дорогая В.А.,

насчет Ирины:

если можно раздобудьте фото и пришлите. Я хочу, чтобы она приехала в горы сюда или в Швейцарию. Начните, пожалуйста, хлопоты о паспорте. Напишите мне подробно все, что говорят врачи. Почему ее посылают в Крым, а не в горы? Я не понимаю, почему у нее «внизу легкого», как она сказала. Жду от Вас подробного письма.

Я послал Вам 15, 16, 17 главы. Последние четыре вышлю, вероятно, завтра. Все это еще не просмотренное мной. Сейчас я заканчиваю стилистическое исправление и сокращения. Хотел бы к 10–12 <марта> получить все указания по существу — Бабеля, Вашенцева, Осипова и пр., чтобы сделать изменения по существу, если надо. Рукопись в готовом виде «Знамя» получит к 1 апреля. Спросите Ваш<енцева>, есть ли у него сомнения в том, что они смогут напечатать.

17<-го> здесь литературный диспут. Если А<ндре Мальро> не приедет, его надо отменить. Сообщите.

Я послал вчера статью «Испанские женщины». Теперь у них[439] две статьи. Присмотрите, чтобы деньги выслали телеграфом.

Можно ли будет напечатать в «Правде» отрывок из романа? Спросите М.Е.<Кольцова>.

Полностью впервые.

<Из Парижа в Москву,> 24 марта <1936>

Дорогая Валентина Ароновна,

сегодня посылаю авиа 4 маленьких отрывка М.Е.<Кольцову> с просьбой один или два напечатать в «Правде». До его ответа, а в случае если ответ будет положительный, до того, как появится в «Правде», ни в какую другую газету не дам.

Я убрал весь С<интетический> К<аучук>[440], выкинул главу о штанах[441], многое изменил стилистически. Рукопись в законченном виде будет послана еще в конце этого месяца. Как только Вы ее получите, дайте переписать в 5 экземплярах, 3 — пошлите мне, 1 дайте «Знамени», 1 — Фоньо.

Я получил письма Кроля[442], Рейзина[443] и одного типа от Вас, больше ничего. Впрочем, теперь это не имеет такого значения, так как менять не буду. Хочу обязательно, чтобы пошло в майской книге «Знамени».

Кто заменяет А.С.<Щербакова> и кому мне писать по разным делам?

Что с «Хуренито»? Выяснен ли наконец-то вопрос об издании книги? В тексте, который напечатал «Крокодил»[444], были дикие опечатки, сверьте — нет ли описок в моей рукописи.

Как с книгой очерков[445]? В нее надо включить «Историю одной матери», «Традиции Маяковского» и «Женщин Испании».

Почему я не получаю «Литературной газеты»? Как кончилась история с очерком о шахтерах?[446]

Рейзину сегодня пишу. Получил сегодня письмо от фабрики кино. По всем этим вопросам пока молчу.

Послали ли Вы книги Геенно?[447]

Сообщайте подробно о писательской дискуссии. В особенности все, что касается меня. Я видал, что «КП» и «ВМ» восторженно отзываются о речи Никулина[448].

Очерк о книге Рахмановой[449] после того, как его напечатают в «Известиях», надо дать в «Журналь де Моску», так как здесь эту книгу усиленно рекламируют. Только пусть переведут корректно, особенно в смысле собственных имен (кардинала) и пр.

У меня еще нет испанской визы. Кроме того, заканчиваю работу над романом, а спешности особой нет, так как мировые события временно отодвинули Испанию на задний план. 26-го апреля выборы во Франции, и я должен быть здесь не позднее 15-го для поездки по провинции и пр.

Сердечный привет.

Впервые.

<Из Парижа в Москву,> 24 марта <1936>

Дорогой Михаил Ефимович,

обращаюсь к Вам на сей раз как к «правдисту»: мне хотелось бы, чтобы отрывки из моей новой книги были бы напечатаны в «Правде». Я послал Вам четыре небольших отрывка — на Ваш выбор, может, сможете пустить два. Я выбрал все то, что при малом размере может вынести фрагментарность.

Хотел Вам просто послать рукопись всей книги, но у меня только один экземпляр, над которым я еще работаю (рукопись, которую я послал прежде в Москву, была черновой, вся переписана мной и многое совершенно изменено). «Книга для взрослых» — частично мемуары, частично роман. Может быть, поэтому я отношусь к ее судьбе особенно нервно.

«Правда», как Вы сами знаете, великая вещь. Притом, я рад буду воспользоваться этой возможностью, чтобы появиться на страницах оного органа. Конечно, я посылаю отрывки из книги только Вам, то есть ни в «Известия», ни в другую газету я ни этих, ни других отрывков из книги не даю.

Очень обяжете, если напишете мне, можете ли Вы их пустить в «Правде». Когда роман будет закончен, пошлю одновременно с «Знаменем» (он должен пойти там) рукопись и Вам, и, если будет у Вас свободная минута, напишите мне Ваше мнение.

О прочих делах пишу Вам сегодня же с оказией.

Сердечно Ваш

P.S. Заглавия отрывков произвольны, можно печатать без заглавий: «Отрывок (или отрывки) из „Книги для взрослых“».

Впервые — НМ, 1999, № 3 (публикация А.Рубашкина). Машинописная копия — ФЭ, 668, 9-10.

<Из Парижа в Москву,> 24 марта <1936>

Дорогой товарищ Рейзин,

(не знаю Вашего отчества) большое, большое спасибо за Ваше хорошее письмо!

Дружеские чувства Ваши и всей редакции для меня большая поддержка. К «Книге для взрослых» я отношусь особенно нервно. Может быть, я написал ее не вовремя — немного позднее или немного раньше чем следовало, но теперь мне необходимо ее напечатать, иначе мне будет тяжело писать дальше. Поэтому я рад, что Вы не отказываетесь напечатать ее в журнале. Я понимаю Ваши опасения, я даже расширяю и углубляю их, но все же я должен сказать, что нападки будут продиктованы либо временными стратегически-литературными соображениями, либо непониманием книги.

Я многое изменил в тексте, свыше половины листов переписаны заново. Я выкинул главу о штанах, взяв гротескный быт того времени (теперь отнюдь не юмористический) в виде двух стр<аниц>, включенных в 14<-ую> главу. Я немного переменил конструкцию главы о счастье. Я выкинул С<интетический> К<аучук>, заменив его новым методом получения аммиака, который еще не вышел из пределов западных лабораторий (это для того, чтобы исключить подозрения в том, что Кроль и пр. — портреты). Много изменил я и в других главах; напр<имер>, в 4 и 9<-й>, когда говорю о подполье и об эмиграции, устранил все, что может быть принято за иронию.

Теперь несколько слов по существу. Если хотите, тема моей книги — героика. Я говорю о героическом воздухе. Я не учу Шестова или Кроля, я учусь у них. Мысль о том, что мой путь необходим, мне абсолютно чужда, это рассказ человека другого времени и особого устроения, рассказ, главным образом, об ошибках. Если я при этом не ползаю на животе и не кричу истошно «простите меня», то только потому, что не считаю подобные формы связанными с героикой воздуха, о которой писал.

Я думаю, что оптимизм не отрицает трагических ситуаций, он только дает им преодоление. Для меня Шестов, Кроль, Павлик, даже Васса — люди не надломленные жизнью, никак не усложненные, но столкнувшиеся в разной степени и в разной форме с горем и преодолевающие его (а Шестов и смерть). Вас, может быть, это удивит, но именно поэтому я считаю такую литературу «оборонной»[450]. Наконец, в этой книге есть и вторая тема: об искусстве, об его особенностях, об его опасностях, об его долге. Вы говорите о дискуссии, посвященной формализму[451]. Дискуссии я, откровенно говоря, не вижу, ибо нет двух мнений, есть вульгаризация одного, которая выражается в обличении того или иного писателя, иногда справедливом, иногда нет. Вы знаете, как я ненавижу формализм, в каком художественном лагере он ни свил бы себе гнездо. Вы пишете о «ремесленничестве» — это и есть формализм. В моей книге отражается борьба людей моего поколения в разные эпохи против того, что сейчас называют «формализмом», и я думаю, что это может способствовать уяснению вопроса.

Наконец, о недоступности книги. Я старался, как всегда, писать возможно яснее. Конечно, благодаря автобиографическому элементу эта книга не может быть понятна среднему колхозному читателю: имена, исторические событья и пр. требуют комментариев. (Не думаете ли Вы, кстати, что даже в журнале уместно будет в конце дать краткий пояснительный список собственных имен, напр<имер>, Иннокентий, Модильяни, Паскин, Авенариус, Куно Фишер, Стриндберг и пр.[452]) Но как бы высоко я ни ставил литературу, рассчитанную на миллионы, я не могу отказаться от литературы, требующей известной квалификации читателя. Мне кажется, что эта книга, за исключением незначительных деталей, понятна среднему вузовцу. Потом учтите ее резонанс среди западноевропейской интеллигенции; она способна (я говорю теперь об известной ее «усложненности») объяснить интеллигенту-читателю спасительные свойства нашего душевного климата.

Вот примерно все, что я хотел сказать в ответ на Ваше письмо. Мне очень грустно, что Вы как редактор (не как читатель-друг), видимо, не совсем довольны моей книгой. Мне она стоила много сил.

О деталях. Рассказа о Хлебникове[453] я не выкинул, но уже давно я его сильно изменил, если хотите «смягчил». Рассказ о похоронах Баумана[454] изменен (была историческая неточность); о печати уточнил[455].

Еще раз спасибо и сердечный привет всей редакции! Рукопись вышлю Вам самое позднее через пять-шесть дней, так как очень хочу, чтобы вещь попала в майский номер. Подзаголовка «роман» не нужно ставить.

Сердечно Ваш

Впервые (с необозначенной купюрой) — ВЛ, 1973, № 9. С.209–211. Подлинник — ИМЛИ. Ф.146. Оп.1. № 13. Л.1–2.

<Из Парижа в Москву,> 5 апреля <1936>

Дорогой Александр Сергеевич,

Вы не ответили мне на мое последнее письмо.

Пишу Кольцову о всех заграничных делах, он, наверно, поделится с Вами сведениями. Рад, что Мальро приехал полный энергии.

Мне прислали стенограмму речи Никулина[456]. Я не хочу спорить о литературных оценках, но не могу обойти молчанием вопрос о той «литературной политике», которую я якобы провожу за границей. В этой «политике» я руководствуюсь общеполитическими резонами, а не моими личными литературными вкусами. Дело не в том, нравятся ли мне Пастернак, Бабель, Шолохов и др., а в том, что может легче и верней привлечь к нам западноевропейскую интеллигенцию. Во всех спорных вопросах я запрашиваю мнение либо т. Потемкина[457], либо кого-нибудь из полпредства, помимо этого существуют указания Ваши, т. е. московского руководства. Так как речь Никулина «приветствовалась» газетами, я решил сказать Вам все это, не в мое оправдание и не в обвинение Никулина, а в порядке необходимой информации.

Завтра еду на две недели в Испанию для «Известий». По приезде напишу Вам о писательских делах в Испании.

Как «Хуренито»? Очень обяжете, если толкнете это дело. Я послал в «Знамя» мою новую книгу, все последние месяцы работал усиленно над ней и поэтому несколько забросил прочую работу.

Сердечный привет.

Впервые (в сокращении) — в комментарии к ЛГЖ (т.2, М., 1990. С.403; см. также: 7; 816.) Подлинник — ИМЛИ. Ф.146. Оп.1. № 13. Л.4.

<Из Парижа в Москву,> 5 апреля <1936>

Дорогой Михаил Ефимович,

завтра я еду для «Известий» на две недели в Испанию и хочу пред отъездом написать Вам о писательских делах.

Мальро вернулся в хорошей форме и взялся за работу. Я не очень-то верю в предприятие с энциклопедией[458] — боюсь, что трудно будет преодолеть марксистскофобию англичан и двух третей наших французов. Но посмотрим, как развернется дело.

Пленум <Бюро Ассоциации писателей> хотят созвать в Лондоне, посвятить его культурному наследству и частично энциклопедии.

С Арагоном Мальро договорился. Арагон взял на себя французские дела, Мальро — пленум и пр.

Немцы ропщут, что им оказывают мало внимания. 10 мая проектируется митинг — годовщина аутодафе[459] — с французами, Томасом Манном и, возможно, Ренном[460].

Геенно продолжает метаться. Я его уговариваю съездить к нам летом, это, бесспорно, на него хорошо подействует. Он сейчас значительная фигура. Шамсон слегка «подозрителен» по крайнему пацифизму. Журнал «Европа» очищен от троцкистов[461]. Теперь его редактировать будет Кассу[462].

Предполагаем в мае устроить в Париже большой писательский митинг. «Народный фронт» — французы и испанцы. Я вернусь из Испании 20-го и тогда напишу Вам об испанских делах.

Напишите, чью поездку в Союз Вы считаете желательной.

Жид возвращается из Сенегала 10 апреля.

Наша дискуссия здесь слегка помешала работе. Люрса[463] и др. очень волновались. Хорошо будет, если в «Журналь де Моску» в дипломатичной форме будет дано объяснение, эквивалентное Вашей статье, но рассчитанное на иностранцев.

Я послал Вам отрывки из моей новой книги. Буду очень рад, если они появятся в «Правде».

Что с Алей Савич?[464]

Сердечно Ваш

Впервые (в сокращении) — Минувшее, № 24. С.234. Машинописная копия — ФЭ, 668, 12.

<Из Мадрида в Москву,> 18/IV <1936>

Дорогая В.А.,

я вернусь в Париж 26-го. Звоните мне 27-го утром. Посылаю в «Изв<естия>» телеграммы о срочных событиях. Очерки начну писать в Париже. Материала уйма.

Что с романом? Что с «Правдой»?

Впервые. На бланке мадридского отеля «Gran Via».

<Из Парижа в Москву,> 9 мая <1936>

Дорогой Александр Степанович,

Ваше письмо пришло, когда я был в Испании, и я не мог сразу на него ответить. Оно меня чрезвычайно удивило и огорчило. Я не знаю, что Вам говорил Мальро. Не думаю, что он мог сказать, что я перед ним или Жидом высказывал свои разногласия с советскими писателями. Я знаю Мальро как честного человека, а не как лжеца. Очевидно, произошло недоразумение при переводе. Только так я могу объяснить происшедшее. Говорить о моих разногласиях с советскими писателями я не мог: во-первых, перед иностранцами я не буду говорить сейчас об этом (не такое теперь положение), во-вторых, я вообще не понимаю, что значит разногласия с советскими писателями — писатели бывают разные и одно дело Максим Горький, а другое Лев Никулин.

Ваше письмо обидно для меня, и я не знаю, чем заслужил подобные упреки.

Я Вам писал, что, не пользуясь доверием Союза Писателей и руководящих органов нашей литературной политики, я не могу работать в секретариате ассоциации, где я должен «представлять» нашу литературу. Вы мне пишете, что мои общественные выступления продиктованы моими чувствами, а не делаются по принуждению. Вы правы, поскольку речь идет о моих книгах, статьях, докладах и пр. Я не об этом Вас спрашивал. Ясно, что я не перестану, скажем, разоблачать литературных фашистов от того, что меня упрекают товарищи в пристрастии к Пастернаку и пр. Я не об этом говорил, я говорил о точной общественной работе: секретариат ассоциации. Эту работу я могу выполнять успешно только если мне С<оюз> П<исателей> и руководящие товарищи доверяют. Я метод отставок не одобряю, как Вы. Но я считаю, что каждая работа должна быть выполнена хорошо и разумно. Поэтому я считаю, что в секретариате нашу литературу должен представлять человек, который пользуется доверием товарищей.

Насчет Пастернака Вы меня снова не так поняли. Конечно, каждый волен ценить или не ценить Пастернака. Дело не в этом. Я настаиваю на одном: поскольку я выполняю общественные поручения, я оставляю в стороне вопрос о моих личных вкусах. Дело не в том, что мне нравится Пастернак, дело в том, что на конгрессе в Париже Пастернак был полезен и полезнее некоторых других. Это справка не о моих вкусах, но о вкусах и настроениях западных писателей. Меня могут ругать сколько угодно как писателя или критика. Но мне нельзя приписывать неверных общественных поступков. Я не говорил, например, на парижском конгрессе того, что мне приписывали товарищи с цитатой о «совести поэта» и т. д.

Вот все, что я должен ответить на Ваше письмо.

В Испании все молодые писатели с нами. Мне удалось привлечь частично даже Рамона Гомеса де ла Серну[465]. Стариков пробовал, но безрезультатно, как напр<имер> Пио Бароху[466]. Альберти[467] работает хорошо. Скоро устраиваем собрание в Мадриде с Мальро и др. Когда будет пленум <Секретариата Ассоциации писателей>, неизвестно. Будет он или в Лондоне, или в Праге — точно тоже неизвестно. Андре Жид 15 июня едет в Москву, сказал, что теперь — твердо. Вот наиболее существенные новости. Напишите, что Вас интересует и что надо сделать.

Сердечный привет!

Впервые — Нева, 1999, № 3 (публикация А.Рубашкина). Подлинник — РГАСПИ. Ф.88. Оп.1. Ед.хр.575. Л.5–6.

<Из Парижа в Москву,> 9 мая <1936>

Дорогой Михаил Ефимович,

пленум — не ранее 15 июня. В Лондоне или Париже. Как только выяснится дата, сообщу по телефону: «Премьера фильма». Видел Жида после приезда из Сенегала. Бодр. Сказал, что едет <в СССР> твердо 15 июня. Свита странная[468]. Мальро много работает, выступал на предвыборном собрании[469] и т. д.

В Испании писатели здорово митингуют.

Жаль, что в «Правде» не пошла глава из романа <«Книга для взрослых»>. Может быть, пойдет статейка о романе, хотя бы — чувствую, что меня обвиняют в различных модных грехах. Ваша статья о литературной дискуссии очень хороша, пришла вовремя[470]. Здесь литературная братия была смущена всем, теперь позабылось[471].

Сердечно Ваш

И.Эренбург

Впервые — НМ, 1999, № 3. Машинописная копия — ФЭ, 668, 15.

<Из Парижа в Москву,> 10 мая <1936>

Дорогая Валентина Ароновна,

сейчас посылаю авиа статью о колхозах[472] в «Известия» на имя Н.И.<Бухарина> (также фото). Поступить иначе считаю неудобным. Одновременно пишу Н.И., очень настойчиво прошу пропустить в газете отрывок из романа до выхода «Знамени»[473]. Присмотрите, пожалуйста, за этим вместе с Варей. Если Н.И. нет, поговорите с Я.Г.<Селихом>. Отрывок, если Н.И. хочет, пусть выберет сам. Можно 19 главу. Можно, как давали в «Правду», из нескольких. Можно другое по его выбору: он роман читал[474].

Об испанском альбоме[475]. Я вчера послал часть фото оказией. Потом в «Известия» послано дважды. Наконец, вышлю Вам почтой через пять дней еще штук 50–60. Из этих фотографий Малкин и тот, кто будет оформлять альбом[476], должны выбрать штук 80-100. Вы мне пришлите список тех, которые они отобрали, и я пришлю подписи — я торопился и подписей не дал. Те, что имеются, не для фотоальбома. Список составьте так, напр<имер>,

«Крестьянин на осле, сзади подпись…» или «Старый шахтер» и т. д. Я вспомню. Потом пришлите мне текст всех статей об Испании, которые я посылал в «Известия», без купюр, я переработаю этот текст для альбома, разобью на отделы, согласую с фото и пр. Вы получите все фото не позднее 20 мая. Если Вы мне пришлете к 25–28 мая полный список, а до того текст, 5 июня я пришлю все в готовом виде. Пусть лучше на месяц задержится, но выйдет хорошо.

Я очень устал от работы. Помимо всего прочего пришлось с Эффелем переводить надписи для фильма Вишневского[477] на французский. Кстати, Эффель просит вернуть ему оригиналы рисунков, ему нужны для альбома, который выйдет здесь, просит прислать так, чтобы они не помялись.

Я послал вчера письма А.С.<Щербакову> и М.Е.<Кольцову>. Проследите, чтобы они их получили.

Жду выхода «Знамени» и всего, что может быть с этим связано.

Ваш сердечно

В отмену предыдущего:

для скорости с фото поступим так. Впредь я пошлю Вам уже отобранные мной с подписями. Из тех, что посылаю сегодня в «Известия» для альбома, пойдет только одна: парень с кувшином. Из тех, что послал Вам с оказией, пойдут многие. Я не помню точно, что я послал Вам с оказией и в первый раз в «Известия» — пришлите список, я укажу, какие пойдут для альбома, и вышлю подписи. Пришлите поскорее список. Таким образом, выберу фото я сам, Малкину ничего об этом не говорите. Пришлите текст всех статей.

Все будет послано 20-го мая.

Впервые.

<Из Жироманьи (Территория Бельфор) в Москву,> 23 мая <1936>

Дорогой Михаил Ефимович,

в ближайшие дни буду в Праге, где надеюсь застать письмецо от Вас 30-го мая. Мой адрес: Bratislava Hotel Carlton.

P.S. Только что прочитал страницу «Правды» с отзывами читателей[478]. Отзывы касательно моих книг подобраны более чем тенденциозно. Если это позиция редакции, то, думается, лучше было бы ее высказать от первого лица. Отсюда мне непонятно, зачем все это делается. Работе здесь это, во всяком случае, не способствует.

Думаю, что это и Ваше мнение? (О трудностях работы здесь и пр.)

Впервые — НМ, 1999, № 3. Машинописная копия — ФЭ, 668, 17. Написано на бланке «Hotel du Paradis des Loops».

<Из Жироманьи (Территория Бельфор),> 24/V <1936>

Дорогая Валентина Ароновна,

фото для альбома получите с оказией 30-го. Текст здесь выправлю и вышлю почтой 26-го.

Мои адреса: 27-го Вена, полпредство

28 Прага, полпредство

29 Bratislava Hotel Carlton

30, 31, 1 Kongres Slovenkich spisovatelev. Trenc. Teplice. Tcheco-Slovaqui[479].

Пишите про все!

Получил ли А.С.<Щербаков> мое письмо (оказией прошлой)? Сейчас пишу М.Е.<Кольцову> об адресах.

Прочел в «П<равде>» «отзывы читателей». Очень показательно. Жду теперь с особым нетерпением выхода «Знамени». Почему «Известия» не пускают «Колхозов в Испании»? Прошу очень Варю написать мне о себе и обо всех известинских делах.

Что с Алей <Савич>?

Пожалуйста, устройте отъезд Ирины.

О себе еще ничего не знаю. Устал и чувствую себя неважно.

Пусть «Известия» сообщат мне, если им ч<то>-л<ибо> нужно о Вене и пр.

Сердечно Ваш

Впервые. На бланке «Hotel du Paradis des Loups».

<Из Тренчанске Теплице в Москву, 1 июня 1936>

Дорогая Аленька,

вспоминаю нашу поездку с Вами по Словакии: здесь все то же (даже Ваш Хорват![480]) Я мытарюсь на съезде. Как Вы? Как здоровье племянника?[481] Был в Брно у Ромы и Сони[482], вспоминали тоже Вас.

Крепко Вас целую и люблю.

Впервые. Подлинник (открытка, изображающая жительниц Тренчанске Теплице в национальных костюмах) — собрание составителя.

<Из Мукачево, 5 июня 1936>

Дорогая В.А.,

вчера закончился съезд. Я послал телеграмму в «Изв<естия>»)… через Париж об итогах съезда[483]. М.Е.<Кольцову> скажите, что все хорошо. Поехал на день в Подкарпатскую Русь. Послезавтра буду в Вене. Звоните мне 7-го. Очень устал. Сердечный привет

Впервые. Открытка: фото закарпатского дровосека; почтовый штемпель: Москва, 7.6.36.

<Из Парижа в Москву,> 9 июня <1936>

Дорогой Николай Иванович,

только что вернулся из Чехо-Словакии и Вены. Напишу для газеты три очерка: Вена, Словацкий съезд писателей, Мукачево[484]. 20<-го>, вероятно, поеду в Лондон[485] и оттуда снова напишу. Так что двухмесячный «отпуск», видимо, начну позднее.

Посылаю Вам по совету т.т. из полпредства письмо с описанием положения в Испании[486] и др. местах. Может быть, Вы найдете нужным показать его кому-либо авторитетному.

Я весьма огорчен нашей лит-политикой[487], в частности, с тревогой размышляю о судьбе моей «Книги для взрослых», да и о судьбе моей.

На Вас я в обиде: считаю, что плохо выкроили отрывок, да и постскриптум к испанской статье составлен чрезвычайно своеобразно[488].

В Париже теперь настоящая Испания[489]. Видимо, писать о забастовках в наших газетах нельзя, т. к. не получил от Вас телеграммы.

Впервые — ВЛ. 1999. № 1. С.319–320. Подлинник — РГАСПИ. Ф.329. Оп.2. Ед.хр.4. Л. 162.

<Из Парижа в Москву,> 9 июня <1936>

Дорогой Николай Иванович,

хочу Вам рассказать о некоторых заграничных делах. Может быть, мои соображения могут быть полезны.

1. Испания[490].

В Испании положение действительно революционное. Компартии приходится зачастую тормозить движение. Так, напр<имер>, всеобщая забастовка в Мадриде прошла вопреки решению коммунистов, социалистов и УХТ[491] (профсоюзов соц<иалистов>-комм<унистов>). Социалисты толка Кабальеро[492] стараются перегнать коммунистов. Любопытно, что в разговоре со мной Асанья[493] жаловался на сторонников Кабальеро и сказал: «Их тактика в вашей стране была бы названа троцкизмом». (Он имел в виду недооценку роли крестьянства, типичную для социалистов левого крыла и пр.) Коммунисты работают хорошо, но сильно вредит то, что в крупных центрах руководители не местные и зачастую не испанцы, но люди из Южной Америки. Они не знают местных условий, выделяются среди всех и вызывают нарекания. Например, в Овиедо сидит такой американец, в то время как в самой Астурии много рабочих, побывавших у нас и которых следовало бы послать как местных руководителей в другие провинции — это прекрасные политически зрелые товарищи. Однако их почти не используют, они продолжают работать на заводе или в копях. Засим — для крестьянского движения в Испании играет большую роль передача московской радиостанции. Но все крестьяне мне жаловались, что спикеры не испанцы, но люди из Америки — они плохо понимают их выговор. Наконец, отсутствует популярная литература о наших колхозах: устав, описание жизни, экономики и пр. Руководители крестьянских организаций просили: по радио передавать побольше о колхозах, причем брать как спикера испанца, дать литературу о колхозах.

2. Словакия.

На съезде мне удалось (держался я, конечно, абсолютно за кулисами) добиться единогласия в резолюциях и пр. Удалось убедить писателей глинковского направления[494] (полу-фашисты, полу-сепаратисты) включить в резолюцию оборону Ч<ехо>-С<ловацкого> государства от фашизма и пр. Необходимо пригласить словацких писателей в Союз. Я не мог говорить об этом с Александровским[495], так как его не было в Праге.

3. Подкарпатье.

Я был в Мукачево. Говорил с разными людьми. Среди сторонников так назыв<аемого> русского направления намечается поворот к нам. Они были всецело под влиянием белых эмигрантов. Теперь среди молодежи есть сдвиг. Возможен местный съезд культурных работников анти-фашистов всех тенденций: украинской, русской и местняцкой. Если это желательно, надо дать толчок. Культурных сил вообще мало. Работают против нас усиленно украинцы из «Ундо»[496], они сговорились с русофилами — униатами. Если нужно, могу сообщить подробнее.

4. Наша литер<атурная> и художественная политика.

Я не буду сейчас Вам писать по существу вопроса. (Мне кажется, что борьбу против равнодушного искусства наши глубоко равнодушные бюрократы превратили в борьбу против самого искусства[497]). Хочу только указать на губительность этого за границей. Дело в том, что мы стараемся теперь объединить вокруг нас все культурные силы за границей, а последняя литер<атурно>-художественная кампания этому никак не способствует. В Праге решили перенести на местную почву упрощенные директивы о борьбе с «формализмом» и отбросили от нас этим много полезных людей[498]. Во Франции благодаря Мальро удалось пока смягчить впечатление, указав на его локальность и пр. Однако правые газеты во всех странах усиленно перепечатывают статьи советских газет, наиболее резко критикующие нашу литературу и искусство.

Можно ли посылать за границу Сельвинского, а потом печатать в газете, что это «галиматья»?[499] Фашисты цитируют наши газеты и спрашивают левую интеллигенцию: «Вот чему вы аплодировали месяц назад» и пр. Привожу один случайный пример. Мог бы исписать десятки страниц.

Вот все наиболее существенное.

Сердечный привет.

Впервые — Источник, 1997, № 2. С.112–114. Подлинник — АПРФ. Ф.45. Оп.1. Д.833. Л. 19–21.

Видимо, письмо было передано Сталину; на первом листе вверху помета красным карандашом «Прислано т. Бухариным».

<Из Парижа в Москву,> 9 июня <1936>

Дорогая Валентина Ароновна,

посылаю Вам копию письма, которое я сегодня послал в «СП». Все это очень прискорбно и очень серьезно[500]. Выясните положение и тотчас же сообщите. Во всяком случае, я никак не согласен на поправки, и, если они настаивают, необходимо добиться расторжения договора.

Я дошлю Вам еще несколько фото для испанского альбома. Пошлю с оказией. Часть — в замену прежних, часть — с новым текстом. Пришлите мне тотчас же список всех фотографий (названия и содержание) и опись текста — о чем идет речь.

Я напишу для «Известий» три очерка: Вена, словацкий конгресс и Мукачево.

Жду отзывов о романе. Многое зависит от этого.

Ирину отправьте поскорее сюда. Я все же хочу, чтобы ее обследовали и вылечили.

Не знаю, что делать с Алей?[501] Вам виднее.

Выясните точно, как обстоит дело с «Хуренито».

М.Е.<Кольцову> пишу сегодня авиа кратко. С оказией подробно. Скажите ему, что со стариком все в порядке[502]. Я не знаю, должен ли я ехать в Лондон и, не получив от него никаких указаний, не хлопочу о визе и вообще не готовлюсь.

После писем настроение у меня скверное.

Пишите часто.

Сердечно Ваш

Полностью впервые.

<Из Парижа в Москву,> 9 июня <1936>

Дорогой Михаил Ефимович,

пишу Вам кратко. Через несколько дней получите обещанное письмо (кажется, 15<-го>).

Я был в Тр<епчанске> Теплицах на съезде словацких писателей. Съезд прошел хорошо, дискуссии были интересные. Присутствовали представители всех политических направлений, включая крайне-правые. Резолюция была принята единогласно.

Единогласно постановили вступить в Международную ассоциацию защиты культуры и приветствовать союз <советских> писателей. Когда были зачитаны две телеграммы, один из правых писателей предложил послать третью, «чуть уравновесить политический эффект». Его спросили: «Куда?», он не смог ответить. Тогда конгресс разразился хохотом и дальнейших прений не было.

Все, о чем Вы мне писали в Прагу, улажено.

Я не знаю, должен ли я ехать в Лондон. Если это необходимо, сообщите. Пока не предпринимаю в этом отношении никаких шагов.

Сердечно Ваш

Впервые — НМ, 1999, № 3. Машинописная копия — ФЭ, 668, 21.

<Из Парижа в Москву,> 14 июня 1936

Тов. Бухарину

Посылаю восемь телеграмм о забастовке, около 150 строк. Семнадцатого поеду в Лондон на писательский пленум. Сообщите, что нужно. Очерк о Вене послал[503]. Очень прошу откликнуться в газете на «Книгу для взрослых». Привет.

Впервые — ВЛ. 1999, № 1. С.321. Подлинник — РГАСПИ. Ф.329. Оп.2. Ед.хр.4. Л. 163.

<Из Парижа в Москву, 26 июня 1936>

…Я передал в Лондоне письмо Вам, но писал его рукой, может, не разберете, а дело важное, поэтому повторяю сейчас все. И<здательст>во Фламмариона обратилось ко мне с просьбой составить том избранных сочинений Сталина — 280-300 страниц. Могут войти и речи. Они хотят, чтобы этот том дал полное представление о философии, тактике, концепциях и политическом, а также литературном стиле Сталина. И<здательст>во Фламмариона одно из самых крупных и-в Франции. Оно издает левых и правых, Доде, Морраса[504] и Ромена Роллана, Барбюса и пр. Оно издало «Сталина» Барбюса[505]. Я, конечно, за это дело взяться не могу, так как вещь очень ответственная, для которой у меня нет квалификации. Я обещал и-ву рекомендовать им человека, который может это сделать. Они хотят, чтобы составитель был как-нибудь известен французской публике. Жду Вашего скорого ответа на этот вопрос. Думаю, что ответить можете мне для скорости воздушной почтой.

Нашли ли полезным мое письмо об Испании и пр.? Вы мне ничего не ответили.

Впервые (без точной даты и без начала) — Источник, 1997, № 2. С.114–115. Подлинник — АПРФ. Ф.45. Оп.1.

Это, возможно, последнее письмо ИЭ Бухарину (в начале августа 1936 г. Н.И.Бухарин уехал в отпуск на Памир, но 21 августа, во время расстрельного процесса по делу Каменева, Зиновьева и их товарищей, объявили о начале следствия по делу Бухарина и, узнав об этом, он 25 августа прилетел в Москву и уже не приступал к работе; 27 февраля 1937 г. Бухарин был арестован в Кремле). На полях листа рукой Бухарина: «т. Поскребышеву. Дорогой А.Н.! Прошу Вас показать эту выдержку из письма Эренбурга т.Сталину и сообщить Эренбургу ответ. Ваш Н.Б.».

<Из Парижа в Москву,> 26 июня <1936>

Дорогой Михаил Ефимович,

только что приехал из Лондона и в дополнение к предыдущему письму хочу написать Вам следующее:

пленум был на месте отвратительно приготовлен. Эллис[506] думала об одном: о приеме у нее с фраками и пр. Собственно, для этого приема было сделано все — т. е. поэтому «английская секция» и протестовала против того, чтобы отложить пленум. У нас в Англии нет базы. Я разговаривал с товарищами из полпредства. Они советовали опереться на Честертоншу[507] (та, что была в Москве), но не думаю, чтобы это было исходом. Хекслей <т. е. Хаксли. — Б.Ф.> и Форстер[508] не хотят ничего делать, имя дают, но не больше. Это объясняется политическим положением в Англии, и здесь ничего не поделаешь. С другой стороны — они чистоплюи, т.е. отказываются состоять в организации, если в нее войдут журналисты или писатели нечистые, т.е. те, у которых дурной стиль и высокие тиражи. Мне очень трудно было наладить что-либо в Англии, т.к. я из всех стран Европы наименее известен в Англии и т.к. я не знаю английского языка. Все же я со многими людьми беседовал и пришел к выводу, что, в отличие от других стран, в Англии нам надо опереться исключительно на литературную молодежь и на полу-писателей, полу-журналистов.

Все надо начинать сызнова. Выступление Уэллса[509] провело демаркационную линию и дало возможность объединить всех, которые действительно хотят с нами работать.

Ребекку Вест[510] в итоге мы усмирили, причем я даже наговорил ей публично комплиментов, но полагаться на нее не следует.

Выходка Уэллса была строго обдуманной и по-моему она связана с вопросом о Пэн-клубе.

Я вышлю Вам через два дня обыкновенной почтой то, что называется «отчетами». Это безграмотные стенограммы английских речей и короткие искажающие резюме французских. Например, от моей — остались объедки. Речь Уэллса сознательно смягчена. Стенографисток выставила Эллис.

Мы решили пленума осенью не созывать. Писатели не любят выступать без публики. Поэтому из французов не приехали ни Шамсон, ни Кассу, ни Низан[511] (обещали, но не приехали). Съезд назначили, согласно Вашим пожеланиям, в феврале. Надеюсь, против Мадрида возражений не будет. Там мы будем в дружеской обстановке.

Касательно отдельных стран. Очень хорошо все с испанцами. Я с ними наметил такую программу. В конце октября они устраивают конференцию испанских писателей «для подготовки к съезду». Из теоретических проблем — вопрос о роли писателя в революции и проблема национальных культур (каталонская и пр.). Мы их объединяем с португальцами, кстати.

Из практических — создание государственного издательства, связь с рабочими клубами, организация домов отдыха для писателей, библиотеки и пр.

Хорошо все с чехами. Там наконец создана настоящая организация.

Ничего серьезного нет в Скандинавии (за исключением Исландии). Как прежде, разрыв между лево-буржуазными и пролетарскими писателями.

Бенда[512] сильно полевел. Мальро нервничал из-за неудачи с Уэллсом, но в конце отошел. Хорошо выступали Реглер и Толлер[513]. Предложение о библиотеке Ассоциации очень понравилось всем. Этим мы привлечем к себе малые народы. В энциклопедию я лично не очень-то верю.

Перед отъездом я встречался со свитой Жида и убедился, что Ш<ифрин> настроен довольно зловредно.

Вероятно, до середины июля я буду в Париже. Если что нужно, сообщите.

Сердечно Ваш

В Москву поехал англичанин Спенсер[514], которого я направил к Вам. Виноградов говорит, что он полезен.

Впервые — НМ, 1999, № 3. Машинописная копия — ФЭ, 668, 23–25.

<Из Парижа в Москву,> 27 июня <1936>

Дорогая Валентина Ароновна,

сейчас посылаю в «Известия» речь мою на пленуме <в Лондоне>. Посылаю из приличия: вряд ли это им интересно. Вы, если они не печатают, возьмите рукопись и дайте в «Лит. газету», а копию М.Е.<Кольцову> — для осведомления.

Вчера послал с оказией письма Н.И.<Бухарину> и М.Е.

Письмо из «Сов<етского> пис<ателя>» получил. Оно меня мало устраивает. Отвечаю[515] и копию посылаю Вам. Действуйте как надо.

Присмотрите, чтобы Н.И. не подвел с «Книгой для взрослых»[516]. Все, что услышите о романе, сообщайте.

«Отпуск» возьму, верно, с 15 июля.

Сердечный привет

Впервые.

<Из Парижа в Москву,> 3 июля <1936>

Дорогая В.А.,

я не нашел у себя тех мест альбома, которые надо разделить на два (мне кажется почему-то, что я их послал Вам). Пришлите мне снова, тогда размечу, где надо делить. Вообще, прошу корректуру: «Границы ночи», «Книги для взрослых» и альбома.

Прочитал строки Ис. Л<ежнева>[517], немедленно перепечатанные в здешней газете. Умилен и растроган столь товарищескими чувствами. Прочитал в «Изв<естиях>» отзыв о романе Катаева в «К<расной> Н<ови>»[518]. Сделал выводы.

Обо всем писал Вам. Выясните вопрос о статьях в «Известиях». В общем, они мне надоели.

Полностью впервые.

<Из Парижа в Москву,> 8 июля <1936>

Дорогая В.А.,

только что получил Вашу телеграмму. К телефону выясните, пожалуйста:

получил ли М.Е.<Кольцов> письмо с вложением письма в редакцию «Пр<авды>»[519] — ответ Л<ежневу>,

получил ли копию этого письма Н.И.<Бухарин>? Что он с ним сделал, то есть переслал ли куда-нибудь?

Что в «И<звестиях>» с «Книгой для взрослых»?[520]

Что с речью в Лондоне?[521]

Я думаю, что Л<юбовь> М<ихайловна> и Ирина уедут <в Бретань> через дня два-три. Я буду в Париже примерно до 20<-го>. Дальнейшее неизвестно. Не знаю, должен ли я что-ниб<удь> сделать для «И<звестий>». В частности, с 14 июля. Но я очень зол и хочу вообще бросать это дело.

Впервые — П1, 59.

<Из Парижа в Москву,> 15 июля <1936>

Дорогая В.А.,

в разговоре <по телефону> забыл сказать Вам, чтобы речь Мальро[522] также передали в «ЛГ». Пусть прилично переведут. Напечатать мою могут раньше, так как речь Мальро более общая и не связана непосредственно с моей.

Жду результатов переговоров в «И<звестиях>». На этот раз я действительно очень рассержен.

Вчера я работал как раб, с 9 утра по 7 вечера. Обидно, что телеграмма не попала в номер[523].

Почему Раевский не напечатал в «Журналь <де Моску>» отрывка из «Книги <для взрослых>»? Удивлен и сердит.

Впервые — П1, 61–62.

<Из Парижа в Москву,> 12 августа <1936>

Дорогая В.А.,

посылаю три рассказа для «Известий» — я взял испанские рассказы[524]. Переписав, пошлю Вам остальные, чтобы Вы передали в «Знамя»[525], причем испанские рассказы (которые Вы дайте переписать) составляют в книге рассказов: О Сильварио — <№> 5, о Дево — 13, о Фернандо — 16. Всего в книге 16 рассказов. Общее название «Вне перемирия», а сами рассказы без названий.

Только что узнал, что и <М.С.>Гельфанд поехал в Испанию от Тасса. Ровно ничего не понимаю, жду телефона или телеграммы от «Известий»[526]. Ну и газета!

Впервые (без комментариев) — П1, 67.

<Из Барселоны в Мадрид,> 17 сентября <1936>

Дорогой Марсель Израилевич.

В дополнение к сегодняшнему телефонному разговору сообщаю: Компанис[527] был в очень нервном состоянии. Я проговорил с ним свыше двух часов, причем все время он только то и делал, что жаловался на Мадрид. Его доводы: новое правительство ничего не изменило, Каталонию третируют как провинцию, а это автономная республика, посылают циркуляры наравне с прочими губернаторами, отказались передать духовные школы в ведение Женералитэ[528], требуют солдат, а не дают ничего из оружия, закупленного за границей, ни одного самолета и пр. Говорил, что получил от офицеров, командующих частями на фронте Талавера-Авила, письмо с просьбой отозвать их назад в Каталонию. Очень хотел бы, чтобы в Барселоне было советское консульство[529], но полагает, что Мадрид положит это дело под сукно. Говорил, что им удалось переправить золото во Францию, но испанское правительство предложило в Париже французским банкам не принимать этого золота. Приводил еще десятки примеров. Сказал, что советник экономии, которого они послали в Мадрид, должен изложить все эти претензии. Вот ждут ответа. Пока что ни Кабальеро, ни Прието[530] не удосужились его принять. И пр. Указал, что если они не получат хлопка или валюты на оный через три недели, у них будет 100 тысяч безработных. Очень хочет торговать с Союзом. Считает важным любой знак внимания Союза к Каталонии. Насчет внутреннего положения говорил довольно оптимистично: влияние ФАИ[531] падает, роль государства растет.

Министр просвещения <Каталонии> Гассоль[532] тоже упрекает Мадрид в пренебрежении Каталонией.

Заведующий кабинетом Компаниса (имя забыл) уверял, что ФАИ слабеет. По его словам, гуардия д’асальто и гуардия сивиль[533] позавчера открыто высказались против СНТ[534]. (Должен заметить, что коммунисты, подтверждая этот факт, приписывают его растущему влиянию УХТ). Стоит указать, что вчера был снят со здания суда черно-красный флаг. Анархисты пробовали скандалить, но уступили.

Говорил с Гарсиа Оливером[535]. Он был тоже в неистовом состоянии. Непримирим. В то время, когда вождь мадридских синдикалистов Лопес[536] мне заявил, что они не допускали и не допустят нападок на Союз в газете «СНТ», Оливер заявил, что они, мол, «критикуют», что Россия не союзник, так как она подписала пакт о невмешательстве[537] и пр. Дуррути[538], сидя на фронте, многому научился, а Оливер — в Барселоне, и девять десятых анархического бреда в нем осталось. Он, например, против единого командования на Арагонском фронте: единое командование нужно лишь когда начнется общее наступление. Присутствовавший при этой части разговора <анархист> Сандино высказался за единое командование. Коснулись вопроса о мобилизации и превращения милиции в армию. Дуррути носится с планом мобилизации (непонятно зачем — добровольцы есть, нет ружей). Оливер сказал, что согласен с Дуррути, так как в «тылу прячутся коммунисты и социалисты, которые выталкивают из городов и деревень фаивцев». Здесь он был в определенно бредовом состоянии. Я не удивился бы, если бы он меня застрелил.

Говорил с политкомиссаром ПСУК’а[539] (коммунистом) Труэбой[540]. Он жаловался на фаивцев: не дают амуниции нашим. У наших осталось 36 патронов на человека. У анархистов запас: полтора миллиона. У солдат полковника Вильяльбы осталось тоже всего по 100 патронов. Приводил много примеров самодурства ФАИ. Люди из СНТ мне жаловались, что руководитель ПСУК’а Фронсоса произнес речь на митинге в Сан Бой, где сказал, что каталонцам не следует давать ни одного ружья, так как ружья все равно попадут к анархистам. Вообще за те 10 дней, которые я провел вне Каталонии, отношения между Мадридом и Женералитэ, с одной стороны, с другой — между коммунистами и анархистами сильно обострились. Компанис колеблется: опереться ли на анархистов, которые согласны признать национальные и даже националистические требования Эскерры[541], или опереться на ПСУК в борьбе против ФАИ. Его окружение разделено на сторонников первого и второго выхода. Если дела на талаверском фронте ухудшатся, можно ждать выступления в ту или иную сторону. Необходимо улучшить отношения между ПСУК и СНТ, потом стараться сблизиться с Компанисом.

В Валенсии наша партия работает хорошо, и влияние УХТ растет. Но СНТ там разгулялось. Губернатор всецело держит их сторону. Вот что произошло при мне. 60 анархистов с двумя пулеметами прикатили с фронта, ввиду того, что там убили их начальника. В Валенсии они сожгли архивы, а потом хотели проникнуть в тюрьму, чтобы освободить уголовных. Цензура (наша находится в ведении вождя СНТ Лопеса) запретила нашей газете сообщать что-либо об этом безобразии, а в газете СНТ была заметка о том, что «свободный народ уничтожил судебные архивы, как проклятое прошлое».

Сейчас состоится собрание каталонских писателей с Бергамином[542], который приехал со мной. Надеюсь, на интеллигентском фронте удастся объединить испанцев с каталонцами. Завтра состоится для той же цели митинг на 10 тысяч человек, на котором выступлю от секретариата «Межд<ународного> объединения писателей для защиты культуры».

Так как это письмо вносит некоторые существенные исправления в то, что я передал Вам для Москвы, пожалуйста, перешлите его также в Москву.

Послезавтра еду в Париж. Если захотите что-либо сообщить, сделайте это через наше полпредство.

Сердечный привет

Впервые (с купюрами и незначительной правкой) — ЛГЖ (7; 493–494). Подлинник — РГВА (б. ЦГАСА). Ф.3987. оп.3. Д.852. Л.157–159. На нем помета М.И.Розенберга: «Благодаря зависимости от испанского рынка, потуги на „независимость“ Каталонии упираются в „зависимость“ от общеиспанской экономики».

С дипломатом М.И.Розенбергом (1896–1937) ИЭ познакомился еще до испанских событий — в Париже, где тот работал советником посла. 31 августа 1936 г. М.И.Розенберг вручил президенту Испании МЛсанья верительные грамоты; в 1937 г. был арестован и расстрелян. О нем и о событиях, относящихся к этому письму, см. 18-ю главу 4-й книги ЛГЖ.

<Из Барселоны в Мадрид,> 18 сентября <1936>

Дорогой М.И.,

сегодня я снова долго разговаривал с К<оманисом>. Он был в более спокойном состоянии. Его теза: Роблес[543] потакал анархистам. Они — сила. С ними трудно договориться. План «советов» не ультиматум, но пожелание. Он предполагает создать местное правительство так: половина эскерры, половина СНТ и УХТ. Сказал, что оставит себе финансы и полицию. После моих слов о том, что анархисты обезличкой мешают производству, заявил, что во главе индустрии «согласен» поставить марксиста. Оливера называл фанатиком. Упрекал ПСУК в том, что они… не ответили на террор анархистов тем же. По поводу поведения каталонской милиции в Мадриде сказал, что это фаивцы, а национальная гвардия и эскеровцы сражаются вовсю. Сказал, что сам Мадрид захотел милицию СНТ, причем не скрыл, что последние уехали с тем, чтобы «навести в Мадриде порядок». Советовал отослать их из Мадрида назад. Сказал, что по приезде Тардиеля (имя, наверно, путаю — тот, что ездил в Мадрид) соберет СНТ и УХТ и предложит сформировать новое правительство под его председательством. Уверял, что «консехос» в таком виде сохраняют фасад конституционного правительства. Все время ругал ФАИ. Он знал, что я иду от него в СНТ и очень интересовался, как фаивцы будут со мной беседовать. Просил сообщить ему результаты. Жаловался, что фаивцы настроены против России, ведут антисоветскую пропаганду, точнее, вели, но он — наш друг и пр. Пароход, хотя бы с сахаром, смягчил бы сердца.

В СНТ я говорил с Эррерой. Этот много скромнее Оливера. Насчет прекращения антисоветских выходок сразу согласился со мной. Насчет советов стоит на своем: мадридское правительство партийное, марксистское. Надо создавать действительно рабочее правительство. И т. д. Все же в конце беседы, когда я указал ему на дипломатические последствия разрыва конституционной преемственности, несколько сдал. Но здесь нагрянули всякие интернациональные анархисты, и я ушел. Интересно следующее: нападая на мадридское правительство, Эррера привел те же факты, что и вчера Компанис — задержку двух вагонов, историю с золотом, отказ снабжать Каталонию оружием и пр. Причем говорил с ноткой каталонского патриотизма. Бесспорно, имеется тесный контакт между Женералите и СНТ. Вопрос в том, на что пойдет в итоге Компанис.

Сегодня в «Солидарида Обрера» напечатано воззвание СНТ с призывом охранять мелких собственников, крестьян, лавочников и пр. Факт положительный.

Что касается экскурсии юристов в Союз, то это либо глупость, либо дезертирство. Выясним.

Письмо вручит Вам лично крупный писатель Бергамин (католик-антифашист). Приласкайте его.

Миравильес[544] сказал мне, что среди фаивцев раздаются уже разговоры об «отчаянной защите Барселоны» и пр. Эррера среди прочего упрекал Мадрид в ликвидации десанта на Майорке, так как фашисты станут теперь бомбардировать Барселону.

Сердечно Ваш

Сегодня митинг. Завтра утром еду в Париж.

18 сентября

Митинг прошел с большим подъемом. Большинство было СНТ, однако, когда я говорил, удалось поднять всех в овациях по адресу Союза и Испанской республики. Я призывал к единению. Сейчас проходит заседание совета антифашистской милиции. Мне обещали провести линию примирительную в вопросе о реорганизации правительства Каталонии.

«Туристы» люди честные, но глупы.

В дополнение к телефонному разговору и письму: Хотя Оливер был непримирим, я узнал, что все же вечером он сказал в «Сол<идарида> обрера» — прекратить атаки против СССР. Действительно, сегодня напечатаны в «С.о.» две телеграммы из Москвы с благоприятными заголовками. Таким образом, разговор не был бесцелен.

Впервые (с купюрами) — ЛГЖ (7; 494–495). Подлинник — РГВА (б.ЦГАСА) Ф.3987. Оп.З. Д.852. Л.160–162.

Барселона, 17-го ноября 1936

Дорогой Владимир Александрович,

закончив первую поездку на Арагонский фронт с грузовиком для пропаганды[545], считаю нужным осведомить Вас о том, что я заметил на фронте и в прифронтовой полосе. Несмотря на плохой состав, нам удалось в течение 4-х дней выпустить 7 газет, которые мы напечатали на позициях или в ближайшем тылу, среди них «Голос батальона им. Ворошилова», и устроить 7 киносеансов с показом «Чапаева» и с небольшими митингами. Прилагаю при сем газеты и прошу Вас их, вместе с копией этого письма, отправить в Москву.

Представитель ПСУК’а, который ездил с нами, не только не содействовал моей работе, но и мешал ей. Это ограниченный мелко-буржуазный шовинист, который отказывался говорить об Испанской республике, выдвигая лозунг социалистической Каталонии и Иберийской федерации.

Почти никакой пропаганды на Арагонском фронте и в тылу не ведется. Нет партийной газеты на испанском языке, а каталонский язык понимают, примерно, не больше 60 % бойцов. Среди населения Арагоны никто его не понимает. Две партийные газетки для фронта «Красные крылья» и «Траншея» ведутся очень плохо и выходят нерегулярно. Мы ввели в наши газеты «красную доску» с описанием воинских подвигов отдельных дружинников. Это имеет большое значение для соревнования храбрости и дисциплины. Приведу пример восприимчивости к пропаганде. После «Чапаева» дружинники постановили выставлять ночные дозоры. Лозунг, выдвинутый в наших газетах, «Кавалерия не страшна сильной пехоте» усиленно обсуждался и, по словам командира, тотчас сыграл свою роль, уменьшив панический страх перед марокканской конницей.

Необходимо серьезно поставить дело пропаганды на фронте, в прифронтовой полосе, а также среди частей неприятеля. Я отдельно пишу Вам о плане организации пропаганды на фронте с помощью 3-х грузовиков и, если Вы найдете это нужным, буду продолжать активно над этим работать.

Воинские части на Арагонском фронте несколько подтянулись. Заметен больший порядок. Неудача недавнего наступления на Уэску мало отразилась на настроении дружинников. Кое-где имеются окопы, довольно примитивные. Единое командование до сих пор существует только на бумаге. В последние дни улучшилась связь. Почти повсюду телефон связывает передовые позиции со штабом. 10 000 дружинников Дуррути тоже подтянулись. Однако здесь все держится на авторитете самого Дуррути[546]. Поскольку Дуррути теперь в Мадриде, его колонна потеряла половину боеспособности. В других анархических колоннах дело обстоит много хуже. В особенности в колоннах «Красно-черная» и «Ортиса». Дивизия Маркса, по сравнению с другими частями, остается образцовой, особенно колонна авиации. Со снаряжением дело обстоит плохо. У батальона, который стоит на юго-востоке от Уэски в Помпенилио (бывш. батальон Чапаева), всего 2 пулемета, оба, после того как пропускают две ленты, приходят в негодность, приходится везти их в тыл в 50 км. от позиции в починку. Мало снарядов. Ручные гранаты скверные. При всем этом настроение скорее бодрое, наступательное.

В ближнем тылу анархисты наделали много глупостей. В деревнях коллективизация была проведена почти поголовно в первые дни, причем она была стихийной. Коммунисты не знали, как им вести себя. В некоторых деревнях они вместе с анархистами вначале уничтожали денежную систему. В других — они пытались отстаивать сохранение частной собственности на землю, что не было популярным среди крестьян Арагоны. Теперь произошло разделение; в деревнях, где анархисты в большинстве, уничтожена денежная система, проведена полная коллективизация, установлен режим пайков; в деревнях, где большинство социалисты и коммунисты — деньги остались, коллективизированы 90 % дворов, но коллективизация добровольная, причем свиньи, козы и птица не обобществлены. В отличие от провинции Толедо, где при коллективизации был введен принцип оплаты по трудодням, в Арагоне крестьяне проводят уравниловку. Платят по числу членов семьи. Однако при сложившихся условиях это наименьшее зло. Деревни, где проведена такая коллективизация, производят впечатление благоденствия по сравнению с деревнями, где хозяйничают анархисты. Крестьяне там на все должны получать ордера: 5 грамм кофе в неделю, парикмахер один раз в неделю, мясо 50 грамм в день. Надо сказать, что анархисты хозяйничают в деревнях не только наиболее отсталых, но и наиболее бедных. Население, привыкшее к очень низкому уровню жизни, в большинстве не страдает от установленного режима. Однако через 2–3 месяца эти деревни ждет катастрофа. Как только закончатся запасы денег у комитетов, которые они получили за пшеницу и которые позволяют им выдавать пока что мясо, кофе и проч. В некоторых деревнях анархисты попросту сожгли все деньги. Расстреливают как «фашистов» крестьян, которые критикуют систему пайков.

В городе Фрага (10 000 жителей) анархисты также отменили деньги. У жителей книжки с правом брать товаров на столько-то песет в неделю. Проводится борьба с «роскошью» и поэтому закрыты все кафе. Доктору, который хотел выписать из Барселоны медицинскую книгу, заявили, что во Фраге имеется своя типография, если что нужно — сами напечатаем. Население явно недовольно режимом. Председатель комитета сказал мне: «Если им позволить, они все станут фашистами».

Надо, однако, сказать, что во всем этом больше невежества, нежели злой воли. Анархистов на местах можно переубедить. К сожалению, в ПСУК’е мало людей, которые понимают как надо разговаривать с анархистами. Сплошь да рядом работники ПСУК’а говорят публично — «лучше фашисты, нежели анархисты». Бесспорно, большинство рядовых анархистов готовы отказаться от своих идей, но они еще держатся за некоторые старые формулы.

Отношение всех без исключения к Советскому Союзу восторженное, и авторитетом нашего опыта и наших указаний можно сломить упрямство анархистов. Поскольку Арагонский фронт в ближайшее время должен сыграть огромную роль, этот вопрос приобретает огромное значение.

Прилагаю подробное описание 2-х соседних деревень Сера и Уэрто — первая анархическая, вторая коммунистическая, чтобы вы могли наглядно увидеть различие двух систем. Эти деревни взяты мною как наиболее типичные[547].

С приветом

Впервые (с купюрами) — ВЛ, 1973, № 9. С.211–214; цитировалось в ЛГЖ (7; 508). Подлинник — РГВА (б.ЦГАСА). Ф.33987. Оп. З. Д.870с. Л.267–269.

Владимир Александрович Антонов-Овсеенко (1883–1939) — большевик, военный деятель, дипломат; после отзыва из Испании арестован и расстрелян. ИЭ познакомился с ним в Париже в 1909 г.; его имя неоднократно упоминается в ЛГЖ.

<Из Валенсии в Москву,> 14/XII <1936>

Дорогая В.А.,

пишу о делах:

1) «Известия». Если они не напечатали «Дети Мадрида»[548], ничего им не давайте. Характер моей работы таков, что для газеты трудно писать. Все же сейчас напишу 3 очерка. Завтра передам первый.

2) Альбомы. Послать фото сейчас не могу. Очерки дополнительно можно взять те, что даю в «Известия».

3) Никаких «дополнительных» новелл я не напишу. Бред даже передавать мне подобные вещи. Пусть печатают 15 рассказов — они связаны одной темой и одним приемом. Когда выйдет эта книга?[549] Когда выйдет «Книга для взрослых»?

Спасибо за письмо. Пишу коротко — у меня здесь нет машинки (вообще я приехал без вещей).

Сердечный привет

Впервые. Помета Мильман: «Из Валенсии — шло месяц».