Поцелуй черной вдовы (СИ)

Глава 18

Возвращаясь с одеждой для Сайласа, Соланж очень надеялась, что она ему подойдет: покупать что-то мужчине, особенно этому, было до странного непривычно. Кто бы сказал ей о чем-то подобном неделю назад — не поверила бы, а теперь…

Стояла, отвернувшись к окну, и ждала пока Гримм приоденется. И до страстного жаждала обернуться, чтобы увидеть… метку от пули, которой она «одарила» его на дороге.

Сколько прошло времени с этих пор? Дня три-четыре? А Сайлас выглядел совершенно здоровым.

Как вообще такое возможно? И почему она из глупой стыдливости не рассмотрела его под мостом? Теперь не мучилась бы от любопытства.

— Ты явно обо мне не самого лучшего мнения, — произнес вдруг мужчина, и Соланж, обернувшись, увидела, как он поводит плечами. Рубашка, к слову, затрещала по швам.

— Если не нравится, мог бы сам отправляться к старьевщику, — огрызнулась она, понимая прекрасно, что именно этого сделать Сайлас не мог. — Лучше спасибо скажи, что вообще еще жив. И одет.

— Спасибо, мисс Дюбуа, — охотно отозвался мужчина, чем неожиданно ее очень смутил. И насмехался он или нет, понять было сложно. — А за одежду я деньги верну, дай только время, — пообещал вдруг. — Кстати, ты увела моего берберийца… Где он?

А вот этот вопрос Соланж предпочла бы и вовсе не слышать…

— Кхм… продала…

— Здесь, в Лондоне?

— Да.

Сайлас, как ей показалось, расслабился, но широкие плечи по-прежнему слишком туго натягивали рубашку. И Соланж против воли глядела на них, будто ждала, что не новая уже ткань каждый миг расползется по швам…

— Сколько выручила?

— Пять фунтов.

— Пять фунтов?! — Гримм схватился за голову. — Это чистый грабеж. Я заплатил все пятнадцать.

— Пятнадцать фунтов за лошадь?! — в свою очередь поразилась Соланж.

И получила в ответ осуждающий взгляд.

— Обсидиан — не лошадь, а конь чистокровной породы, — возразил собеседник. — К тому же преданный друг и товарищ.

— Не знала, что… — «Псы заводят друзей» почти сказала она, но прикусила язык.

В конце концов ей не стоило так называть человека, пострадавшего из-за нее… Хотя бы из благодарности и не стоило.

Но Гримм прищурил глаза.

— Чего ты не знала? — осведомился без экивоков. И подступил слишком близко. Хотя в маленькой комнатушке под крышей присутствие Сайласа Гримма в любом случае подавляло собой: он будто занял собой все пространство. Собой и своими плечами в тесной рубашке. И вытеснил воздух.

— Что ты… можешь кого-то любить, — выдохнула Соланж, отступая на шаг. — Вот хотя бы коня.

Она особо не думала о словах, просто хотела отговориться и все, но, ляпнув вдруг о любви, горячо вспыхнула, особенно под внимательным взглядом сапфировых глаз, отчасти осуждающих, отчасти…

— Нет, я понимаю, конечно, что в твоих глазах я всего лишь бесчувственное животное, ты привыкла так думать, но даже животные… умеют любить. И порой не в пример больше людей, — произнес Сайлас Гримм назидательным тоном. И добавил насмешливо: — И Обсидиана я люблю, в чем мне не стыдно признаться. Так в какую конюшню ты его продала? Покажешь?

Ощущая себя провинившимся учеником, Соланж молча кинула, но тут же, будто опомнившись, вскинулась:

— Но ты ведь не станешь выходить с такими глазами? Тебе нельзя.

— Нам нужно в лес. Этим же вечером, — напомнил ей Сайлас. — Или ты позабыла об этом?

Забудешь об этом, конечно.

— Нет, не забыла, но если в Лондоне ищут пропавшего перевертыша, то твои, извини меня, полыхающие глаза станут горящим в ночи маяком для всех охотников за головами в округе.

Сайлас молчал не дольше секунды, прежде чем вопросил:

— У тебя есть бересклет?

— Есть. Но настойка почти на исходе.

— То есть на сегодня мне хватит?

Соланж захотелось по старой привычке огрызнуться на Гримма, назвать его эгоистом и кем-то похуже, но она тут же подумала, что старается он для нее, и сдержалась.

— Полагаю, что да. Но как быть потом?

— А потом я достану нам денег. Мы выкупим берберийца, запасемся настойкой и покинем к чертовой матери этот проклятый Лондон! — в сердцах припечатал мужчина. — А теперь неси бересклет.

Расстаться в итоге пришлось не только с остатками бересклета, но и денег. Было темно, когда они с Сайласом вышли из пансиона и направились к самой ближайшей конюшне. За оставшиеся три фунта ее спутник выторговал у хозяина чахлую лошаденку и повел ее в поводу по лондонским улицам… Уже на окраине он легко вспрыгнул в седло и протянул руку Соланж… Она, долгие годы избегавшая контактов с людьми, в первый момент сжала пальцы в кулак и почти завела руку за спину — иначе уже не умела, — но опять же, пересилив себя, протянула руку в ответ. Сайлас легко, как пушинку, поддел ее в воздух и усадил в седло перед собой.

— Надеюсь, лошадь не издохнет под нами, — сказала Соланж, чтобы скрыть внутреннее волнение, охватившее ее вдруг. И виной всему непонятный мужчина, руки которого, дернув поводья, как бы держали ее с обеих сторон, причем так безбоязненно, словно не знали, кто она есть: убийца, с которой нельзя позволять себе вольностей.

— До леса дотянет, а там будь что будет, — ее спутник как будто бы улыбнулся, но проверить, так ли это действительно, девушка не решилась. Боялась, что, обернувшись, ткнется случайно в загорелую кожу щеки или… Да мало ли куда именно! Ей сейчас ни к чему его убивать.

Ей нельзя его убивать!

Она вообще не убийца.

Наверное…

Брат частенько шутил, что «у некоторых убийство в крови, а у Соланж прямо на коже». Дурацкая шутка, но правдивая, что уж там отпираться…

— Почему ты мне помогаешь? — спросила девушка, радуясь невозможности глядеть в глаза собеседника.

Этот вопрос весьма ее занимал, но спросить было страшно… Почему, она и сама толком не понимала, ведь трусихой никогда не была.

Сайлас молчал и явно не торопился с ответом, и с обострившимся восприятием окружающего ее Соланж болезненно остро ощутила вдруг тепло его кожи у себя за спиной, жар дыхания, саму эту близость, прежде ей недоступную. И стук сердца в груди сделался глуше… Во рту пересохло.

— Мы, перевертыши, должны держаться друг друга, разве не так? — наконец услышала она голос, отозвавшийся внутри ее грудной клетки. — Пусть целый мир восстал против нас, мы не дадим ему нас сломить. Или ты не согласна?

— Согласна.

Кто бы подумал, что три дня спустя после «убийства» Сайласа Гримма она, прежде во всем противореча ему, вдруг согласится с ним. Чудеса! Прежде, конечно, он был для нее человеком, да еще и надсмотрщиком…

— Вот и лес.

Они ехали уже около часа, неспешно трусили на хилой их лошаденке, и хоть еще ощущали «аромат» Лондона (он расползался на несколько миль вокруг), проехали уже несколько деревень и, казалось, попали в другой, незнакомый им мир. Здесь, вне стен шумного Лондона, жизнь как будто застыла в таинственной неподвижности, тишине и внутренней созерцательности… Только луна и казалась живой, глядевшей тебе прямо в сердце.

— Слезай.

Гримм съехал с дороги и, спрыгнув на землю, поставил рядом Соланж. Его руки на ее талии все еще ощущались ожогами, когда он, привязав лошадь к кустам, подхватил ее за руку и потащил за собой под кроны деревьев. Он будто намеренно делал все, чтобы сбить ее с толку, лишить ясности мысли… Бессовестно пользовался ее замешательством. Вот как теперь, когда вел ее через лес, такой темный, что девушка через силу различала силуэт Сайласа впереди, а потому не решалась выдернуть руку, чтобы двигаться самостоятельно. Как он сам ориентировался во мраке, оставалось загадкой, только Гримм ни разу не запнулся о корни деревьев и не столкнулся лоб в лоб со стволом дерева. Сама Соланж потеряла всякое представление, куда идет и откуда пришла… Лес объял ее будто темным, непроницаемым коконом, даже луна не пробивалась сквозь плотные кроны сомкнувшихся сверху деревьев.

— Пришли, — сказал Сайлас и выпустил ее руку.

Соланж сразу же захотелось снова вцепиться в него и хоть в этом обрести пошатнувшуюся основу. Весь этот вечер казался безумной фантасмагорией, игрой света и тени… И она потерялась в ней, заблудилась как в этом лесу.

— Где мы? — спросила она. — Я ничего толком не вижу.

— Это пока… После первого обращения мрак не станет пугать тебя больше. Твое зрение перестроится. Обоняние, слух станут иными. — И совсем другим тоном скомандовал вдруг: — А теперь раздевайся!

— Раздеваться?!

Сайлас хмыкнул.

— Можешь не раздеваться, конечно, но мало ли кто ты в другой ипостаси. Вдруг медведица… Зря испортишь одежду.

Соланж фыркнула.

— Я — не медведица. — Отчего-то показалось ужасным, оказаться именно что медведицей. Вроде как подыграть ему в чем-то, оказавшись той же породы, что он…

— Это как знать. В любом случае, это тебе возвращаться нагой в случае неудачи… Думай сама.

Как же он раздражал, этот Гримм-будь-он-неладен! Выругавшись сквозь зубы, Соланж скинула плащ.

— Отвернись! — рыкнула на него, понимая, что темнота его зрению не помеха.

Гримм отвернулся. По крайней мере, она очень надеялась, что отвернулся, так как сама не видела ничего… Будто барахталась в вязких чернилах, густых и тягучих, как патока. Скинуть мужскую одежду было несложно: сапоги, штаны и рубашка вскоре лежали у ее ног. Плащ же Соланж стыдливо накинула на обнаженное тело…

Несмотря на довольно прохладную ночь, холодно не было. Даже дрожь, сотрясавшая ее тело, была скорее нервической. Было страшно представить, что здесь, прямо сейчас, она обратится в кого-то другого… В кого? И как это будет? Больно ли, когда твое тело делается иным? И каково быть животным с человеческим разумом? Что изменится в ней, кроме зрения, обоняния, слуха? Будет ли она по-прежнему той же Соланж, что была до обращения? А ее убийственный дар… он перейдет и в животного?

От вопросов ломило виски. А мох под ногами непривычно холодил голые стопы…

— Что… что теперь? — спросила она дрогнувшим голосом.

Сайлас Гримм обернулся и сказал четко и ясно:

— А теперь обращайся.

И сердце Соланж запнулось на миг…