Пастух Земли

18

Маргуш, Марга. 2002 год до н. э.

— …И посему, неустанно заботясь о благоденствии страны нашей и священного града Марги, после долгих раздумий и бесед с богами, вынес я своё решение…

Звонкий голосок Святого человека разносился из ниши на дальней, возвышенной части тронного зала главного дворца Марги. Стоя во втором ряду собравшихся, вместе с послами из разных стран, перед толпой великих людей Маргуша — высших жрецов, военачальников и старейшин купеческих общин — Бхулак плохо различал на фоне пышного убранства ниши фигурку в золотой маске, закутанную в роскошные облачения. Но голос мальчика был слышен чётко по всему обширному залу с многочисленными колоннами из драгоценного дерева и ослепительно белым алебастровым полом (при взгляде на него Бхулак вспоминал святилища канувшей в бездну времён Аратты).

Да, главный человек Маргуша был совсем ещё юнцом, почти ребёнком. Но весь народ страны непоколебимо верил, что уже более трёхсот лет из царской ниши в главном дворце столицы вещает один и тот же правитель. Ибо некогда Пиненкир, богиня великая, благая и грозная, решила одарить Маргуш вечным царём. Невиданным делом было возвращать смертных из кромешного царства, но матерь всех богов столь могущественна, что те не смогли отказать ей. И когда объединивший Маргуш первый царь — мудрый и справедливый, чьё имя ныне забыто, — сошёл в долину смертной тени, Великая Мать вернула его оттуда в образе новорожденного младенца, объявив о том своим жрецам.

С тех пор положенное время спустя после очередной смерти царя жрецы по лишь им ведомым признакам находили того младенца, в которого он переселился, и дальше правил уже он. Имя его стало запретным, он стал зваться просто Святым человеком, а лицо его не могли видеть простые смертные. И говорил он с богами, когда желал того, или когда они сами его призывали.

Бхулак полагал обычное престолонаследие гораздо более простым и безопасным способом преемства власти, но — в каждой стране свои уставы… А Маргушу их целиком и полностью диктовал храм — все здесь торговали, воевали, трудились на полях и в мастерских ради того лишь, чтобы вечно процветали великие храмы и довольны были обитавшие в них боги. Перед ними же предстоял царь, который выслушивал их пожелания и передавал людям. Собственно, и царский дворец тоже считался храмом — самым большим и роскошным. Похожие порядки бытовали и в других великих царствах мира, но здесь — особенно. И ничего удивительного, что в конце концов правитель потерял своё лицо и имя, став воплощением одновременно страны земной и страны небесной, существуя в обеих разом в виде безликого посредника.

Конечно, то, что он говорил, вкладывали в него отнюдь не боги, а приближённые сановники, вроде стоящих тут же поодаль управляющего дворца Эпшума и настоятеля храма Пиненкир Хуту-Налаини. Которые, с свою очередь, несли слово великих Маргуша. Но слова эти бессильно прозябали бы во мраке, не озвучивай их Святой человек.

Теперь вельможи, как обычно, заранее прекрасно знали, что далее скажет царь, потому спокойно стояли в годами отработанных почтительных позах — высокий, худой, с угловатым лицом и жидкой бородой Эпшум, и низенький, толстенький, улыбчивый и ухоженный Хуту-Налаини. От последнего Бхулак знал, что управляющий ознакомлен с его мнением о просьбе арийцев и что сам Эпшум видел в этом благо для страны. Так что неожиданностей случиться не должно было.

— …Потому я отказываю народу ариев в разрешении поселиться в пределах страны нашей.

Это было похоже на визгливый вопль, нежданно грянувший посередине тихой пристойной беседы почтенных людей.

Как только роковые слова прозвучали, Бхулак посмотрел не на Святого человека — знал, что это бессмысленно, а на управляющего дворцом. Лицо опытного царедворца оставалось бесстрастным, но это ещё не значило, что он заранее знал о словах царя — в душе он мог быть потрясён, лишь сохраняя привычную маску. Как и Хуту-Налаини, тоже по виду не обеспокоенный, всё так же благостно улыбающийся, хотя маленькие глазки его, похоже, тревожно забегали.

Но остальные придворные и высокие гости выражали явное недоумение — молча переглядывались и топтались на месте, очевидно, не слишком понимая, как нужно сейчас себя вести.

— Я принял это решение согласно воле богов, — продолжал между тем говорить Святой человек всё тем же иномирным голосом, раздававшимся из-под таинственно поблёскивающей в свете лампад драгоценной маски. — После моего священного брака с великой богиней, я, перерождённый, объявлю об этом всему народу Маргуша на большом пиру в честь праздника начала года.

Вообще-то, управляющий передал Заратахше, что именно на пиру, венчающем весенний праздник, Святой человек объявит, что ариям разрешено поселиться в стране. И сегодняшний сбор во дворце для внимания важному царскому слову оказался неожиданным.

А царь, величество развернувшись, удалился за завесу из роскошной ткани, закрывавшую дальнюю часть ниши.

Бхулак нашёл глазами Заратахшу, который и сам уже спешил к нему, невежливо расталкивая гудящих, словно рой диких пчёл, придворных. Заотар надел на царский приём свои лучшие церемониальные одежды, обильно расшитые золотыми бляшками, с золотыми же гривнами на шее и браслетами на руках. Но лицо его было ожесточённым.

— Нас предали! — бросил он, приблизившись к Бхулаку.

— Кто?

— Это мог быть только Эпшум! — сквозь зубы злобно проговорил Заратахша.

— Нет, это был не я, о достославный посол, и ты, великолепный тамкар великого царя, — раздался позади скрипучий и холодный голос.

Управляющий дворцом, который только что был в другом конце огромного зала, появился перед ними, словно возник из воздуха. И лицом, и повадками он походил на парящего над местом смерти огромного грифа.

— Для меня слова Святого человека такая же неожиданность, как и для вас, — продолжал Эпшум.

Его неприятный голос, тем не менее, звучал спокойно и убедительно, а держался сановник с непринужденным достоинством.

— Но что же тогда случилось? — спросил Бхулак.

— Мыслю я, что случился преподобный Хуту-Налаини, — скрипучий голос вельможи звучал столь же бесстрастно, но теперь в нём угадывалась злобная ирония, а в тёмном горбоносом лице с острой бородкой — хищная ухмылка. — Как мне доложили, вчерашним вечером он просил даровать ему час общения со Святым и обрёл просимое…

Нельзя сказать, что Бхулак был потрясён известием — в этом деле удар мог последовать с любой стороны. Однако он, скорее, подозревал бы в связях с Невидимыми управляющего, чем жреца, который производил впечатление недалёкого жизнелюбца. Но это, конечно, могло оказаться и очень умело созданной маской.

— Что же теперь, о великий? — встревоженно спросил сановника Заратахша.

— Есть ещё ночь, день и ещё одна ночь до весеннего пира, — ответил Эпшум. — Однако простите меня, я бы с радостью побеседовал с вами подольше, но меня призывают мои обязанности.

Сделав прощальный жест, сановник отошёл.

— У меня тоже срочные дела, — сказал Заратахша, и Бхулак понимающе кивнул.

Они пошли к выходу из дворца мимо группок оживлённо переговаривающихся лучших людей Маргуша, среди которых явственно витала смутная тревога. Вообще-то, идея поселить на безлюдных приграничных территориях арийцев большей части здешнего народа нравилась. Память о древнем родстве ещё жила — ведь Маргуш создавали смешавшиеся с местными племенами пришельцы и с юга, и с севера, из степи. А начало все эти потоки брали из самой Аратты. Здесь молились и арийским богам наравне с теми, которых почитали люди Элама и Двуречья. Кроме того, арии славились верностью слову. А ещё получать их отборный скот в обмен на маргушские товары было достаточно выгодной торговлей.

Но главное — собравшиеся во дворце люди, конечно же, понимали, что решение Святого человека выгодно прежде всего млеххам, которых тут не любили, хоть и сотрудничали с ними.

Бхулак слегка удивился, заметив среди роскошно одетых людей с умащёнными благовониями и аккуратно подбритыми бородами, слоняющегося с блаженным видом давешнего грязного и растрёпанного нищего. На плече его, словно прилипнув к нему задом, так и сидела кривляющиеся обезьянка. Впрочем, почему бы ему тут и не быть — как личностей, причастных к потустороннему миру, даэвона свободно пускали в любой храм, а ведь царский дворец таковым и являлся.

Бхулак тут же забыл о дурачке, увидев, как в глубине зала к стоящему в окружении богато разодетых купцов настоятелю храма Пиненкир подошли двое стражников и стали ему что-то говорить. Они стояли у одной из колонн, четко видимые в потоке солнечных лучей из светового колодца наверху. Но что именно они говорили, слышно, конечно, не было, хотя жесты Хуту-Налаини выдавали раздражённое недоумение. После короткой беседы он, пожав плечами, отправился куда-то между стражами. Купцы провожали их взглядами.

С Заратахшей он расстался у бассейна за воротами внутреннего города, близ величественных гробниц Святых людей прошлого и самых славных из владык Маргуша. Жрец, наскоро распрощавшись, скорым шагом пошёл в сторону арийского подворья, а Бхулак отравился домой, надеясь на отдых наедине с Арэдви. Но там его встретила пустота. Поясной мешочек танцовщицы с красками для лица, зеркальцем и другими мелочами отсутствовал, а значит, она ушла куда-то надолго. Ничего удивительного в этом не было, но Бхулак почему-то встревожился.

Он устал — во дворец их пригласили на рассвете, а Святой человек вышел к ним только через несколько часов, и все это время они простояли. Сев на ложе, Бхулак с удовольствием вытянул ноги, но тут в глазах его потемнело, и он очутился в потаённой комнате разума перед лицом своего владыки.

— Где твоя самка? — спросил Поводырь.

— Я не знаю, — ответил Бхулак. — Это важно?

— Пока нет. Но может стать по мере развития ситуации.

— Не понимаю.

— Тебе и не нужно. Основные события развиваются в соответствии с моим генеральным прогнозом.

— Ты знал, что царь откажет арийцам?

— Это был наиболее вероятный вариант.

— И не предупредил меня?..

— Зачем?

И правда — зачем…

Бхулак выскочил в реальный мир так же мгновенно, как и покинул его. Слова Поводыря заставили его глубоко задуматься. Отношения с Арэдви по-прежнему доставляли ему великую радость, но он был слишком стар, пережил слишком много событий и знал слишком много людей, чтобы абсолютно расслабиться перед любимой женщиной. В конце концов она ведь уже солгала ему в очень важном деле. Имелись и другие настораживающие моменты.

Например, девушка проявляла слишком большое любопытство к его делам. С одной стороны, это было понятно — от того, как они повернутся, зависело его будущее. И её осведомлённость в мире столичных интриг тоже объяснима — танцовщице главного храма открывались многие тайные вещи. Но всё же… Бхулаку всё время казалось, что она слишком хорошо понимает суть происходящего и подспудно пытается повлиять на него, подталкивая к каким-то решениям.

Только вот каким именно, оставалось неясным. Вроде бы она намекала ему, что не стоит поддерживать арийцев в их желании переселиться. Ещё она несколько раз ловко уворачивалась от возможности познакомиться с Заратахшей или посетить с Бхулаком арийское подворье. Он даже заподозрил её в том, что она связалась с тамкаром Машдой и выполняет его поручения. Однако ничто иное об этом не свидетельствовало, а после того, как он сам стал демонстративно уходить от разговоров об арийцах, и она их прекратила.

Зерно подозрения в Бхулаке оставалось, но не прорастало. Или он просто сам того не желал.

Но то, что Арэдви интересуется Поводырь, очень его встревожило. Тем более, что она так и не возвращалась, и это было нехорошим признаком.

Однако искать её сейчас бесмысленно — городские ворота всё равно уже закрылись. Скорее всего, она почему-то ушла в храм и останется там на ночь.

Порешив пока остановиться на этом успокоительном предположении, Бхулак вознамерился отойти ко сну — день завтра предстоял нелёгкий. На самом же деле он даже не представлял, насколько нелёгкий…

На рассвете он был вырван из тревожных грёз настойчивым стуком в дверь. Бросив взгляд вокруг, он увидел, что Арэдви так и не приходила. И стучалась не она — ей был известен секретный запор.

На пороге стоял Заратахша. Взглянув на его встревоженное лицо, Бхулак мгновенно сбросил с себя клочья сна и молча пропустил жреца в дом.

— Вчера после слова Святого Эпшум приказал заключить Хуту-Налаини в темницу, — начал тот без обычных предисловий и не присаживаясь, что говорило о лихорадочном возбуждении обычно степенного и уравновешенного заотара.

— Я видел, как его уводит стража, — ответил Бхулак, приглашающе указывая на покрытую пёстрой тканью скамью.

Но Заратахша не присел, продолжая расхаживать по комнате.

— А знал ли ты, что Эпшум намерен был допросить его ночью? — быстро спросил он.

— Это разумно с его стороны.

— Но он его не допросил… Не смог.

Бхулак вопросительно взглянул на жреца.

— Когда он пришёл в темницу, где его держали, Хуту-Налаини был мёртв, — ответил тот с кривой улыбкой. — Весь раздулся. Лекари говорят, яд — такой же, как в духовых трубках дикарей. Мне только что рассказал мой человек из дворца.

После этих слов Заратахша тяжело опустился на скамью. Бхулак достал две чаши, налил в них прекрасного местного вина из винограда, пододвинул одну жрецу и сел напротив него. Тот схватил чашу и выпил всё одним глотком. Бхулак подлил ему ещё и тоже выпил свою чашу.

— Невидимые всюду, — проговорил он.

Они и раньше это предполагали, но то, что Мелухха забралась так глубоко во все самые тайные и запретные места Маргуша, стало совсем плохой вестью. Невидимые сумели быстро и успешно избавиться от заключённого настоятеля, и это говорило о том, что они могли достать в столице кого угодно. И сделать что угодно.

— Я приказал своим укрепить дом и быть наготове и сразу пошёл к тебе, — сказал, помолчав, жрец. — Приготовься тоже, сегодня или завтра может случиться зло.

Бхулак задумчиво кивнул.

— Спасибо, достойный заотар, что подумал обо мне, — проговорил он.

— Нам надо держаться друг друга — млеххи истребят нас обоих, если смогут, — глухо ответил Заратахша.

Бхулак согласно кивнул.

— Думаешь, они начнут сегодня? — спросил он.

— Скорее, завтра. Ночью царь совершит священный брак, а потом начнётся общее веселье на Навака раокаҳ. Самое время учинить смуту.

Это умозаключение тоже было вполне разумным. Бхулак не верил, что покойный Хуту-Налаини был главным эмиссаром Мелуххи в Маргуше — не того пошиба тот был человеком, чтобы сидеть в центре сплетённой Невидимыми изощрённой паутины. Главный паук наверняка был живым и здоровым, и у него было уже всё готово к тому, чтобы нанести смертельный удар. Недаром в последнее время среди столичного муравейника так часто стали мелькать тёмные лица курчавых дикарей.

В свете принесённых жрецом известий и странное отсутствие Арэдви приобретало зловещий смысл.

— Что же, — подытожил Бхулак. — Нам обоим всё равно сегодня придётся смотреть на шествие царя к невесте. Будем же готовы ко всему.

…Этим вечером Марга напоминала встревоженный муравейник. От поселений к священному городу тянулись толпы празднично разодетых весёлых людей. В руках их пылали факелы, слышались песни и смех, раздавался громкий стук барабанов и звуки флейт.

Свадебное шествие Святого человека начиналось от главного — северного — выхода из дворца, по ходу солнца обтекало его вдоль внешних дворцовых стен с башнями и многолюдной гомонящей рекой стремилось к храму Пиненкир. В каждой башне, мимо которой катилась толпа, адским полымем ревели пасти глиняных печей, непрестанно поглощавшие подкидываемые им жрецами жертвы — коз, овец, голубей, источая густой дух горелого мяса.

Музыканты бешено били в барабаны и бубны, не жалея дыхания, играли на флейтах. Посвященные Великой Матери женщины, старые и молодые, с заплетёнными в косы волосами, разражались то радостными криками, то громкими рыданиями. Священные женомужи, половина одежд которых была мужской, а половина женской, оглушительно стучали палицами об овальные щиты, совершая символическое соитие сами с собой. А младшие храмовые жрецы дико завывали, во славу богини нанося себе раны ножами. Все они отведали хаомы и временно не принадлежали миру сему.

Во главе процессии, но отделённая от прочей толпы плотными рядами стражи, двигалась группа лучших людей Маргуша, в центре которой — Бхулак знал это, хоть и не мог разглядеть — шёл сам Святой в своей жутковатой маске. А в храме его ждала невеста — в образе, конечно, одной из храмовых танцовщиц. Их соитие означает мистическое соединение в области богов самого духа Маргуша с благодатью Матери. Плодом же этого брака станет новорождённый год — ещё один год благоденствия для страны.

Бхулак и Заратахша довольно быстро потеряли друг друга в огромной толпе возбуждённых людей. Обычно сдержанные маргушцы в эту ночь позволяли своим страстям прорваться наружу. Они не только кричали, хохотали и пели, но и плясали, и прыгали через скакалки — особо угодное богине упражнение. А некоторые, не таясь и не стыдясь, на глазах у всех любили друг друга. В эту ночь такое поведение не только не порицалось, но и поощрялось — считалось, что так люди заряжают любовным пылом священную пару в храме.

Голова процессии уже добралась до конечного пункта, а хвост её всё ещё извивался рядом с северным входом во дворец. Бхулак бесцеремонно проталкивался сквозь плотную толпу — он чувствовал, что основные события сегодня будут происходить именно вокруг храма и хотел быть там вовремя. Когда он добрался туда, группа вельмож с царём уже была на возвышении перед главным входом. Рядом со Святым человеком стоял Эпшум — со своим обычным видом надменного грифа, и второй жрец храма, лицо которого показалось Бхулаку несколько растерянным. Немудрено…

— Люди Маргуша! — возгласил царь своим высоким, но сильным, услышанным по всей площади, голосом. — Я благословляю добро и проклинаю зло умирающего года! Скоро я вступлю в священный брак с великой богиней, и родившийся от него новый год станет благословенным!

Народ разразился исступлёнными воплями, музыканты вконец обезумили, рваное пламя факелов металось над толпой, отражаясь бешеным мельтешением бликов на украшавших дворцовые стены красочных мозаиках, отчего изображённые там божественные существа словно бы оживали. Казалось, весь великий город пришёл в безостановочное движение — словно волей богов разбуженный перед сотворением мира косный хаос. Лишь бесчисленные звёзды на густо-чёрном небе сияли ясно и спокойно, с холодной усмешкой взирая на людское бурление внизу.

Святой человек развернулся и размеренным шагом направился ко входу в храм. Свита следовала за ним в почтительном отдалении. Как знал Бхулак, царь должен был один войти в потаённую келью, где на роскошном ложе с разбросанными по нему разжигающими любовную страсть растениями его ожидала женщина, в которую в эту ночь благоволила вселиться богиня. Перед встречей с женихом она долго омывала свои чресла, её умащали благовонными притираниями и окуривали брачные покои благородными ароматами.

Двери закроются, и священная пара приступит к таинству, по окончании которого жених выйдет к вельможам и возгласит о зачатии новой жизни в новом году.

Бхулак, правда, сомневался, что малолетний царь уже способен овладеть своей невестой. Но не сомневался в том, что дитя их родится в назначенную пору — то есть, на закате завтрашнего дня, когда наступало новолетие.

И тут на него сошла непреложная уверенность в том, что он сам должен быть сейчас в храме! Бхулак понятия не имел, откуда он это знает — такие озарения случались у него и раньше, и он давно убедился, что Поводырь отношения к ним не имеет. И ещё он знал, что, если уж это осознание пришло, действовать надлежит именно так, как оно велит.

Он начал проталкиваться сквозь толпу, пытаясь попасть на зады храма. Его фасад был оцеплен воинами, не пускавшими туда беснующийся на площади люд, но позади было темно и тихо. А он знал одну неприметную калитку в задней стене, которой иной раз пользовались младшие жрецы и танцовщицы, чтобы незаметно ускользнуть в город. Она, конечно, был заперта, но Арэдви давно уже показала ему, как её можно отпереть снаружи.

Калитка вела в защищённый глинобитной стеной тенистый сад, где жрецы-духовидцы и прорицатели предавались созерцанию иномирных тайн. Но сейчас тут было темно и пусто, даже гомон толпы с площади доносился, словно рокот отдалённого прибоя. Бхулак бесшумно скользил по узким тропинкам, стараясь скорее проникнуть в здание, как тут на него вновь обрушилось предчувствие — но на сей раз оно буквально кричало о близкой опасности!

Он остановился, словно наткнулся на стену, и попытался понять, в чём дело. Однако не успел: в кустах что-то зашелестело и все его тело оказалось обездвижено прочной сетью. Он дёргался, пытаясь освободиться, но безуспешно. А выскочившие из темноты небольшие юркие фигурки в чёрных одеждах уже схватили его цепкими руками. Сильный удар по голове стал последним, что он ощутил перед тем, как потерять сознание.

Когда он очнулся, вокруг царил полный мрак. Он чувствовал, что глаза его открыты, но не видел ничего. Подавив начинающийся из-за слепоты приступ паники, он попытался двинуться. Безуспешно. Мышцы напрягались, но их, похоже, держали верёвки.

Тьму вдруг разорвал ярчайший свет, и Бхулак понял, что глаза его на месте, но теперь они ослепли уже от неожиданной вспышки. И первое, что он увидел, когда зрение стало возвращаться — уродливая морда злобно оскалившейся обезьяны. Она зашипела ему прямо в лицо, обдав вонючим дыханием, и прянула куда-то в сторону.

Свет, исходивший от факела, отодвинулся и Бхулак смутно разглядел стены длинной комнаты. По всей видимости, он оказался там, куда стремился — во дворце. Лежал на глиняном полу, крепко связанный и прислонённый спиной к стене.

Из сумрака выступила закутанная в роскошные облачения невысокая фигура. Блеснула золотая маска, украшенная самоцветами. Святой человек! А рядом с ним… да, управляющий дворцом Эпшум, по своему всегдашнему обыкновению хищно улыбающийся!

Истина предстала перед Бхулаком во всей своей примитивной безнадёжности — млеххам просто не надо было захватывать Маргуш, они и так уже управляли им!

Но… обезьяна, причём тут она? Он же уже видел её…

— Приветствую тебя, славный тамкар великого царя, — заговорил Эпшум, не скрывая зловещего ехидства. — Как видишь, в нашем благословлённом Матерью Маргуше всё совсем не так, как кажется пришельцам.

— Значит, это ты, а не Хуту-Налаини… — с трудом проговорил Бхулак пересохшим ртом.

— Тайно держу руку Мелуххи? — охотно подхватил вельможа. — Конечно же, я. А бедный простодушный Хуту просто подвернулся в нужный момент и сослужил службу — отвёл от меня подозрительные взгляды назойливых чужеземцев. Он же так ничего и не понял — даже когда я воткнул в него отравленную стрелку, всё пытался что-то мне объяснить, пока не умер.

— Но почему?

— Почему я на стороне млеххов? Потому что они мне больше по сердцу, чем надменные пришельцы из Двуречья, и уж тем более вонючие коневоды из северных степей. Ну и кроме того, Невидимые, как видишь, и так тут при власти, — он с явным почтением указал на безмолвно стоящего поодаль Святого человека. — И ты ещё спрашиваешь, почему?

— Божественный царь, — проговорил Бхулак, обращаясь к Святому. — Разве не видишь ты, что с тобой играют, а страну твою хотят захватить?

Из-под маски раздалось неприятное тонкое хихиканье. С возрастающим изумлением, вытеснившим все остальные чувства, Бхулак наблюдал, как из драгоценных одежд выпросталась маленькая тёмная рука, потянулась к маске и сняла её. Коричневая кожа, клочковатая неопрятная бородка, блестящие круглые карие глаза… Это был тот самый нищий даэвона!

— Я Кимаджи, старшина Невидимых и главный жрец Трёхликого в Маргуше, — проговорил тот высоким голосом со странным акцентом. — Ты искал меня, но не мог найти.

— Но и ты не смог меня убить, — нашёл в себе силы возразить Бхулак.

Но изумление его было велико: всё это странно, удивительно и страшно. При этом Бхулак не сомневался, что сумеет преодолеть вражьи козни и остаться в живых. А пока следовало выиграть время и выяснить как можно больше.

— Это так, — согласился млехх. — Но, как всегда бывает, все свершилось наилучшим образом. Я предполагал, что этой ночью ты проберешься во дворец, и мои слуги ждали тебя. А перед тем, как умереть, ты расскажешь мне все тайны твоего лугаля, все его помыслы о Маргуше и Мелуххе, и выдашь всех твоих людей в этом городе, которые шепчут тебе на ухо тайны.

— Не думай, что ты победил, — бросил Бхулак, лихорадочно стараясь понять, как бы выкрутиться из беды.

Он оценил изящество замысла Невидимых, которые вполне оправдали свою славу изощрённых заговорщиков. Под видом безобидного даэвоны их глава был вхож буквально во все уголки столицы, а найти его под этой личиной не было никакой возможности. А теперь Эпшум, надо думать, возведёт его на трон — истинный облик мальчика-царя мало кто знал, и, надо думать, те из них, кого Эпшум опасался, уже мертвы. Как, видимо, и сам царь…

— Я победил, — убеждённо кивнул Невидимый. — Победила Мелухха — как всегда. У нас нет настоящего войска, но есть богатства, за которые мы можем купить всё. И у нас есть тайное знание, магия, которая побеждает и подчиняет всё. И ещё есть наш разум, данный нам богами и превосходящий разум любых варваров. И потому мы станем господами всех варварских стран, а великая, возлюбленная богами Мелухха под покровом Трёхликого женомужа пребудет вечно — пока мир не поглотит беспредельная бездна адитьи.

Последние его слова Бхулак не расслышал — от отчаянно пытался оказаться в потайной комнате разума, чтобы призвать по помощь Поводыря, решив, что без него он не справится. Но комнаты словно никогда и не было — будто глухая стена отгородила его от небесной машины. Попытавшись ещё несколько раз, Бхулак понял, что на помощь свыше надеяться тщетно.

— Так значит, ты в виде Святого человека сидишь во дворце Марги? — обратился он к млехху. — Но… ведь это невозможно: я видел вчера Святого, а потом сразу же — тебя…

Кимаджи вновь издал свой режущий ухо смешок.

— Тянешь время, эламит, — понимающе кивнул он. — Это тебе не поможет. Но я отвечу. Ещё час назад под этой маской и был мальчишка-царь. А теперь я. И так будет дальше. А теперь хватит — у нас ещё есть дела, помимо тебя. Говори: что собирается предпринять лугаль Хутран-темпти? Кто помогает тебе в Маргуше?

— Говори, — повторил за ним Эпшум.

Было видно, что этот надменный и резкий человек относится к главе Невидимых с боязливым почтением.

— Я ничего не знаю, — ответил Бхулак, пытаясь понять, что теперь делать.

Эпшум сделал знак, и из-за его спины выступили два воина. Насколько успел рассмотреть Бхулак, один млехх, а второй дикарь-наёмник. Они грубо подняли его, бросили на широкую скамью и остановились, ожидая приказаний.

— Ты скоро расскажешь всё, — заверил управитель. — Боль заставит тебя. Они умеют причинять боль, особенно этот.

Он указал на низкорослого дикаря, раздвинувшего в улыбке толстые губы, между которых в свете факелов блеснули белые зубы. Тот снял с пояса объемистую сумку, сел на пол и принялся доставать из неё и раскладывать на полу инструменты зловещего вида — острейшие обсидиановые лезвия, медные крючья и большие иглы.

Бхулак глядел на эти приготовления мрачно, но без паники — он знал, что может сопротивляться боли гораздо дольше и лучше, чем большинство людей. Рано или поздно пытки его, кончено, сломают, но до того он надеялся на изменение ситуации. Гораздо больше его беспокоило и даже пугало исчезновение связи с Поводырём. Разорвать её могла только сама машина. Но зачем? Неужели она хочет, чтобы его убили или запытали до смерти?.. Это казалось слишком нелепым, чтобы Бхулак мог в это поверить. Ведь всё складывается именно так, как желал Поводырь: млеххи захватят Маргуш, и глава Невидимых теперь известен. Скорее, Поводырь должен объявиться и предложить стратегию, каким образом завоевать доверие Кимаджи и стать его союзником. Может, попробовать сделать это самому? Ведь главное сейчас — освободиться от пут.

— Не думает ли почтенный млехх, что мы могли бы не быть врагами? — заговорил Бхулак, решив, что попыткой договориться он ничего не потеряет.

Кимаджи вновь кивнул с пониманием.

— Ты должен был это сказать, — сказал он. — И, возможно, я и правда бы попробовал перетянуть тебя на свою сторону, заставить предать твоего лугаля и арийцев, с которыми ты дружен. Но у меня мало времени, а ты ненадёжен.

— Прекрати, — обратился он к осматривающему свои инструменты дикарю. — Мы не станем его пытать — это человек очень сильный, пока он заговорит, может пройти много времени, а его у нас очень мало.

Дикарь с явным разочарованием спрятал своё жуткое добро в сумку, поднялся и встал рядом со вторым воином. Эпшум вопросительно взглянул на главу Невидимых.

— Сейчас он всё расскажет — сам и быстро, — заверил тот. — Приведите женщину.

— Господин? — с непонимающе проговорил управитель.

Бхулак ощутил в сердце смертный холод.

— Я же говорил, что она пригодится, когда ты хотел убить её. Эламит расскажет всё, чтобы она спаслась.

— Рабыня?

— Поверь, для него она куда больше, чем просто рабыня, — со своим мертвящим смехом ответил млехх.

Эпшум отпрянул в тень из поля зрения Бхулака и что-то повелительно сказал. Вскоре с той стороны послышались звуки шагов нескольких людей. Они вышли на освещённое пространство. Прежде всего перед ним предстал бывший тамкар Аккада Машда. При виде положения Бхулака он расплылся в довольной улыбке.

А потом на свет вышли два воина, между которыми стояла Арэдви.