Пастух Земли

5

Средиземное море у юго-восточного побережья Анатолии, залив Мирта. 2005 год до н. э.

Финикийский корабль вполне достойно противостоял разбушевавшемуся морю, по которому друг за другом катились валы вышиной с гору, каждые три-четыре минуты опрокидываясь на судно, словно неуклонно наступающее на укрепление войско. Однако капитан старался держать судно носом к несущимися на него грандиозным водяным горам, цветом напоминающим кипрский малахит, которым был гружен корабль. Нос с широко распахнутым Божественным Оком разрезал валы, которые рассыпались облаками белоснежной пены, а корабль, хоть и отчаянно раскачивался, продолжал держаться на плаву.

Ишваал нещадно гонял команду, издавая зычный рёв и бешено вращая глазами. Стон гребцов, пытавшихся могучими усилиями удержать вёсла, порой перекрывал грохот бури. Парус успели спустить загодя, иначе его давно бы унёс ветер, но мачта страшно скрипела и качалась, каждую минут грозя сломаться.

— Господин, спуститесь вниз, тут опасно! — прокричал капитан Бхулаку, который стоял на палубе, крепко вцепившись в прутья ограждающей решётки.

Тот собирался ответить Ишваалу, что сейчас покинет палубу, но очередной налетевший вал оторвал его от решётки и смыл за борт.

В полёте он ударился головой обо что-то твёрдое и потерял сознание, так и не поняв, что с ним случилось.

Участь Содома

Долина Сиддим, Содом. 2154 год до н. э.

— Ты очень услужлив к незнакомцу, — заметил Бхулак, когда они пробирались по узким улочкам под равнодушными, настороженными, а порой и враждебными взглядами горожан.

— Признаюсь, мне любопытно будет узнать новости из этого дома после вчерашнего происшествия, — отвечал Даму.

— То, про которое говорила безумная женщина у храма? — уточнил Бхулак.

Шумер на ходу кивнул, и, помолчав, потом заговорил с мрачной интонацией:

— Надо бы тебе знать, почтенный Шипад, что жители этого города — как, впрочем, и других в этой местности, исключая, может быть, Сигора — почему-то решили, что их Пятиградье — это богами возлюбленное сердце мира. Что они живут лучше и правильнее остальных людей, а все должны следовать их обычаям и укладу.

Бхулак слушал словоохотливого спутника с возрастающим интересом: Поводырь прислал его сюда с конкретным делом, вложив в сознание всю нужную информацию, однако этих подробностей она не содержала. Видимо, небесный наставник счёл такие сведения бесполезными для миссии.

— Как мне рассказывали местные старики, особенно привержено этому заблуждению поколение, родившееся после Войны царей, но к ним примкнули и многие более старшие горожане, — продолжал между тем шумер. — После победы, которая принесла Пятиградью обильную добычу и многих рабов, все торговцы и прочие почтенные люди из разных стран стремятся прийти в долину Сиддим. Но здешний народ делается всё более ленивым и злонравным. Молодежь не помнит скудных довоенных времен и думает, что сегодняшнее изобилие было всегда и всегда будет. Они гнушаются работой своих предков — огородничеством, разведением коз и гусей, ремёслами, даже торговлей: зачем, говорят они, если торговцы сами приносят в города все нужные продукты и вещи, а чёрную работу делают рабы. Вместо этого здешние юнцы выдумывают для себя какие-то нелепые занятия, вроде содержания домов, где молодые люди веселятся целыми днями. Или пересказывают друг другу за плату городские сплетни, при этом лгут без всякой совести. А иные вообще берут деньги за то, что на виду у всех оголяются, дерутся или совокупляются друг с другом, или со скотиной, или делают иные вещи, о каких я даже не желаю рассказывать. Их уже не влечёт просто сытая и спокойная жизнь, они желают странного…

— Вроде противоестественной любви? — уточнил Бхулак.

— Не только, хотя и это тоже, — ответил Даму. — То, что ты видел в городе днём — ещё малая толика того, что тут происходит ночами, за стенами домов… Колдовство, кровосмешение, членовредительство и убийства ради развлечения…

— А как же власти города, царь?..

— При старом, который был союзником Аврама в Войне царей, всё это было не очень заметно. Но он умер лет пять назад и городом теперь правит его младший сын, убивший своих братьев ради власти. Он родился на следующий год после войны. Красивый юноша… В городе его любят. Но он позволяет всё, что не угрожает его власти. И сам позволяет себе всё это…

— А что за обычай и случай с Лотом?

— При старом царе Лота в городе любили и уважали. А вот при новом… Он тоже на людях говорит, что они друзья, но ходят слухи, что Лот его очень сильно раздражает — своими обличениями нравов горожан и вообще слишком свободным поведением в царском дворце. Последнее время его туда уже и не зовут. Горожане же тоже перестали выказывать ему уважение, напротив, пошли разговоры, что чужак из маленького варварского племени слишком большую власть имеет в этом городе. Всё это, насколько я понял, копилось долго, но вчера прорвалось.

Даму помолчал и продолжил.

— Обычай дани плотью появился пару лет назад, но распространяется все больше, хотя власти делают вид, что ничего такого нет. Некоторые стали считать, что любой чужак, пришедший в их город, обязан предоставлять местным жителям своё тело для утех в любое время, когда те того потребуют. Никаких законов на этот счёт, конечно же нет… хотя кто знает, может, и будут… Но такое случается всё чаще, хотя домогательствам подвергается не всякий гость города. И вот вчера разнёсся слух, что в доме Лота появились два пришельца невероятной красоты. Группа юношей из одного дома развлечений, о которых я говорил, опьянённые пивом и маковым настоем, решили потребовать дани плоти с этих пришельцев. Пока они шли к дому Лота, к ним присоединились и другие праздношатающиеся мужи содомские.

Тут до Бхулака дошёл смысл фразы, которую бросил ему в спину мужеложник у городских врат. Он вспомнил сальные взгляды, которые бросали на него некоторые из содомлян, и ему стало неуютно. Не то чтобы он испугался, просто всё это было до тошноты омерзительно.

— Лот вышел из дома и просил нечестивцев оставить его гостей в покое, — продолжал Даму. — Он умолял их и даже предложил им своих дочерей для забавы…

— Какой отец может сказать такое? — вырвалось у Бхулака.

— Видимо, он был в полном отчаянье, — ответил Даму. — Что-то было в этих гостях… это чувствовали и пришедшие за ними, и Лот. Негодяи не послушали его и готовы были уже ворваться в дом, как вдруг… что-то произошло. В городе об этом не хотят говорить, а я хотел бы знать… А вот и дом Лота.

Ничем особенным он из прочих богатых домов Содома не выделялся — разве что глухая стена из кирпичей на каменном основании, отделяющая его от улицы, была несколько выше прочих. В стене был единственный и довольно узкий вход, закрытый тяжёлой дубовой, обитой медными полосами дверью, косяк которой был весь испещрён охранными заклинаниями.

Даму ударил в неё дорожным посохам.

— Кто стучит в двери дома Лотова? — раздался зычный голос из-за стены.

— Даму, лекарь из Киэнги, я был тут вчера! — прокричал шумер. — Со мной почтенный господин Шипад, который имеет вести для хозяина дома сего.

— Я принёс почтенному Лоту привет от славного дяди его Аврама! — прокричал в свою очередь Бхулак.

Это была неправда — с Аврамом он никогда не виделся, хотя знавал отца его Фарру. Но говорить так велел ему Поводырь.

За дверью загремел бронзовый засов, и она распахнулась.

— Входите, путники, мой дом с радостью примет вас.

Бхулак удивился, сразу поняв, что роль привратника исполнял сам хозяин. Это был внушительного вида старик с длинной седой бородой, большой лысиной, но по виду всё ещё крепкий. По крайней мере, двигался он быстро и уверенно, словно молодой муж.

— Приветствую почтенного Лота, — низко поклонился Бхулак, примеру которого последовал и Даму.

— Приветствую и вас, добрые странники, — ответил хозяин. — Прошу, идите за мной.

Внутри дом тоже мало чем отличался от жилищ других зажиточных горожан. Вокруг квадратного центрального дворика с ямами для зерна, цистернами с водой и сводчатыми печами группировалось несколько комнат, покрытых общей глинобитной крышей. Над ними — ещё один этаж, плоскую кровлю которого окружала каменная балюстрада.

Бхулака поразила бросившаяся в глаза безлюдность крупной усадьбы. Впрочем, Лот сразу же объяснил её.

— Прошу простить меня за то, что сам принимаю гостей, — сказал он смиренно. — У меня уже много дней нет других домочадцев, кроме моих жены и двух дочерей, которые остались со мной. Все остальные дети, и родичи, и слуги перебрались в город, говорят, им там удобнее…

По узкой деревянной лестнице они поднялись на второй этаж, в хозяйские покои, и уселись в низкой полутёмной комнате. Со двора послышались женские голоса и потянуло резким дымом — жена и дочь Лота пекли в печи пресные лепёшки. Вскоре они, источая одуряющий аромат свежайшего хлеба, горой возлежали на ковре, вокруг которого расселись хозяин и гости.

— Ещё у меня есть сушёные фиги и ранние финики, — говорил, словно оправдываясь, Лот. — С уходом слуг трудно стало с едой. Семье хватает, но вот для гостей… Вчера…

Он прервался, словно заговорил о том, о чём не стоит, и закончил почти весело:

— Зато вина ещё много!

Его как раз внесли дочери хозяина. Бхулак посмотрел на них с любопытством, вполне оправданным в свете его миссии. Если между ними и было сходство, то неуловимое, может быть, что-то общее в манере говорить и двигаться. В остальном они казались совсем непохожими: старшая — статная и фигуристая, с копной вьющихся каштановых волос, и младшая — невысокая, не столь роскошная телом, с большими поволочными голубыми глазами и трогательной родинкой над пухлой верхней губой. В отличие от старшей, явно более резвой и весёлой, она была задумчива и словно погружена в себя.

За девушками стояла мать, несколько высохшая, но привлекательная ещё дама. Информация Поводыря была, как всегда, точна — она была одной из дочерей Бхулака.

Теперь ему надо было изыскать способ остаться с ней наедине и пропеть свою Песню. А потом она должна была сделать так, чтобы Бхулак стал мужем её дочерей. Ему не очень нравилось это задание — и потому что не любил спариваться со своими детьми, и вообще… Так что охотнее женился бы на старшей — она была от другой, умершей уже жены Лота и не несла в себе крови Бхулака. Но наказ Поводыря был однозначен: жениться на обеих и произвести детей. Одного из сыновей следовало потом сделать царём Содома, а позже и всего Пятиградья. И ещё первосвященником сладострастного бога Ваал-Фегора. А дальше… дальше Бхулак не знал, да его это и мало интересовало.

Но всё это случится ещё очень нескоро, пока же Бхулак был в этом доме лишь скромным гостем, с почтением внимающим словам хозяина. Тем более, что хозяйка уже удалилась, оставив дочерей следить, чтобы чаши гостей вовремя наполнялись вином,

— Скажи, досточтимый, что произошло здесь вчерашним вечером? — изнывающий от любопытства Даму едва смог дождаться ритуала преломления хлеба и окончания обязательных вежливых расспросов о здоровье.

Лот вздрогнул и потемнел лицом. Он отставил чашу с вином, его взгляд остановился на огоньке, теплящимся в плошке с маслом. Потом заговорил, но будто о другом.

— У меня никогда не было видений, как у дяди Аврама, — говорил он тихо, как с самим собой. — Это только к нему являлся Бог наш, и это его хлебом и вином в долине Шаве приветствовал первосвященник Всевышнего и царь Шалема Малки-Цедек после того, как дядя разбил войско царей. Но вчера я понял, каково это… И как страшно должно быть дяде ходить перед Богом Живым. Эти гости… Они не простые люди. Они, наверное, вообще не люди, а посланцы Господа, о Котором забыли большинство людей, но помнит моя семья.

В комнате повисла тишина, даже девушки, сидевшие в стороне, перестали шушукаться и бросать заинтересованные взгляды на Бхулака.

— Я понял это, лишь увидел их у ворот города, когда они заходили в него, — продолжал Лот. — Хотя ничего особенного в них, вроде бы, не было… Странно, сейчас я даже не могу вспомнить, как они выглядели, даже молоды они или стары. Их глаза…

Патриарх прикрыл свои глаза, словно пытался восстановить в памяти картину встречи.

— Я сразу предложил им гостеприимство, но они почему-то отказывались, говорили, что хотят ночевать на улице. Сейчас я понимаю: они знали то, что должно произойти, и не хотели навлекать беду на мой дом. Но я знаю, каковы по ночам улицы Содома… Я настоял, и мы пошли ко мне. Я принимал их в этой комнате, как и вас. Это был радостный вечер. Но потом…

Лот опять замолчал, но исходивший любопытством Даму снова не выдержал.

— Мы слышали, что к дому подступила толпа негодяев. Но как вы спаслись?

Лот, словно и не заметив невежливости гостя, ответил надтреснутым голосом:

— Я вышел к ним за ворота, уговаривал, умолял их… Но они были как одержимые! Словно лица их скрылись за звериными масками.

Он виновато взглянул в угол, где сидели дочери.

— Я предложил им вместо гостей своих девочек — я просто больше не знал, что делать.

Старшая поднялась гибким движением, налила отцу вина и ласково положила руку ему на плечо.

— Ты всё правильно сделал, батюшка, — проговорила она низким грудным голосом. — Превыше жизни нашей и чести честь рода Лотова.

С её стороны встревать в разговор старших мужчин было серьёзной вольностью, но патриарх вновь попустил нарушение этикета.

— Я не должен был говорить это, — мотнул он головой.

— Разве, когда человек встречается со стаей злых бродячих собак, он выбирает, что должен говорить, а что нет? — подала голос младшая.

Говорила она вполголоса и вроде бы несмело, но слова её звучали более убедительно, чем у порывистой старшей.

— Он просто делает всё, чтобы спасти жизнь свою, — продолжала девушка. — А вчера к нам приходила именно стая кровожадных псов. Это не люди. И не мужи.

— Кажется, во всём городе Содоме не осталось более мужей, помимо нашего батюшки, — подхватила старшая, садясь рядом с сестрой.

— Не след вам говорит такое, — Лот, похоже, справился со слабостью, и голос его стал строг. — Обе вы сосватаны за достойных юношей.

Старшая при словах отца фыркнула, а младшая лишь потупила взор. Старик не обратил на это внимание, задумчиво продолжив:

— Только вот будущим зятьям моим хорошо бы быть послушнее… Я послал сегодня к ним и просил уйти с нами.

— Уйти? Куда? — заинтересовался Бхулак.

До сих пор он молчал, внимая странной истории и стараясь понять, как может она повлиять на его задание. По всему выходило, что никак, но не мешало был посоветоваться с Поводырём. Однако на людях этого делать было нельзя.

— Перед тем, как утром покинуть мой дом, те двое велели мне с семьёй уходить из города и взять с собой всех, кто мне дорог, — ответил Лот. — Я буду просить и вас, гости мои, сделать так.

— Куда и зачем нам уходить? — встрепенулся Даму.

— Из этого города. Они сказали, что и он, и другие будут разрушены Богом, и погибнет в них всякая душа, и неправедная, и праведная. Но я могу спасти тех, кого захочу. Я бы хотел спасти всех, но разве они меня послушают?.. Даже мои будущие зятья сегодня смеялись надо мной. И все родичи мои, и другие мои дети, и их дети… Нет у меня больше рода моего.

— Мы не хотим идти за сговорённых нам, батюшка, — тихо, но твёрдо произнесла младшая дочь. — Они такие же, как и все в этом городе. Уйдём отсюда с матушкой, и ты найдёшь нам достойных мужей.

— Итак, — заключил Лот, — после ужина мы все возьмём поклажу свою и пойдём в Сигор — там у меня тоже есть дом, а гости мои говорили, что спасёт его Господь среди прочих городов долины Сиддим.

А вот всё это Бхулаку было совсем не нужно, ибо шло вразрез с его заданием.

— Но ведь твой славный дядя Аврам… — начал он.

— Да, прости, почтенный Шипад, я и правда забыл, что ты привёз вести о моём дяде, — повернулся к нему Лот. — Говори же скорее, я давно уже не слушал его наставлений.

— Я виделся с ним в дубраве Мамре близ Хеврона, где он, как ты знаешь, в последние годы обитает, — без зазрения совести начал Бхулак. — Узнав, что мой путь лежит в Содом, он просил меня передать тебе…

Он не ощущал никакой неловкости, обманывая лично ему симпатичного человека: это было нужно Поводырю, а тот стоял настолько выше всех людей в этом мире, что и раздумывать не стоило, добро заключено в его желаниях или зло.

— Он передаёт тебе своё благословение и слова радости, что ты прижился в славном этом городе, — продолжал Бхулак. — Он надеется, что ты и дальше останешься здесь, вместе со всем родом твоим ради блага вашего. Ибо, как сказал ему Господь ваш, надлежит вам и далее жить с ним раздельно.

— Он так и сказал? — голос Лота слегка дрогнул, он поднял на Бхулака выцветшие глаза, в которых вдруг блеснула надежда. — Что это велел ему Господь?

— Воистину так, — заверил Бхулак.

И ведь почти не солгал — сам он не знал иного бога, кроме своего Поводыря.

Средиземное море у юго-восточного побережья Анатолии, залив Мирта. 2005 год до н. э.

Он стоял в потаённой комнате своего разума напротив Поводыря, вновь принявшего обличие Ментухотепа.

— Что случилось? — спросил Бхудлак, пытаясь собраться с мыслями.

— Ты тонешь, — с ворчливой интонацией ответил ему чернокожий царь. — Тебе следовало уйти с палубы при первых признаках бури. А теперь тебя смыло за борт и функции твоего организма вот-вот прервутся.

— Как мне спастись? — спросил Бхулак.

Перспектива умереть прямо сейчас, неожиданно и глупо, не повергла его в ужас, но глубоко опечалила. Он часто думал, что бесконечно длинная жизнь стала ему в тягость, но теперь понял, что всё-таки хочет жить, и хочет сильно.

— Этим я сейчас и занимаюсь, — отвечал Поводырь тем же недовольным тоном. — Твой примитивный интеллект не в состоянии оценить объём и скорость совершаемых сейчас мною расчётов. Твоё тело в настоящий момент носят волны, оно ещё не идёт ко дну, но твои лёгкие уже полны воды. До прекращения твоего существования остались минуты. Я не могу в таком состоянии перенести тебя в безопасное место в облаке фотонов, а если ускорю тебя в момент, когда ты будешь под водой, ты не сумеешь оттуда подняться, просто застынешь вместе с ней. Я должен рассчитать момент, когда ты будешь на поверхности, и одновременно привести тебя в сознание… Сейчас!

Бхулак разом вновь оказался в бушующем море — но теперь уже в совсем другом. Оно напоминало, скорее, какую-то фантастическую горную страну, состоящую из полупрозрачных скал, густо запорошённых снегом — так теперь выглядели водяные валы в пенных шапках. На ощупь скалы эти были не мокрыми, а какими-то влажно упругими, Бхулаку показалось, что он возлежит на спине гигантского холодного пресмыкающегося.

Впрочем, особенно предаваться размышлениям ему не позволяло состояние — его тело потряс мощный приступ кашля, изо рта и носа хлынула вода. К счастью, внутри его она не превратилась в твёрдое вещество. Как и на нём — он был до нитки мокр. Но когда капли воды отделялись от его тела или одежды, они тут же застывали в воздухе в виде прекрасных слюдяных шариков. Таких тут было полно повсюду — больших и маленьких, поблёскивающих в призрачных лучах блёклого солнца, едва проглядывающего из-за страшной чёрной тучи.

Избавившись от мучительно стеснения в груди, Бхулак осторожно поднялся на ноги и огляделся. Прозрачное вещество застывшей воды держало хорошо, хотя слегка поддавалось и пружинило под ногами. Если бы он ускорился под водой, то, пожалуй, и правда не смог бы выбраться из неё, застыв там, подобно мухе в янтаре.

В его памяти сохранялась вся нужная информация о его нынешнем положении, вложенная Поводырём. Пока время шло с обычной скоростью, волны отнесли тело Бхулака более чем на сотню стадиев от корабля. А вот берег, к которому судно сильно приблизилось за время борьбы со стихией, был раза в два ближе.

Он мог бы попытаться вернуться на корабль, но Поводырь предупредил его, что на сей раз сможет ускорить его лишь ненадолго — его тело и так пострадало, и могло просто не выдержать новой страшной нагрузки. Так что он рисковал на полпути вновь очутиться в бушующем море и уже не выплыть. Но вот до берега мог добраться куда быстрее.

Бхулак быстро взобрался на одну из прозрачных гор и осмотрелся. Корабль действительно был совсем уже далеко — едва просматривался в сказочном мерцании застывших валов. Но берег был виден прекрасно: белая полоса пляжа, за ним — густая зелень, а дальше угадывались какие-то строения.

Первоначальный план состоял в том, что корабль прибудет в славный город Таруиш на берегу узкого пролива, ведущего в Тёмное море. Там Бхулак должен был расстаться с Ишваалом, найти корабль, отправляющийся торговать в страну колхов, и на нём начнёт свой долгий путь в неведомые восточные края. Но начать его было можно и из другого места. Например, из этого вот крупного поселения на берегу Залива Мирта. Бхулак знал его — сейчас там жили лукки, потомки его собственного народа.

Он спустился с водяной горы и отправился по направлению к берегу. Путь был тяжёл и монотонен — Бхулак часто спотыкался, иногда приходилось окольными путями обходить особо лихо вздыбленные волны. Вдобавок двигаться надо было всё время, а если он останавливался, уже через несколько минут ноги начинали вязнуть, словно в зыбучем песке. Чтобы отвлечься, он вновь унёсся мыслями к давно минувшему.