Пастух Земли

10

Происхождение Пастуха

Южная Анатолия, Аратта. 5681 год до н. э.

Его воспоминания о том, что с ним происходило всё это время, были путаны, он плохо представлял, где был и что будет дальше. Хотя в его памяти теперь помещались и чёткий план действий, и множество других вещей, которых он до сих пор даже представить себе не мог. Но память — это одно, а разум — совсем другое, и вот он-то как раз отказывался вмещать в себя все эти невероятные знания о бесконечной чёрной пустоте с множеством иных миров и странных существ, где идёт вечная беспощадная война.

Тьюи сказали ему, что это душевное смятение скоро уляжется, а новые знания и умения придут в гармонию с его сознанием, что теперь он умнее и могущественнее всех людей, какие только есть в мире. Но это не радовало Ойно… нет, теперь Бхулака. Вернее, слово «радость» ни в малейшей мере не могло описать владевшие им сейчас чувства. Их бы никто не мог описать, потому что ни один человек не помнит самого важного события в своей жизни — момента своего рождения. А человек по имени Бхулак только что это и сделал — родился заново.

В его памяти всплывали картины невероятных домов, где с ним творили невозможные вещи. Ему было больно, очень больно. И страшно — много раз казалось, что он умирает, уже умер. Больше всего это было похоже на расчленение его тела на тысячи кусочков, а потом сборку его заново. Но он знал, что подобное происходит со всеми избранниками духов, и терпел. А теперь с мимолётным любопытством подумал, куда исчез этот глупый парень, которого звали Ойно, который так хотел вырваться из Аратты, перечил матери, боялся великой старейшей…

Но что толку думать об исчезнувшем. Теперь он Бхулак и должен сделать первый шаг на своём новом пути. Хотя это оказалось трудно.

— Ты будешь пастухом всех людей, — сказали они ему.

Но разве об этом он мечтал, разве к тому стремился?..

Он стоял на том же месте, откуда тьюи забрали его (впрочем, он уже понимал, что-то были не сами боги, а лишь их неодушевлённые слуги). И он откуда-то точно знал, что с тех пор прошло пять дней.

И ещё он знал, что именно должен сделать прямо сейчас, но почему-то медлил. Наконец, повернулся в сторону посёлка, шагнул — раз, другой. И пошёл, всё быстрее.

Ерати, уже почти смирившаяся с исчезновением и почти наверняка гибелью последнего сына, вскрикнула хрипло и коротко, словно птица над Местом смерти, когда заскрипела входная лестница и Ойно предстал перед ней живым и здоровым.

Но… разве это был её Ойно?.. Внешне он оставался таким же, каким и уходил несколько дней назад. Но когда он взглянул на мать, она увидела в его глазах другого человека — чужого и страшного.

Он ужаса прикрыв рот рукой, она молча смотрела на преображённого сына. Кажется, тот понял её состояние.

— Не бойся, мать Ерати, — голос, несомненно, был его, но Ойно никогда не говорил таким тоном — уверенным и каким-то приглушённым, словно он сдерживал в себе огромные силы, опасаясь выпустить их наружу. — Теперь всё станет правильно.

Женщина молча смотрела на него, однако, юноша, похоже, и не ожидал её ответа. Он подошёл к нише в стене, где хранились всякие старые вещи, и сбросил с себя всю одежду. В смутном дрожащем свете от очага и масляных светильников он казался явившимся из иного мира духом, а то и богом.

Он вытащил леопардовые передник и головную повязку отца и надел их на себя. В глазах Ерати это должно было быть страшным кощунством — сын не имел право носить эти вещи до посвящения. Но она смолчала.

А новый Ойно снял со стены массивное копьё Таура с длинным кремнёвым наконечником и повернулся к матери.

— Пойди к старейшим и скажи, что я жду их на крыше главного святилища. — сказал он негромко, но тем же непререкаемым тоном. — Пусть приходят все, кто может — я хочу говорить с Араттой.

С этим словами он подошёл к домашнему алтарю, взял с него статуэтку Триединой и поднялся к потолочной двери.

Помедлив несколько минут Ерати бросилась вслед за ним.

По пути Бхулак отломил голову Великой Матери и бросил сломанную статуэтку в смердящее отхожее место между домами. Тьюи предупредили его не ниспровергать сразу достоинство Триединой — люди плохо переносили такие резкие перемены и стали бы сопротивляться. Но отказать себе в символическом жесте Бхулак не мог.

Он добрался до крыши самого большого святилища, в которое всё поселение ходило молиться в особо важных случаях, и стал ждать, опершись на отцовское копьё. На эту и соседние крыши начали собираться любопытствующие люди: Ерати быстро разнесла известие о появлении считавшегося уже мёртвым сына. Вскоре пришла и она, но не подошла к Бхулаку, а остановилась, пристально глядя на него.

Когда собралась уже порядочная толпа, явились старейшие — пятеро жирных старух во главе с Кхел. Видимо, они задержались, прося Великую Мать наставить их.

— Ойно, — заговорила Кхел своим тонким голосом, который, тем не менее, был настолько пронзителен, что его прекрасно слышали все собравшиеся, — ты осмелился надеть леопардовые шкуры, не пройдя посвящение! Это святотатство! Ты будешь жестоко наказан!

— Я больше не Ойно, — зычный голос юноши разносился над притихшей толпой. — Меня зовут Бхулак. Духи, подчиняющиеся богам, взяли меня в свой мир и посвятили в свои таинства.

— Отступник! — завизжала Кхел. — Именем Триединой приказываю убить его и бросить на съедение псам!

Ерати посмотрела на неё с ужасом, а в толпе начали тревожно переговариваться — смерть была крайне редким, почти невозможным наказанием для жителей Аратты. Изгнание считалось самым страшным из них.

Но Бхулак оставался абсолютно спокоен. Он знал, что хитрые механизмы тьюи следят за всем, что здесь происходит, и вовремя вмешаются. Да и сам ощущал в себе силы противостоять всему, чему угодно.

— Вы что стоите?! — надрывалась между тем Кхел. — Сейчас же убейте нечестивца, пока Триединая не пролила на вас огонь из Материнских Грудей!

Жители Аратты стали в ужасе переглядываться — последний раз вулкан с двумя вершинами, рядом с которым стояло поселение, извергался поколения назад, но ужас перед гневом богини сохранялся в душах людей. Об этом вообще старались не говорить, но раз уж теперь глава совета старейших грозит этим, значит, дело действительно хуже не придумать и надо было повиноваться. Потому несколько мужчин, да и женщин, шагнули к Бхулаку, сжимая копья, глиняные булавы и каменные кинжалы.

— Старейшая, пощади моего сына, духи лишили его разума! — закричала Ерати, но никто её не слушал.

Один из мужчин с силой метнул в юношу дротик. И тут толпа исторгла вопль: вокруг Бхулака словно вспыхнуло и охватило его призрачное пламя. Достигнув его, дротик вспыхнул и бесследно исчез, а пылающий человек продолжал спокойно стоять.

Кто-то из наиболее смелых, впрочем, метнул копьё, ещё кто-то — камень. Всё с тем же результатом.

А Бхулак поднял своё копьё и заговорил:

— Рот мой имеет слова Триединой: народ ар должен уйти от её Грудей на запад и поселиться в новой стране. А поведу его я!

С этими словами он направил остриё копья на Кхел. Та взмахнула руками и попыталась что-то сказать, но не успела — вспыхнула зелёным светом, а когда на мгновение ослепшие люди прозрели, от верховной старейшей не осталось и следа.

— Совет старейших принимает волю Триединой? — повторился Бхулак к окаменевшим от ужаса старухам.

Те быстро закивали головами.

— Народ ар принимает меня как своего вождя? — вновь спросил юноша, и люди стали падать перед ним ниц.

Защитное поле вокруг него погасло — дроны не могли долго поддерживать его, не хватало энергии. Но защищать Бхулака уже и не требовалось. Он смотрел на склонившихся перед ним людей без всякой радости и даже с лёгкой печалью, которая с того дня стала прорастать в его сердце. И тут его словно бы неожиданно ударили — у него вдруг возникла уверенность в том, что вот-вот произойдёт страшная беда.

Его рефлексы опережали мысли — одном мощным скачком он оказался рядом с матерью и успел сдержать её руку с обсидиановым кинжалом, которым она собиралась перерезать себе горло.

Ерати пыталась вывернуть руку, отбивалась, кричала:

— Отпусти, ты мне больше не сын, ты предал Триединую! Ты отступник, проклинаю тебя, чудовище!

Но он продолжал держать её, пока она не успокоилась. Тогда он вытащил оружие из её руки, отбросил его прочь, приобнял мать за плечи, и она разрыдалась на его груди.

— Прости меня, мать Ерати, — прошептал он ей.

Юго-восточная Анатолия, Жилища Бога. 2005 год до н. э.

Бхулак слишком хорошо думал о своём вчерашнем хозяине-каскейце: похоже, увидев у гостя инструменты землекопа, он понял, что тот ищет клад, и решил проследить за ним и прикончить, забрав сразу всё его добро. Дело было обычное, да и Поводырь предупреждал о чём-то подобном с самого начала. Но это не означало, что будет легко. Собственно, путь Бхулака вполне мог завершиться на этом месте посредством каскейского кинжала. Ведь теперь его не прикрывали летающие машины тьюи, а Поводырь мог и не успеть перенести его подальше отсюда…

Потому, вернувшись из глубин своего разума, он сразу стал очень осторожен. И всё же едва не попался: раздался резкий свист, и он едва успел отклониться от вылетевшей из темноты стрелы. Он упал в выкопанную им яму и застонал, делая вид, что ранен. Из тьмы возникли три смутные тени. Бхулак схватил за рукоять медную лопату и с силой метнул в одного из нападавших. Раздался звук глухого удара, человек со стоном упал на колени.

С боевым кличем и ловкостью дикого кота Бхулак выскочил из ямы и увернулся от направленного на него копья. В одной руке его было кайло, а меч — в другой. Взмах — и медный клюв кайла глубоко врезался в череп ещё одного противника, в котором он узнал домашнего раба касков. Всего их было, как помнил Бхулак, трое, и, надо думать, все они были взяты хозяином на охоту. Но один уже отохотился…

Однако Бхулак видел других, появившихся с тыла, и ещё двоих, бегущих на помощь первым. Вдобавок ушибленный лопатой оклемался и присоединился к атаке, размахивая топором. Оставив кайло в голове убитого, Бхулак стал отбиваться мечом и кинжалом. Творение мастера Аказази показало себя великолепно — одним махом меч отрубил руку старшему хозяйскому сыну, дико взвывшему от боли. В тот же момент Бхулак молниеносным выпадом кинжала ранил ещё одного раба.

Однако тут каменный наконечник копья распорол сзади ему бок, и уже Бхулак не сдержал болезненного крика. Развернувшись, он успел увернуться от второго удара копья, который нанёс разъярённый отец. Клинок легко обрубил древко и тут же глубоко погрузился в живот старого разбойника.

Удар топора раба, направленный в голову, был не совсем удачен — лишь содрал часть скальпа и повредил ухо. Отмахнувшись мечом, Бхулак отскочил в сторону и встал, пригнувшись, готовый к защите и нападению.

Однако его не последовало. Младший сын хозяина бросился к отцу с горестным криком и стал пытаться остановить кровь. Один раб лежал мёртвый, старший сын без сознания истекал кровью, а два оставшихся раба остановились в растерянности.

— Оставьте его! — закричал младший сын. — Помогите отцу и Зишу. Уходим отсюда!

Рабы, не обращая больше на Бхулака внимания, бросились исполнять распоряжение своего молодого господина. Подняв раненых и оставив убитого, они поспешно скрылись в темноте, из которой выскочили, словно злые духи.

Бхулак им не препятствовал — сам еле держался на ногах, хотя кровь из ран уже почти не текла. Да даже если бы и мог, не стал бы преследовать противников. Он был даже рад, что младший каскеец остался невредим — женщина, которой Бхулак овладел прошлой ночью и которая понесёт от него, была его женой. Ребёнку нужен живой и здоровый отец, который, похоже, станет теперь главой семьи… Бхулак вообще не ощущал вражды и ненависти к людям, с которыми только что сражался и которых убивал. Они делали своё дело, он — своё: мир устроен именно так, и он давно смирился с этим.

Он тяжело сел и прислонился спиной к валуну. Его тело трясло от предутренней свежести и начавшейся усиленной регенерации. С трудом поднял руку и придержал висящий кусок уха, чтобы он правильно прирос.

— По моим расчётам, ты полностью восстановишься в течение половины часа утренних сумерек, — сообщил ему Поводырь. — Тогда я преобразую твое тело и нужные предметы в фотонное облако и перенесу к заключительному пункту миссии. Пока нельзя — в таком состоянии это может значительно повредить твоему организму.

— Каски могут вернуться. А я пока не могу драться.

— Они не вернутся, а будут поджидать тебя на обратном пути, — возразила машина. — Но ты по нему не пойдёшь.

— Хорошо, — ответил Бхулак и закрыл глаза.

Пока вложенные в него тьюи неведомые силы совершали свою чудесную работу, восстанавливая его тело, он погрузился в состояние полубреда.

— Улликумми, Улликумми… — шептал он и представлял себя гигантского — ростом с мир — каменного великана, готового истребить всех богов, абсолютно послушного воле своего создателя и наставника. Даже не раб, а вещь, бездушное орудие…

Видение было слишком тягостным и сознание Бхулака отодвинуло его, переключаясь то на недавние события, то на воспоминания о временах, которые, кроме него, никто больше не помнил. Хетты, страну которых он миновал на пути сюда, очень почитали своих женщин и часто подчинялись им. Наверное, это было памятью об их дальних предках из Аратты.

— Мать Ерати, мать Ерати… — шептали его губы.

Он… вернее, не он, а Ойно, только-только начинавший становиться Бхулаком, хотел забрать её на запад, чтобы она жила подле него. Но Ерати не захотела. Она стала в Аратте главой совета старейших и самым опасным из его противников, чиня ему всяческие препятствия, пока он готовил народ к дальнему походу. А когда поняла, что это неизбежно, ходила по поселениям народа ар, проповедуя учение Триединой и именем её запрещая людям следовать за своим сыном.

Многие прислушивались к ней, и, когда Бхулак-таки увёл народ, она повела своих последователей в другую сторону. Старая Аратта с тех пор захирела и вскоре обезлюдела, но в горах на севере, у истока великой реки, которую хананеи зовут Евфрат, поднялась новая, в которой мать Бхулака стала главной жрицей, а когда умерла, её стали почитать как воплощение Триединой. Память о ней жива до сих пор, хоть теперь и её Аратта лежит в развалинах, а народ ар давно распался на множество иных. Но шумеры помнят о Ерати, называя её Инанна и воздавая божественные почести.

Бхулак больше никогда не встречался с ней в этом мире. Когда тысячелетние спустя он привёл народ назад, отправился в путешествие к развалинам северной Аратты, нашёл там гробницу Инанны, в которой давно уже не было никаких останков, и долго стоял там, прижавшись лбом к полуразрушенной стене.

— Прости меня, мать Ерати, — услышал его шёпот один из стоявших рядом воинов, но ничего не понял, ибо сказано это было на языке, который теперь знал только Бхулак.

— Ты готов? — голос Поводыря в голове вернул его из глубин времён.

Он ощущал себя совсем здоровым, потому вскочил и начал собираться: оделся, взял оружие и мешок с золотом, а инструменты и вещи, которые не стал забирать, оставил у раскопанной ямы — пусть хоть они достанутся каскам.

— Давай! — крикнул он и тут же сгинул в беззвучном радужном взрыве.