Поцелуй черной вдовы (СИ)

Глава 10

В «Колоколе и короне» Соланж явно перебрала с элем, иначе чем объяснить странный сон, приснившийся ей этой ночью…

А снился ей лес.

Темный, пасмурный лес, будто простуженный, в патине инеистой изморози, встретивший то ли ее, то ли и не ее вовсе чуть слышным покряхтыванием старых осин, перешептыванием затаившихся меж корней мелких животных и гудением ветра в кронах над головой — казалось, лес этот открыл ей невидимые объятия и принял ее.

Заговорил с ней своим особенным языком, явив тайны, прежде сокрытые: тонкие нити, светящиеся в траве, позвали Соланж за собой, указывая дорогу так ясно, как стрелка, прочерченная углем, и она точно знала — нить, повисшая в воздухе, путь палевки в траве. Та пробежала промеж двух стволов, по мшистой подушке древнего леса не более получаса назад, и догнать ее так же легко, как пройти по следам грязных ботинок, натоптавших в гостиной.

Надо только бежать.

Бежать так быстро, как только сумеешь, так низко, чтобы, припадая к земле, ощущать тонкий мускусный запах животного.

Его страх.

И желание жить…

Соланж и бежала. Мягко и невесомо ступая на промерзшую землю… Наслаждаясь погоней и ощущением пьянящего счастья, разливавшегося по телу. Свободой… Такой приторно сладкой, что рот наполнялся слюной.

А вот и полевка…

Сидит, не ведая, что она настигла ее, подобралась совсем близко, вот-вот ухватит зубами…

Соланж подкралась к ней еще ближе, кинулась: миг — и хрупкое тельце забилось меж острых зубов, желая освободиться.

Напрасно…

Она не выпустит своей жертвы, не сейчас, когда теплая кровь сладкой патокой заливает язык и дурманит рассудок. Челюсть сжимается крепче, трещат тонкие косточки — и Соланж просыпается.

Что это было? Она провела по лицу, сгоняя дурман странного сна, такого явного, словно и не сна вовсе — воспоминания. И провела языком по зубам, будто все еще ощущавшим мышиное тельце, зажатое между ними, и сладость пролитой крови…

Кошмар.

Она села в постели и осмотрелась: та же комната в маленьком пансионе, убогая и простая, те же стол и стул у крохотного окна, те же шкаф и кровать, но она как будто другая. Что это было? К чему этот сон? Может быть, разговоры о травле медведя навеяли на нее этот призрачный морок, может быть… что-то еще поспособствовало ему.

Алкоголь, например.

Ей не стоило пить с Шекспиром и Ричардом, по крайней мере, не столько. Впредь нужно быть осторожнее и не пытаться сойти за своего парня, на спор наливаясь пенистым элем.

Глупо все это. О чем она только думала?!

— Роберт? — В дверь постучали, и Соланж узнала голос Шекспира. — Ты проснулся, приятель? Нам нужно в театр. Не хотелось бы опоздать в первый же день!

— Дай мне минутку, — отозвалась она, вскакивая с постели и принимаясь метаться по комнате, надевая одежду. Темно-синие штаны, рубашка, куртка и зеленая шапка — все нашлось сваленным в одну кучу. Видела бы мама, в чем ходит по городу ее дочь… А уж при виде кое-как обрезанных ножницами волос и вовсе расплакалась бы. Мама любила ее темные волосы, говорила, на ощупь они — соболиный мех, мягкий и нежный, так и хочется прикоснуться.

Вот только никто, кроме нее, не касался Соланж долгие годы.

И волос тоже не гладил…

Так какой тогда смысл держаться за них, если только не соблазнять старых пройдох, падких на девичью красоту? Но к этому она возвращаться не собиралась.

— Я готов. — Она выскочила из комнаты, где в коридоре, прислонившись к стене, со страдальческим выражением на лице дожидался Уилл.

— Боже мой, не кричи, умоляю! — попросил он, скривившись от боли. — Голова просто раскалывается. Как тебе удается выглядеть таким бодрым?

Соланж пожала плечами.

— Природный талант.

И даже не покривила душой: перевертыши, как она знала, никогда не страдали похмельем. Наверное, бересклет в их крови выжигал алкоголь… По крайней мере, так она думала.

— Тебе повезло.

Знал бы он, в самом деле, цену подобных везений, не стал бы завидовать…

— Поспешим, репетиция вот-вот начнется.

Они вышли на улицу под абсурдным названием Сент-Лоренс-Путни-Хилл, на которой и находился их покосившийся криво оштукатуренный домишко с унылым синим дельфином над дверью, и направились по Шелл-стрит, маневрируя между куч мусора. Доугейт — район не из лучших, но именно потому и жилье здесь дешевое.

В самый раз для двух таких нищих, как она и Шекспир.

Правда, она на пять шиллингов все же богаче. И все благодаря Сайласу Гримму, завещавшему ей, так сказать, своего жеребца! Мысли о Гримме, как всегда и бывало, испортили ей настроение, но в театре, едва переступив порог «Глобуса», они окунулись в стремительный водоворот его жизни, и для грусти и мрачного настроения не осталось ни времени, ни сил.

— Эй, парень, иди сюда, слышишь? — окликнул Соланж женский голос, когда она, прячась за занавесом, наблюдала за репетицией.

Ей самой досталась крохотная роль в целых три слова, но ее это устраивало: ей вообще не стоило бы появляться на сцене перед множеством глаз, но она полагала, что отцу с Джеймсом никогда не придет в голову искать ее на подмостках. Она как-никак всегда была одиночкой, а актеры, как она видела это теперь, все равно что семья, сплоченная, не всегда друг ко другу лояльная, но семья. И причислять себя к ним было неловко, но неожиданно даже приятно…

— Да, мэм, вы меня звали? — Она не сразу догадалась, что кличут ее, еще не привыкла быть парнем, и женщина, верно, решила, что она притворялась глухой, лишь бы увильнуть от работы.

— Да уж звала, — недовольно отозвалась она. — Но кто-то не спешил отозваться.

— Я засмотрелся, мэм, никогда прежде не был в театре, — призналась Соланж, и женщина разом оттаяла.

— Да что там смотреть, — она махнула рукой, — кривляние, да и только. Идем помоги мне! — Поманила она ее за собой. — Бёрбеджу не понравится, коли станешь слоняться без дела. Слышала, ты хорошо управляешься с иглой и булавками, правда ли?

— Правда, мэм.

— Зови меня госпожой Люси. Я здесь главная по костюмам и гриму. Сможешь пришить кружева по подолу?

— Да, мэм.

— Отлично. Филдс снова подрал их каблуками, глупый мальчишка! Полагает, раз он звезда, театр обязан из раза в раз разоряться на кружева и прочие глупости для него. Вот смотри, — госпожа Люси ввела девушку в гримерку актера и указала на ряд платьев на вешалках, — это всё гардероб нашего мальчика… Следи, чтобы платья были в порядке. И будь осторожна: они стоят целое состояние, — наставительно сказала она. — Настоящие бархат, шелк и атлас. Костюмы — основное богатство любого театра.

После этого Соланж целый час нашивала кружева по подолу, в тусклом свете маленького окна делать это было непросто, и у нее заболели глаза. Потом госпожа Люси принесла ей дублет и велела проверить, хорошо ли держатся пуговицы. Сотня маленьких, обшитых черным фетром пуговок, на жестком белом жаккарде смотрелась невероятно красиво, но пришивать их оказалось настоящим мучением… Она исколола пальцы до крови. А всего-то три пришлось перешить, чтобы не отодрались в следующий раз.

В конце концов, госпожа Люси сжалилась над старательным пареньком и позвала его в свою крохотную каморку, где заваленный кистями, губками и тюбиками белил стол представлялся настоящей алхимической лабораторией. Чуть отодвинув их в сторону, она поставила перед ней кружку чая и кусок рыбного пирога…

— Ешь вот, совсем ведь тростиночка. Того и гляди переломишься! — сказала она и принялась перемешивать что-то в маленькой плошке.

Соланж, на ходу позавтракавшая парочкой яблок, с благодарностью принялась за еду и, откусив огромный кусок, с полным ртом поинтересовалась:

— Что вы делаете, мэм?

Госпожа Люси зыркнула на нее быстрым взглядом и ответила, не отвлекаясь от дела:

— Перемешиваю квасцы и яичный белок. Это паста для кожи лица, — пояснила она на ее недоумевающее молчание. — Что-то вроде венецианских белил, но дешевле в разы.

Соланж знала, конечно, что старая королева замазывала морщины таким толстым слоем белил, что лицо ее больше походило на маску или лик призрака, чем на лицо живого человека. Но зачем этой моде подражают актеры, не понимала…

— А зачем актеры белят лицо? — спросила она. — Они забавные с этими лицами.

— Много ли ты понимаешь, глупый мальчишка? — беззлобно поддела ее собеседница. — Набеленные лица лучше видно в тусклом освещении сцены.

— Тогда стоит зажечь больше свечей.

— И спалить весь театр?! — Соланж охнула, получив назидательный подзатыльник. — Ишь прыткий какой. К тому же свечи тоже недешевы! Хочешь по миру нас пустить?

Потирая затылок, Соланж собрала с тарелки все крошки от пирога.

— Я просто не знал, — повинилась она. — Извините, госпожа Люси.

— То-то же, впредь будешь умнее. А теперь марш на сцену! Пора декорации ставить. Лишняя пара рук не помешает!

Поблагодарив за обед, Соланж побежала на сцену, где работники устанавливали разрисованные щиты и затягивали потолок черным сукном. Позже ей объяснили, что так делают, когда играют трагедию, во время комедии потолок затягивали голубым.

Вскоре со всех сторон только и слышалось: «Роб, подсоби!» или грубее «Тащи сюда свою тощую задницу, Роб, хватит пялиться по сторонам».

Соланж вовсе и не глазела: носилась белкой то к одному, то к другому и к трем часам, когда подняли флаг и в театр хлынули зрители, просто падала с ног от усталости. С Шекспиром и парочкой слов не смогла перекинуться за день, видела разве что, что он счастлив — театр, действительно, много для него значил, — и впервые на своей памяти радовалась счастью другого.

Когда же началось представление, один из работников — кажется, Жирный Гарри — потащил ее к зрителям в яму, сказал, что глазеть она должна не на сцену, а высматривать среди доброго люда карманников, коих здесь «тьма тьмущая», того и гляди стащат последнее, коли чересчур зазеваешься. Одного Гарри, в самом деле, поймал и привязал к столбу около авансцены до конца пьесы… После его препроводили в судейскую палату.

Соланж же мечтала лишь об одном: вернуться домой, пусть даже в неуютную комнатку под чердаком, и, вытянув ноги, наконец отдохнуть, но Ричард-неугомонный-Бёрбедж снова сказал:

— А теперь, други мои, пришло время травли медведя. Готовы немного развлечься?

Нет! Только не это.

— Да, конечно, — ответил Шекспир и посмотрел на нее. — Скажи, Роб, это было бы замечательно!

И Соланж, мысленно застонав, кивнула, придержав свое мнение при себе.