Пастух Земли

15

Маргуш, Марга. 2003 год до н. э.

Способность удивляться у Бхулака порядком усохла, однако сейчас он испытал нечто даже больше — потрясение, сравнимое с эффектом неожиданного удара. Дело было не только в невероятности узнавания — здесь и сейчас, а в том чувстве, которое таилось где-то глубоко в нём, а сейчас, подобно потоку лавы, вырвалось наружу.

«Анат?!»

Это не могла быть она — девушка, с которой он провёл мимолётную ночь в Библе почти три года назад и ушёл, оставив своё семя в её утробе. Девушка, казалось, сразу забытая, но на деле вовсе не забытая, а лишь прятавшаяся где-то в тёмном уголке его бездонной памяти. Девушка, тронувшая его сердце.

«Анат!»

Её не могло здесь быть, но это была она — Бхулак знал это всем своим существом.

Пряча своё потрясение, он поднял и пригубил чашу с виноградным вином, откусил от медового пирожка, густо посыпанного орехами и кунжутом, и повернулся к сидящему рядом Хуту-Налаини, главному жрецу храма Иштар, которую тут именовали Пиненкир.

— Эта девица — и есть то чудо, которое ты хотел показать мне, благословенный?

Он очень надеялся, что жрец не видит на его лице ничего, кроме высокомерной скуки и равнодушия. На самом же деле Бхулак пытался сдержать нежданный всплеск чувств, которые делают человека слабым и беззащитным.

«Анат!»

— Не сама девушка, славный Шупан, а то, что она несёт в себе, — ответил жрец с любезной улыбкой.

Статус Бхулака в великом городе Марге был высок — Заратахша подал ему прекрасную мысль представиться новым тамкаром, присланным завоевателем Ура царём Хутран-темпти эламским. При опыте Бхулака и знании им всех интриг и хитросплетений политики в городах Двуречья, убедить здешних правителей в подлинности своей миссии труда ему не составило. Кроме того, Поводырь заверил, что у эламитов сейчас достаточно хлопот с городом Исином, где правила новая аккадская династия, намеренная отбить свою страну у захватчиков, и далёкий Маргуш интересуют их меньше всего. Но тут-то этого не ведали и всячески ублажали посланца великого царя, обещавшего стать богатым торговым партнёром и сильным военным союзником.

— И что же такого необычайного она несёт? — спросил он тем же скучливым тоном.

— Она танцует священный танец так, словно её обучала сама великая богиня, — отвечал жрец.

По всей видимости, он и правда был очарован мастерством танцовщицы — его полное лицо лоснилось, глаза блестели, аккуратно подбритая надушенная бородка трепетала, он даже сглотнул от волнения.

— Так это твоя рабыня для услаждения? — продолжал вопросы Бхулак, упорно не глядя на девушку.

— Она рабыня богини, и стала ей совсем недавно, когда управитель нашего храма купил её у бродячих торговцев из степи, — ответил жрец. — Но уже успела обучиться всему, что ей следует знать, и обучиться очень хорошо. У вас такие девы называются надиту, только они дарят от имени богини любовь всем её жаждущим, а наши ещё и владеют мастерством священного танца.

— Вот как, — Бхулак наконец нашёл в себе силы вновь посмотреть на предмет беседы.

«Анат!»

Невозможным казалось её присутствие здесь, на другом конце мира, куда сам-то он добрался лишь благодаря чудесной помощи Поводыря. Но это была именно она, да ещё совсем такая, какой он её запомнил — небольшого роста, гибкая, но с женственными формами, и с волосами, как и у него самого — цвета бронзы, уложенными в тяжёлый пучок, лежащий на правом плече.

Она тоже не смотрела на него — стояла неподвижно, глядя перед собой и вытянувшись, подобно тетиве лука. На ней не было ничего, кроме тяжёлого ожерелья и множества браслетов на руках и ногах — серебро и медь изредка тихо позвякивали, выдавая напряжение всех её мышц. Острые груди торчали, бёдра развернулись для первого движения танца, окрашенные красной охрой пальцы на босых стопах поджались.

— Сейчас ты убедишься сам. Айя! — выкрикнул жрец и хлопнул в ладоши.

Раздались мерный стук барабана и ритмичные возгласы сидящих поодаль музыкантов. Девушка, только что неотличимая от изящной статуэтки, вдруг чудесным образом ожила. Звякнув браслетами, руки её совершили круговое движение, и ладони — красные, как и стопы — сошлись перед грудью в приветствии. И тут же, подбоченившись правой рукой и сделав сложный жест левой, она начала свой танец.

Бхулак изо всех сил старался делать вид, что его мало интересует это зрелище, хотя оно сразу захватило его, словно колдовство. Это напоминало танцы Мелуххи, которые Бхулак видел в Дильмуне, но без их сладострастия и откровенного призыва к соитию. Лицо танцовщицы было бесстрастным, а движения — филигранно-чёткими, резкими, почти агрессивными. Но настоящей страсти в них было куда больше — Бхулак словно созерцал полымя степного пожара, неукротимое и устрашающее.

Движения становились быстрее по мере ускорения ритма барабана, к которому прибавились ещё флейта и тягучее пение. Девушка танцевала не только ногами, бёдрами, всем корпусом, но и руками — словно совершала ими некую кропотливую работу, творила хитроумную вязь. Постепенно Бхулаку стало казаться, что он проникает в смысл танца, понимает, что ему хотят им показать — небо, движение светил и звёзд по нему, земля, жизнь и смерть существ на ней, люди, их страсти и страдания, любовь и снова смерть… Духи, их зависимость от мира живых, пляска бестелесных сущностей — безнадёжная в своей вечности, но прекрасная. Боги, так же зависящие от извечной изменчивости мира, как люди, звери и духи. Жизнь и смерть всего сущего, растворение в великой пустоте.

И вновь зарождение мира, деление, бурный рост и процветание — снова и снова заканчивающиеся увяданием и смертью.

«Она творит миры из пустоты!» — вспыхнула в нём обжигающая мысль.

Ему казалось, что танец затягивает его в бездонные пропасти мироздания, звёздные водовороты, где существование его станет ничтожным, где он потеряется и исчезнет.

«Стоп, вернись!» — одёрнул он сам себя и, чтобы прервать наваждение, повернулся к жрецу.

— Скажи мне, Хуту-Налаини, благословенный… — попытался он продолжить разговор, прерванный появлением танцовщицы. Но увидел, что его хозяин тоже полностью погрузился в созерцание творящегося действа, да, пожалуй, еще глубже, чем он сам.

— Подожди, славный Шупан, одно лишь мгновение… пока она не закончит, — с придыханием произнёс жрец, не отрывая горящего взора от танцовщицы.

Бхулак замолк и тоже отдался созерцанию. А девушка без устали продолжала танец — одно движение естественным образом переходило в другое, и все они были безупречны, и все несли глубокий смысл.

Наконец, барабан и голос певца резко смолкли, и в тот же миг танцовщица, сложив ладони в прощальном приветствии, тоже замерла, словно кто-то выключил чудесную механическую игрушку. Она стала совсем неподвижной, даже будто и не дышала. О том, что это живая девушка, говорили лишь стекающие по её коже капли пота.

— Как же это прекрасно! — с чувством произнёс жрец.

— Это было… приятно для глаз, — Бхулак надеялся, что голос его при этих словах не дрогнул — внутри же себя он оставался в смятении.

— Не думаю, что ты столь же бесстрастен, сколь хочешь казаться, — жрец повернулся к нему с понимающей улыбкой. — Танец Айи не может оставить равнодушным никого из живых.

— Возможно, ты прав, — ответил Бхулак, — но нам следует окончить беседу о важных вещах.

— Сейчас мы это сделаем, — кивнул Хуту-Налаини. — Но скажи мне прежде, не желаешь ты познать, искусна ли Айя в любви так же, как и в танце?

Он желал! Желал так, словно вновь стал отроком, с вожделением подглядывающим за работающими в поле молодыми женщинами Аратты. Он сам не понимал, откуда в нём эта буря чувств — но бороться с ней было невозможно!

— А разве это допустимо? — ровным тоном спросил он жреца. — Ты же сказал, что девушка посвящена богине.

— Я сказал и то, что танцовщицы богини не отличаются в этом от ваших надиту, — жрец расплылся в откровенной улыбке. — И тебе, как посланцу могущественного лугаля Ура, даже не придётся платить.

— Что же, — благосклонно произнёс Бхулак, — я приму твоё радушное предложение. Но сперва закончим наконец наши дела.

— Непременно, — закивал жрец, жестом приказывая танцовщице и музыкантам удалиться.

Бхулак сделал над собой усилие, чтобы не проводить Айю взглядом.

— Итак, славный Шупан, — теперь уже жрец продолжил деловую беседу. — Ты так и не ответил мне, как великий царь Ура и Элама Хутран-темпти примет известие о том, что мы дадим ариям место для поселения в безлюдной части нашей страны?

Официально тамкар аккадского лугаля был лишь послом и торговым представителем, но неофициально — царскими глазами, а если надо, то и его рукой, способной прислать в Маргуш грозное войско из Двуречья. Так что неудивительным было беспокойство стоявшего во главе Маргуша Святого человека, его правой руки — управляющего главным дворцом, всех остальных его сановников, главных жрецов основных храмов и наиболее богатых купцов — какая реакция на их действия последует из далёкой державы.

Но сейчас Бхулак был в затруднении. Его решение противостоять планам Поводыря за прошедшее время упрочилось, и дело было не только в его сочувствии потомкам своего народа. Теперь он чётко осознавал, что, если снова станет слепо следовать указаниям машины, очень скоро потеряет право называться человеком. Это убеждение веками по крохам вырастало в нём, но сейчас, наконец, стало настолько значимым, что не следовать ему он не мог.

Но думать — это одно, а поступать наперекор небесному стражу — иное. В первое время своей новой жизни, когда Бхулак ещё не сомневался, что Поводырь — бог, он считал естественным, что тот видит не только все его дела, но и мысли. Однако с течением времени стал замечать, что это вовсе не так. Мысли людей, в том числе и Бхулака, Поводырь не мог читать вообще, но даже и его разговоры, и совершаемые им действия доходили до него не полностью. Позже стало понятно, что достаточно закрытое помещение вполне способно защитить от его внимания.

Пока Бхулак старательно исполнял указания Поводыря, это открытие не имело практического значения, но теперь сделалось очень важным. Хотя даже здесь, в обширном зале приёмов при храме, Бхулак не был уверен, можно ли говорить свободно.

— Ты знаешь, почтенный жрец, что я направил своему царю послание с этим вопросом, — начал он осторожно, и Хуту-Налаини разочарованно поджал губы — он слышал это от своего гостя много раз.

— Однако, — продолжил Бхулак, и жрец встрепенулся, — сам я не вижу причин для того, чтобы не пускать степняков в вашу страну.

Если Поводырь услышит эти слова, он задаст эмиссару вопрос в потайной комнате разума, и тогда Бхулак найдёт, чем оправдаться. А если не задаст, значит, он не услышал. И тогда можно будет действовать дальше…

— Я обязательно донесу эти ваши слова Святому человеку, — с удовлетворением произнёс жрец, склоняя голову.

Он имел в виду загадочную личность, живущую в самой укреплённой, центральной части города — вечного царя, который одновременно был и главным жрецом всех многочисленных культов Маргуша. Именно его дарованная богами мистическая сила поддерживала целостность и благополучие всей страны. По крайней мере, в это верили все её жители — от последнего крестьянина в жалкой деревушке до первого сановника в царском дворце. Может быть, так оно и было — Бхулак не знал.

Однако он точно знал, что сначала его слова достигнут ушей второго — а может, и первого — человека в этой стране: управляющего царским дворцом Эпшума. И лишь после этого и в нужном управляющему ключе дойдут до священных царских ушей.

— Мир и покой в вашей стране очень важен для лугаля, — продолжал он. — Когда я прибыл сюда, я был опечален слухами о народных смутах и угрозе вторжения с севера.

— Именно от неё нас могут защитить арийцы, — заверил жрец. — Что касается недовольства народа, не буду скрывать — неурожаи последних лет вызывают в людях недовольство жизнью. Что и говорить, если даже в сём священном граде становится всё меньше хорошей еды и воды, потому что река отходит всё дальше от него… В этой беде могут помочь лишь боги, которым мы с усердием молимся. Но народ Маргуша слишком благочестив и богобоязнен, чтобы замышлять недоброе против своих владык.

— Будем уповать на то, — ответил Бхулак, кланяясь в свою очередь.

Собеседники вежливо подняли чаши вина, желая друг другу здоровья и процветания, отведали от разложенных на ковре изысканных яств и роскошных фруктов.

— Меня призывают дела, почтенный, но мы с тобой, несомненно, ещё не раз встретимся, — сказал Бхулак, поднимаясь.

— Буду с нетерпением ждать этого счастливого момента, — церемонно ответил Хуту-Налаини, провожая гостя. — Подарок ожидает тебя.

Танцовщица, уже скромно укутанная в покрывало, и правда терпеливо сидела в прихожей. Увидев её, Бхулак вновь испытал прилив волнения, правда, не такой сильный, как раньше.

— Идём, — бросил он, девушка молча поднялась и отправилась следом за ним.

Они вышли с территории храма и пошли по этому удивительному городу, который, собственно, сам был огромным храмом, построенным в форме священного колеса жизни, и включившим в себя множество храмов малых. Внутри его стен жили лишь царь, его сановники, жрецы и храмовые служители, а также управляющие страной чиновники и их слуги. Весь прочий люд — крестьяне, ремесленники, купцы — обитали в поселениях, выросших на городских окраинах, там, где землю не занимало гигантское кладбище, фактически, отдельный город мёртвых. Он уже был чуть ли ни вдвое больше города живых. Ибо каждый житель Маргуша мечтал быть похороненным близ священного города Марга и готов был платить за эту привилегию очень дорого — кто-то серебром и бронзой, кто-то скотом и зерном, а кто-то своим трудом на привольную жизнь столичных обитателей.

Всё так же молча Бхулак и семенящая следом за ним Айя прошли квартал жрецов и почти весь квартал стражей-воинов. Они отделялись друг от друга и от поселений глинобитными стенами.

— Великий змей видит вас!

Резкий вопль, сопровождаемый металлическим звоном, заставил Бхулака приостановиться.

— Великий змей глядит на тебя с неба! — завывал безумец, приплясывая и издавая неблагозвучное уханье. Он был небольшого роста, с курчавыми волосами и гораздо более тёмной кожей, чем у других местных жителей, которые, в свою очередь, были куда смуглее Бхулака или степняков.

Юродивый был весь увешан бряцающими бубенцами и амулетами, они были даже вплетены в жиденькую бородку. На лице безумца расплылась блаженная ухмылка — чувствовалось, что он пребывает в полном восторге от своей жизни. А на плече его сидела маленькая и довольно паршивая обезьянка, корчащая гротескные рожи, передразнивая хозяина. Таких прихрамовых дурачков, которых Заратахша называл даэвона, в городе были сотни. Паломники прикармливали их, а стража не гоняла: ведь через них могут говорить могущественные духи, а то и боги.

— Великий змей! Великий змей!

Змеи были почитаемыми в этих краях животными, хотя считалось, что они порождены хаосом и враждуют с порядком, олицетворённым двуглавым орлом, бывшим и символом царской власти, и вообще державы.

Бхулаку были неприятны эти завывания, они его почему-то даже тревожили. Бросив даэвоне медный слиток, он сделал знак танцовщице следовать дальше. Их провожали истошные вопли:

— Великий змей на небе! Смотри, небо становится ближе!

Обезьяна протяжно верещала в унисон хозяину.

Лишь пройдя ворота воинского квартала, они перестали их слышать. Здесь стояли разделённые узкими улочками многоквартирные одноэтажные дома из саманного кирпича, в которых, в основном, временно жили паломники. Каждое ложе в них стоило очень дорого, однако Бхулаку, как посланцу великой державы, полагалась отдельная большая комната.

Когда они зашли туда, он закрыл дверь, зажег кресалом масляную лампу на столе, сбросил с плеч лёгкую накидку, оставшись в одной длинной юбке-каунакес, которую он носил по здешней моде. Потом повернулся к неподвижно стоящей у входа девушке.

— Сними покрывало, — сказал он глухим от волнения голосом.

Она повиновалась. Под покрывалом у неё теперь были набедренная повязка и расшитый бисером лиф, а ожерелье и большую часть браслетов, в которых танцевала, она сняла.

В мутном свете лампы она была ещё больше похожа на девушку из Библа…

— Анат, — не сдержался Бхулак.

— Меня зовут Айя, господин, — ответила танцовщица, не поднимая глаз.

Но это же был голос Анат — он прекрасно помнил его!

— Почему ты обманываешь меня? — вырвалось у него.

— Я говорю правду. Меня зовут Айя. Зовут тут… При рождении на моей родине я звалась иначе.

— Как?

— Арэдви.

— Где ты родилась?

— Далеко отсюда, в степях на севере. Меня пленил враждебный клан и продал в Маргу, когда мне было ещё очень мало вёсен.

Бхулак не знал, верить этому или нет. Сходство было потрясающее, и дочерью его она тоже не была. Однако вдруг это и правда полный двойник Анат — в мире ведь происходят ещё не такие чудеса…

Но какая в конце концов разница? Он всё равно безумно хотел обладать этой женщиной!

Подойдя, он положил руки на её обнажённые плечи. Их гладкая округлость ласкала его ладони, а исходивший от её тела сладостный запах сводил с ума. Рефлекторно он сжал руки сильнее и ощутил её трепет.

Порывисто привлёк её к себе и припал своим лицом к её, ощутив губами рот, зубы и язык — вместе они были, как влажный трепещущий огонь. Его руки скользнули по гибкой спине и ниже, нетерпеливо рванули тонкую ткань набедренной повязки, освобождая вожделенную плоть, крепко обхватили её…

Девушка простонала. Бхулак слегка отстранился и вгляделся в её лицо. С закрытыми глазами, лёгшими под ними тенями и загадочной полуулыбкой оно напоминало священное изображение лица богини.

— Твои губы сладки, как плоды граната, — прошептал он на языке Ханаана, но она никак не показала, что поняла его слова. Вместо этого её руки ловко развязали его пояс, и каунакес упал на пол. Но на том она не остановилась — руки проникли под его набедренную повязку и сжали его уд, который он ощущал раскалённым, пульсирующим и твёрдым, как дерево.

Это уже было слишком. Он зарычал, подобно льву, и прижал её к себе так, словно хотел вдавить внутрь себя, воедино сплавить свою и её горячую и влажную кожу. Она, сбросив лиф, легко и естественно отдалась его порыву. Закинула руки ему за шею, крепко сцепив их там, подогнула колени и повисла на нём, буквально насадившись на его вздыбленный ствол.

Он зарычал ещё сильнее и стал двигаться в бешеном темпе, под который она сразу же подстроилась, ловко раскачиваясь на мужчине, словно мартышка на пальме. Глаза её были по-прежнему закрыты, а лицо выражало полное блаженство.

Что касается его, то он никогда, как ему казалось, во всей своей безумно долгой жизни не испытывал настолько острого наслаждения. Он словно бы перестал существовать, вернее, перешёл в иной пласт бытия, где всё оно заключалось в этом оглушающем ощущении не то безбрежного наслаждении, не то безграничной боли. Он омывался им, словно стоял под струями мощного водопада, концентрировал его в себе, трансформировал, умножал — и щедро отдавал назад той, через кого получал.

Они не сознавали, что оба громко кричат, что их, наверное, слышат не только соседи по дому, но и весь квартал — да если и сознавали, им было бы всё равно. Их не стало в этом мире, они погрузились в другой — мир ласкового безумия, неземного наслаждения и пылающей вселенской муки.

Однако, при всей своей нечеловеческой силе, Бхулак стал утомляться. Почувствовав, что он замедлил темп, она соскользнула с него, и, развернувшись, нагнулась, снова пропуская его в себя. Он ускорил темп движений и продолжал ускорять, охая и задыхаясь, пока не настал взрыв, который он встретил утробным торжествующим рёвом, слившимся с её пронзительным криком.

В полуобморочном состоянии, обливаясь потом, они стояли по-прежнему слившись. Но страсть ещё кипела внутри них, стараясь прорваться в мир. И вот Бхулак протянул руки, развернул её к себе, покрыл поцелуями лицо, шею, грудь, опустился на колени и продолжал целовать — живот, бёдра, ниже…

Она расставила ноги пошире, конвульсивно выгнулась всем телом, словно лук, и вновь застонала сквозь сжатые зубы, словно от непреходящего мучения.

На Бхулака опять накатило безумие, он вскочил, поднял её на руки и бросил на низкое ложе, навалившись сверху, словно лев на добычу…

…Много часов — а может, тысячелетий — спустя они, обессилев, бок о бок лежали на мокром от пота ложе. Бхулак молчал, безуспешно стараясь осознать то, что он пережил. Девушка тоже молчала, дыша тихо и ровно — но не спала.

— Я буду называть тебя Арэдви, — наконец, произнёс он, сам не зная, зачем и почему — просто это имя ласкало его слух.

Она лишь слегка сжала его руку.