Пастух Земли

2

Ханаан, горы к востоку от Библа. 2005 год до н. э.

— Доволен ли посланец божественного владыки Та-Кемет? — вопросил Циди-Аман, вытирая липкие от мёда руки о роскошный хитон, явно снятый его головорезами с какого-то богатого купца.

Бхулак был не слишком доволен, но вежливо склонил голову.

— Я поведаю господину моему Золотому Соколу о славе и гостеприимстве рабиум, — ровно ответил он.

Маслиновидные глаза князя потускнели: назвав его просто «вождём», гость недвусмысленно указал ему на его место — предводителя разбойничьей шайки. Циди-Аману нравилось думать о себе как о царе могущественного города, однако власть его распространялась лишь на небольшой, хоть и обнесённый серьёзной стеной, посёлок на пересечении горных торговых дорог. Его не мог миновать ни один купец или проводник каравана, не отдав солидную сумму в виде «пошлины». А кое-кого из купцов местные негодяи попросту потрошили на подходе к селению — когда дело сулило значительную прибыль.

Царь Египта Ментухотеп, Золотой Сокол Та-Кемет, был человеком дальновидным и не упускал из внимания ничего полезного или потенциально опасного. Слухи о том, что в Ханаане всякие воры и блудодеи, притесненные и должники, и все огорченные душою — негодные люди, изгнанные из своих поселений, порознь скитавшиеся по горам и пустыням, стали сбиваться в ватаги, которые выходили даже против вооруженных отрядов местных царьков, и частенько их били, доходили до Египта уже много лет. Новый царь заподозрил, что это признаки созревания новой силы, и просил Бхулака выяснить, прав ли он, а если прав, то возможно ли привлечь этих разбойников, именовавшихся хапиру, или «подрезатели жил», как называли их шумеры, на свою сторону. От планов возвращения в Ханаан хозяин двух земель Египта не отказывался и шёл к этой цели с упрямством быка.

Однако этот Циди-Аман, похоже, слишком ценил свою бандитскую независимость, чтобы признать господином далёкого владыку Та-Кемет. Бхулак, на самом деле направляемый Поводырём, знал, что его небесного наставника такое положение вполне устраивает. Почему-то ему нужны были сильные и независимые, а главное — объединённые хапиру. Зачем — Бхулак ломал над этим голову, но Поводыря уже не спрашивал, зная, что тот всё равно не ответит.

С другой стороны, Поводырь не возражал и против временного союза хапиру с египтянами, так что в любом случае миссия Бхулака оказалась успешной. Однако Циди-Аман ему не нравился, хотя эти свои чувства придётся прятать — тут было ещё кое-что интересное, что следовало изучить.

— Я видел у твоих людей чудесное оружие, князь земли, — начал он.

Хапиру просиял — гость-таки признал его достоинство.

— Можно ли взглянуть на него поближе? — продолжил Бхулак.

Эти слухи тоже доходили до Египта: здесь пользовались каким-то новым оружием из бронзы, мощнее копья или топора. Бронзы в Египте никогда не хватало и оружием из него могли владеть лишь важные люди. Остальные воины сражались медными топорами и копьями, а ещё каменными кинжалами и булавами. Этого было вполне достаточно против диких ливийцев или нубийцев, но не против людей Ханаана, имевших доступ к меди и олову из заморских стран. В дальнейшем это могло создать трудности, потому Ментухотеп поручил своему эмиссару узнать о новом оружии как можно больше. Да и самого его оно интересовало.

— Конечно же, благородный Бхулак, — склонился Циди-Аман и дважды хлопнул в ладоши.

В комнате бесшумно возник слуга-раб — похоже, из Междуречья, страны Киэнги, которую ещё называли Шумером. Князь бросил ему пару слов, раб склонился и исчез. Вскоре вместо него появился крепкий молодой хапиру. Бхулак мельком отметил, что он — один из его сыновей, в чём, впрочем, не было ничего удивительного.

А вот блестящий предмет, который тот держал в обеих руках, привлекал внимание. Сначала Бхулак решил, что это какой-то вид боевого серпа. Но когда взял оружие, с поклоном протянутое ему юношей, понял, что ошибся — это была секира, произошедшая, скорее, от топора. Плавно изогнутое лезвие, заточенное с внешней стороны полностью, а с внутренней лишь в верхней части, широкий скос, длинная деревянная рукоять, которую можно было держать обеими руками. Опасная вещь, которой можно и рубить, и даже, приноровясь, колоть. Похоже, она способна была наносить страшные раны — отрубать конечности, обезглавливать, выворачивать внутренности…

— Его называют хопеш, — произнёс Циди-Аман.

Бхулак отметил, что он воспользовался египетским словом, переводившемся как «нога козлёнка». Но вещь эта точно была не из Египта.

— Говорят, его придумал один мастер из страны хатти, — продолжал князь. — Сначала таких клинков было очень мало, потому что не хватало бронзы. Но теперь её становится всё больше…

Бхулак начал было раздумывать, почему это хитрый хапиру так охотно демонстрирует ему новое мощное оружие. Но тут его неожиданно пронизало мгновенное видение орущих воинов, несущихся в бой на невиданных лёгких повозках, влекомых не быками или ослами, а похожими на диких лошадей животными. Воинов, вооружённых такими вот «козьими ногами», легко разрубающими сверху вниз пеших противников. Египтян…

Видение ушло так же быстро, как и появилось. Такое бывало с Бхулаком и раньше — много раз. Он не знал, насылает ли эти картины Поводырь, или это его собственный пророческий дар, и сбудется ли на самом деле то, что он видел. Иногда сбывалось и приходило в реальный мир, иногда нет.

Скорее всего, это не Поводырь — тот часто показывал ему картины, но это всегда было что-то, что происходит сейчас, только далеко. И видения эти были ясными, чёткими и долгими, а не таким вот мимолётными сумбурным наваждением. Но что толку сейчас думать об этом…

— Прекрасный клинок, владыка, — похвалил Бхулак, пальцем пробуя заточку.

— Прошу вас, господин, примите его и доставьте божественному царю в знак моего восхищения его величием, — ещё ниже склонился Циди-Аман.

Это вызвало у Бхулака ещё большее удивление, но он не показал его, возвращая князю поклон.

— Безгранична щедрость рубаум рабиум, — произнёс он.

Удаляясь наутро от селения хапиру по зелёному горному распадку, вдоль рокочущего и сверкающего под юным солнцем резвого ручейка, Бхулак размышлял, что там держал у себя за пазухой этот Циди-Аман. Посланец Египта не верил ему на ни горчичное зернышко. Но тот обхаживал Бхулака, как мог, а вечером закатил в его честь пир, который полагал роскошным. Во всяком случае, было много пива, жареной баранины и козлятины, а ещё –рабыни-танцовщицы, правда, не слишком искусные. Двух из них князь отослал в комнату, где ночевал его гость.

На пиру он всё время выспрашивал Бхулака о Египте и новом его царе, пытаясь в свою очередь уйти от встречных вопросов. Впрочем, опытом и наблюдательностью его гость обладал колоссальными, поэтому и сам многое выяснил о силе и образе действий хапиру, в том числе и из скупых фраз князя.

Распадок заканчивался густой рощей. Бхулак вошёл в неё, с удовольствием вдохнув запах кедрача. И тут же понял, что за ним идут. Более того — впереди тоже были люди, и они прятались. Засада.

Бхулак замедлил шаг, напряг зрение, слух и обоняние. Его нагоняло минимум пятнадцать человек, пытавшихся ступать бесшумно, а впереди, в зарослях, скрывались ещё примерно десять. Обоняние прирождённого охотника распознало двух или трёх знакомых хапиру — один из них был Зуру-Шалик, тот самый парень с хопешем. Открытие было невеликим — в этих местах могли бандитствовать лишь люди из покинутого им селения. Выходит, Циди-Аман и не собирался отпускать своего гостя живым. Но почему не попытался прирезать его ночью, когда, как он думал, египетский посланник крепко спал между двумя женщинами?.. Он разберётся в этом потом, а сейчас следовало действовать.

Походка Бхулака стала тяжела и небрежна, он делал вид, что беспечно шагает по лесу, даже стал напевать какую-то песенку на языке, которого никто уже не знал в этом мире. А рука его крепче сжала покоящийся на плече увесистый хопеш.

В воздухе пронзительно свистнуло. Он почувствовал удар и лишь после этого услышал звон спущенной тетивы. Стрела вонзилась на два пальца выше сердца и вошла глубоко… Да, похоже, пронзила насквозь — боль расцвела над лопаткой. К горлу подкатила дурнота.

Бхулак резко сломал древко стрелы и отбросил обломок. Рана болела очень сильно, левая рука еле двигалась, но можно было драться правой. Он прислонился спиной к огромному стволу тысячелетнего кедра и приготовил хопеш. Враги бежали к нему, дико вопя и размахивая оружием.

Убить Бхулака было чрезвычайно тяжело, но возможно. Хотя только что полученная им рана заживала с обычной для него волшебной быстротой — перестала кровоточить и почти не болела, только рука висела плетью, разбойников оказалось слишком много. Даже больше, чем он предполагал — не менее тридцати. В обычном состоянии он всё же справился бы с ними — может, получив ещё пару ранений, которые зарубцуются уже завтра. Но не с одной рукой.

Придётся сделать то, что он ненавидел.

Не обращая внимания на приближающихся хапиру, он мгновенно нырнул в самую глубь своего существа, разыскал в своих внутренних покоях тайную комнату и призвал Поводыря. На этот раз тот возник перед ним сразу, почему-то в образе Ментухотепа.

— Ты в затруднении? — вопросил величественный негр с обнажённым торсом и тяжёлым золотым ожерельем.

— Меня убивают, — ответил Бхулак, обессиленно садясь на тут же возникшее под ним седалище.

— Я остановлю для тебя время, — кивнул Поводырь. — Но ты сможешь выдержать последствия? В прошлый раз ты чуть не умер.

— Если ты этого не сделаешь, меня убьют сейчас, — устало ответил Бхулак и вновь вынырнул в кедровую рощу.

Как всегда в такой ситуации, он ощутил волшебный прилив сил и необыкновенную лёгкость, за которую придётся расплачиваться долгими часами, а может, днями мучений. Но сейчас всё было прекрасно, и он оглядел изменившийся мир — в котором остановилось всё, а не только бегущие к нему орущие бандиты. Они застыли в причудливых позах, некоторые на бегу, на одной ноге, на самых кончиках пальцев — так ни за что нельзя стоять неподвижно в нормальном мире. Один даже зависал в воздухе, замерев в прыжке. Застыли и шевелящиеся от ветра седые кедровые лапы, и сам ветер, и насекомые, и порхающие птички — одна висела прямо над полем боя.

Подвижным оставался лишь Бхулак. Он осмотрелся, размышляя, и его мысли ему не нравились. Он вообще давно уже не любил убивать, но сейчас, наверное, придётся убить их всех. Можно было бы, конечно, оглушить, или даже связать, но когда время вернётся к обычному течению, Бхулак упадёт замертво и неизвестно, как надолго. В прошлый раз он примерно сутки был без сознания, а потом лежал без сил дня ещё два или три. За это время разбойники, конечно, придут в себя, освободятся от пут — и убьют его. Значит, чтобы выжить самому, он должен убить их на месте. Он и убьёт — не в первый раз. Но каждый оставлял в нём глубокий шрам.

Однако умрут они всё же не все. Бхулак подошёл к Зуру-Шалику. Лицо его было перекошено яростью, он вздымал медный топор — видимо, был очень обижен из-за потери своего прекрасного хопеша, жаждал вернуть его и отомстить.

Убивать своих детей так же плохо, как и спать с ними. А Зуру-Шалик был нужен не только здесь и сейчас, но и в дальнейшем — Бхулак уже понял, как поступит с селением хапиру и их вероломным главарём.

Вновь нырнув во внутренние покои, Бхулак нашёл другую комнату и пропел оттуда Зуру-Шалику свою короткую песенку. Ни один человек, включая и его самого, не понимал, о чём она — на людское ухо это было бессмысленное пощёлкивание и попискивание, обладающее каким-то чуждым странным ритмом. Но силу действия этих звуков Бхулак наблюдал не раз. В окаменевшем лице юного хапиру ничего не изменилось, но Песня, несомненно, дошла до глубин его разума и уже оказала воздействие.

Бхулак ещё раз взглянул на обречённых людей. Их неподвижность была неполна, он улавливал микроскопические изменения — фигуры как будто чуть сдвинулись, даже птица наверху держала крылья немного иначе. Время всё же шло, но очень медленно. Тяжело вздохнув, он начал отвратительную, но необходимую работу. Коротко размахнувшись, ударил ближайшего бандита по шее и тут же перешёл ко второму. Несмотря на то, что удары были совсем не сильные, острое бронзовое лезвие преодолевало плоть, словно воздух, и выходило с другой стороны, даже не испачкавшись в крови. Бхулак не удивлялся: он уже давно понимал, что Поводырь не останавливает для него время, а наоборот — многократно убыстряет его самого. Поэтому сила его удара в реальном мире была невероятна, а противники ощущали разве что лёгкое дуновение, неясную рябь в глазах — и для них тут же наступал мрак.

Обойдя всех хапиру — тридцать одного человека без Зуру-Шалика, Бхулак вернулся к кедру и тяжело сел, прислонясь к шершавому стволу. Его уже захлёстывало бессилие — первая волна, дальше будут куда более мучительные.

Многие люди принимали его за бога, но Бхулак всегда знал, что быть богом — слишком трудная для него ноша. Однако сделать ничего не мог — в своё время сам согласился на это и теперь не стоило плакать о последствиях.

Сцена продолжала медленно меняться — голова первого хапиру, которого он ударил, уже слегка съехала с шеи и оттуда показалось красное.

Скоро время вернётся к обычному течению.

Да, вот оно. Бхулака словно придавало невидимой, но невероятно тяжёлой плитой. В ушах зазвенело, внутренности скрутила мучительная тошнота. Он безучастно смотрел, как головы тридцати одного человека практически одновременно упали с плеч, а из обрубков шей хлынули струйки крови, обильно заливая всё вокруг, впитываясь в плотный сухой ковёр облетевшей хвои.

В такие минуты явственно осознаешь истину преданий о том, что боги сотворили людей из грязи.

Обезглавленные трупы попадали вслед за своими головами и остались валяться в причудливых позах. На ногах остался лишь Зуру-Шалик. Он опустил топор и просто стоял, глядя перед собой, но это не было трансом — Бхулак знал, что тот всё видит и понимает, что произошло. Песня разбудила в нём глубинную память его рода, а это было всё равно что вдруг заглянуть в разверзшуюся перед ногами пламенеющую бездну.

— Подойди, — позвал Бхулак.

Юноша подошёл — быстро и твёрдым шагом. А вот Бхулака уже накрывала тьма — он изо всех сил боролся, чтобы не отключиться. Надо было как можно быстрее инициировать парня, а дальше тот всё сделает сам.

— Слушай меня очень внимательно, Зуру-Шалик, — начал Бхулак. — Сейчас ты сам, своей волей, решишь, останешься ты или нет. Если решишь уйти — уйдёшь и навсегда забудешь меня. Если останешься, признаешь меня, Пастуха земли, своим господином навеки. Ты исполнишь в точности всё, что я тебе скажу и никогда не предашь меня, а если задумаешь такое, одна эта мысль убьёт тебя. Так будет до твоей смерти, и ты передашь эту верность своим потомкам до конца мира, и они будут носить её в себе в тайне от себя и людей, пока не услышат мой Зов и их внутренний человек не будет разбужен моей Песней. И тогда я скажу им то же, что сейчас говорю тебе, Зуру-Шалик. Да будет свободным выбор твой.

Он произнёс это на одном из хананейских диалектов, но мог с таким же успехом говорить на каком угодно языке мира — что и делал тысячи раз. Зуру-Шалик всё равно бы понял его, потому что сейчас общались их не внешние, а внутренние люди, которым не нужны слова, произнесённые языком. Но хозяева Поводыря велели Бхулаку всегда говорить это словами. В первое время он просто не понимал, зачем спрашивать у раба, выберет ли тот свободу — лишь относительно недавно стал осознавать, что и хозяева его хозяина были в этом не вполне свободны…

Закончив, Бхулак бессильно откинулся на ствол.

— Да, господин, — ответил юноша.

Некоторые раздумывали, иные подолгу, кто-то и правда уходил — таких было мало, но они были, и у Бхулака больше не оставалось шансов пропеть им свою Песню. Зуру-Шалик решил сразу, и это хорошо.

— Собери головы в мешок… — из последних сил прохрипел, проваливаясь во тьму, Бхулак. — И вытащи стрелу из меня… Жди.

Когда он очнулся, юноша молча сидел рядом с двумя плотно набитыми большими мешками, на которых обильно выступали тёмные мокрые пятна. Плечо совсем не болело — Зуру-Шалик вытащил из спины обломок стрелы с каменным наконечником, перевязал рану и удобно положил Бхулака на плащ, снятый с одного из мёртвых хапиру.

Бхулак знал, что творится сейчас в парне: когда-то — это было очень давно, но он помнил всё в мельчайших подробностях — он и сам проходил такое. Потрясение от того, что ты — оставаясь прежним — больше не принадлежишь самому себе, а обязан исполнять чужие приказы, подавляло. И то, что это были приказы богов или богоподобных личностей, потрясение лишь усиливало. Для Бхулака оставалось загадкой, почему большинство его детей, услышавших Песню и его речь, по собственной воле принимало пожизненное послушание. Он и про себя-то не мог точно сказать, почему тогда, в незамутнённой юности, не отверг пришедших из ниоткуда существ и не продолжил жить понятно и просто. Он умер бы эпохи назад, его плоть унесли бы на небеса хищные птицы, да и от костей, захоронённых под полом дома его матери, уже ничего бы не осталось. И дома этого уже не было, и память о его народе исчезла. И всё шло бы своим чередом в этом мире…

Наверное, именно потому, что в глубине души этот упорядоченный и мимолётный мир был ему чужд, он и согласился служить тем, кого до сих пор называл тьюи — боги, уже давно понимая, что это не так. Но они разрушали установленный ход вещей, обещали яркую бесконечную жизнь… Тьюи его не обманули, но не сказали, сколько мук предстоит ему вынести в этой новой жизни.

— Ты готов следовать за мной? — спросил он Зуру-Шалика, не сомневаясь, что так оно и есть.

— Да, господин, — повторил тот.

Конечно же, из него сейчас рвались сотни вопросов, на большую часть из которых он никогда не получит ответ. Но парень молчал, словно сосредоточенно и осторожно примеряя на себя новообретённую судьбу.

Бхулак поднялся на ноги. Колени дрожали и временами накатывала дурнота, но рука действовала нормально. Всё остальное тоже пройдёт со временем. Ему бы сейчас полежать в полном покое, восстанавливая силы, однако оставались неотложные дела.

«Пошли», — мысленно бросил он юноше.

Тот посмотрел с великим удивлением — не мудрено, ему ещё предстоит привыкнуть к тому, что отец отныне всегда будет рядом, став голосом в его голове.

Бхулак зашагал обратно к посёлку, не проверяя, идёт ли парень за ним. Старался держаться прямо, лишь шаг его стал более медленным и мерным. Ему нельзя было показать сейчас, насколько он слаб. Можно, конечно, было уйти во внутренние покои и позвать Поводыря — тот может придать ему сил. Но расплата за это будет ещё ужаснее, её просто можно не пережить. Лучше всё сделать самому — он сможет.

Подойдя к городу хапиру, Бхулак с силой дважды стукнул в его ворота рукоятью хопеша. После краткой паузы ворота распахнулись. Он молча вступил в город и зашагал к небольшому храму Ваала. Зуру-Шалик с двумя мешками, с которых капала кровь, шёл за ним, как привязанный. Местные — разбойничьего вида мужчины и не менее грозные женщины — в таком же молчании провожали идущих взглядами, некоторые шли следом.

Когда они достигли храма, там уже собралась небольшая толпа, и она всё время пребывала. Бхулак встал перед входом в храм, распрямившись во весь свой внушительный рост, молча ожидая, пока на тесной площади не соберётся почти всё население посёлка. Когда это произошло, он отдал юноше мысленный приказ и тот развязал мешки, вывалив на утоптанную землю мёртвые головы. Они упали грязной грудой, некоторые откатились в стороны.

Толпа взвыла — гневно и горестно. Многие подняли оружие. Сейчас они бросятся на двоих стоящих у храма.

Но почему-то не бросились.

— Слушайте меня хапиру! — заговорил Бхулак, и, хоть он и не кричал, слова его услыхали все. — Ваш рабиум Циди-Аман, явив мне лицо дружбы, в сердце таил горький яд предательства. Он хотел убить меня — посланца божественного царя Чёрной Страны! Но длань божества простёрлась надо мной, и я сам убил посланных за мной. Я сделал это с печалью — лишь для того, чтобы явить вам могущество моего господина. Зуру-Шалик видел это, и теперь он со мной.

Толпа глухо заворчала, но не двигалась.

— Убить египтянина и предателя! — раздался громкий крик, в котором, однако, порывались визгливые нотки страха.

Толпа расступилась и перед Бхулаком появился Циди-Аман в сопровождении двух-трёх охранников.

— Убить! — продолжал взывать он. — Вы что, не слыхали меня, рабы? Он убил моих воинов, он не должен жить!

Однако хапиру, даже охрана князя, явно не жаждали исполнять его приказ.

— Над ним рука бога, — послышалось из задних рядов. — Он и сам бог. Только бог мог сотворить такое…

— Ваал, Ваал, — раздалось в толпе. — Он убивает громом.

Бхулак в душе усмехнулся — он знал, что так будет.

— Почему ты хотел убить меня? — спросил он князя.

— Потому что я не поклонюсь царю Египта! — злобно выкрикнул Циди-Аман.

Для Бхулака это было очевидно.

— Но почему ты не убил меня ночью? — спросил он.

— Потому что проклята будет душа моя, если я убью гостя под крышей своего дома, — тоном ниже ответил князь. — И царь Египта меня не простит…

— Я понял, — кивнул Бхулак. — Ты с почётом принял посланника, дал ему дары и отпустил, но на пути из твоего города тот пропал в горах, и ты неповинен в этом горе. Но есть ведь ещё и царь Ура, и он с радостью увидит голову египетского посланца… Я прав, Циди-Аман?..

Тот молчал, но всё было и так ясно: Египет далеко, а Ур и его лугаль Ибби-Суэн, владыка Аккадской державы, которой подчинились в своё время земли Ханаана — близко. Только вот Циди-Аман не ведал — просто не дошли до него ещё вести — что могущество Ура сломлено, его держава в Двуречье распадалась и на куски её зарились эламиты и прочие хищники. А Бхулак знал это от Поводыря.

Коротко шагнув к Циди-Аману, Бхулак разрубил ему голову. Тело мешком рухнуло наземь, вокруг расползалась кровавая лужа. Толпа охнула, но по-прежнему оставалась на месте.

— Бросьте его псам, — распорядился Бхулах. — А умерших своих похороните.

Он сделал знак Зуру-Шалику, и они отправились во дворец, вернее, в большой дом, который ушедший в загробный мир Циди-Аман называл этим словом. Никто им не препятствовал, лишь одна из женщин сделала в сторону Бхулака жест изгнания тёмных сил и крикнула:

— Будь ты проклят, демон — душитель ягнят, волк, терзающий дитя!

Наверное, среди убитых был её близкий. А вот сама она была дочерью Бхулака. Они молча прошли мимо неё.

По дому покойного князя в панике носилась прислуга. Не обращая на это внимания, Бхулак прошёл через длинный захламлённый внутренний двор, откуда поднялся по лестнице на второй этаж, к дальней комнате, где провёл прошлую ночь. Там имелось застланное ложе и дверь, запирающаяся изнутри — это всё, что ему сейчас нужно.

— Охраняй двери, — сказал он Зуру-Шалику. — Никого не пускай, скажи, что я общаюсь с богами. Будь здесь, пока я сам не выйду. Вели принести себе еды, но смотри, чтобы не отравили.

Всё это было рискованно, но выбора не оставалось. Бхулак запер дверь, скинул сумку и плащ, упал на ложе и впал в беспамятство.

Когда он очнулся, в комнате по-прежнему стояла темень. Бхулака всё ещё не отпускали только что покинутые им видения, но они уже стремительно забывались. Помнились лишь разгневанные морские воды и высокие горы. А ещё там опять были воины в юрких боевых повозках, запряжённых огромными стремительными животными. Но Бхулак понимал, что это не те воины, которых он видел раньше. И ещё там был Зуру-Шалик и, почему-то, в двойной красно-белой египетской короне, с накладной бородой, скипетром и царским цепом Та-Кемет…

Возможно, это и правда было послание из будущего, или просто бредовые картины, вызванные обмороком — Бхулак не знал, и ему это было всё равно. Будущее придёт в свой черёд — что же обращать внимание на сны?..

Чувствовал он себя гораздо лучше — кажется, был без сознания довольно долго и полностью восстановился. Впрочем, сейчас он узнает это точно: Зуру-Шалик по-прежнему стоял у дверей с другой их стороны.

«Сколько я спал?» — послал ему вопрос Бхулак и ощутил, как юноша сжался. Впрочем, ответил он почти сразу, хотя ещё не очень уверенно: «Два… дня». Ничего, привыкнет.

«Что в городе?» «Они… боятся, не знают… что будет. Некоторые убежали… Они думают, теперь ты князь». «Нет, их князем станешь ты…»

От юноши вновь пришла волна изумления, но Бхулак не дал ему опомниться: «Я сегодня уйду, Зуру-Шалик. Ты станешь князем своих людей. Ты знаешь их, они знают тебя. Я с тобой больше не встречусь, но ты иногда будешь слышать мой голос в голове, как сейчас. Я тебе скажу, что делать. Пока живите, как жили, собирайте силы и богатство, укрепляйте город».

Зуру-Шалик не ответил — он был потрясён.

«Позови сюда слуг с водой, пусть вымоют меня и нарядят в лучшие одежды Циди-Амана. Потом тебя. Я буду говорить с людьми во внутреннем дворе».

«Господин…» — взорвался его мозгу отчаянный зов возведённого на престол простого парня, рождённого в жалкой рыбацкой деревне. Конечно, престол его был пока очень незначительным, но это лишь начало…

«Я знаю, о чём ты хочешь меня спрашивать, — прервал поток его мыслей Бхулак. — Но сейчас нет времени. Я расскажу тебе позже — многое, хотя и не всё. Иди».

И Зуру-Шалик ушёл звать слуг — у него просто не было выбора. Как и у Бхулака…

На сей раз он покидал посёлок не пешком, а на молодом осле. Хапиру во главе с новым князем все вышли провожать его, но стояли молча, не крича благословений и не размахивая пальмовыми ветвями. Они не знали, что думать о произошедшем, но смутно осознавали, что отныне у них начнётся совсем другая жизнь.

Бхулак уловил из толпы полный жгучей ненависти взгляд своей дочери, которая недавно кричала ему проклятия. Как выяснилось, он убил в кедраче её мужа. Жаль. Но Зуру-Шалик разберётся с ней, если она станет опасна. И она никогда не услышит Песни Бхулака. Счастливица…

Поводырь

Сообщение № 928.235/86 надзирающе-координирующего искина код 0-777.13.666.12/99…

Информация

В настоящий момент представитель Бхулак находится на юго-восточном побережье внутреннего моря северо-восточной части планеты, в ключевом населённом пункте региона, обозначенном аборигенами звуками «библ». Он намерен выдвинуться морем на полуостров, отделяющий срединное море от первого внутреннего. Бхулак должен проникнуть через него во внутренние районы суперконтинента для реализации миссии «Вторжение».

От представителя не поступал запрос на фотонный перенос его тела-сознания в искомое место.

Поскольку его текущая миссия рассчитана на длительный промежуток развития планетарной цивилизации, я позволил ему достигать заданной точки самостоятельно. Это решение может быть скоординировано.

Примечание 1

Предпосылки для текущей миссии «Вторжение» возникли около 12 г. м. назад, в начале массовых миграций аборигенов. В настоящий момент в центре континента складываются условия для дальнейшего цивилизационного толчка в необходимом для Нации направлении, катализатором которого должен стать эмиссар.

Примечание 2

Бхулак пытается осознать смысл действий, схема которых закладывается Поводырём в его сознание. В последнее время это выливается в попытки эмиссара оспорить его распоряжения. Впервые такая ошибка проявилась около 19,2 г. с. назад в ходе миссии «Патриарх». В дальнейшем он неоднократно пытался общаться с искиным, как с живым существом, задавать ему вопросы и даже не соглашаться с его решениями. Частично это спровоцировано тем, что Поводырь связывается с ним, проецируя в его мозг образ человеческого существа и используя при общении личное местоимение.

Согласно актуальной программе, изначально Поводырь игнорировал эти попытки, однако осознав, что в дальнейшем это может привести к конфликту с основной задачей, он пересмотрел свою линию поведения в этом отношении. Теперь он в отдельных случаях оставляет объекту иллюзию того, что тот настоял на своей точке зрения.