Поцелуй черной вдовы (СИ)

Глава 33

Кайл видел и знал, что, несмотря на завистливое неприятие брата и холодное отчуждение неродного отца, Соланж тянулась и к тому, и к другому в надежде на толику неутоленной любви, но каждый раз получала лишь оплеухи. Не буквальные, но от того не менее хлесткие…

Вот и сейчас, обвиненная братом во всех преступлениях, она так и стояла безмолвная, одинокая и, Кайл чувствовал это, совершенно несчастная. Захотелось пойти и утешить, плевать, что подумают Эссекс и прочие, — он и пошел… Опустил руки на девичьи плечи и, глядя на тонкую прядку волос, колышущуюся от ветра, прошептал ее имя…

Соланж задрожала.

Все ее тело, окаменевшее было, расслабилось, ожило. Сердце забилось сильнее и громче… До страстного захотелось уже не просто касаться руками, прижать к себе ее всю, стиснуть до боли — просто дать знать: ты теперь не одна.

Но она отстранилась.

И после нескольких фраз торопливо пошла со двора вместе с Шекспиром. Он бы тоже пошел, но хозяин Лестер-хауса удержал его вдруг…

— Кайл, друг мой, позволь перекинуться с тобой словом наедине.

— Что вы хотите? — довольно невежливо кинул он, порываясь в другом направлении. И, наверное, не умея этого скрыть, так как граф снисходительно улыбнулся.

Почти жалостливо, по сути.

— Ну не здесь же, на улице, — попенял с легким укором. — Войдем в дом. — И продолжил дорогой в свой кабинет: — Вижу, маленькая лиса приручила большого медведя. Право слово, решительно удивлен, удивлен и растерян, мой друг: мисс Дюбуа, конечно, прекрасна, но совершенно… — он взмахнул кистью левой руки, — как бы это помягче сказать… совершенно неудобоварима. Кхе-кхе! Платоническая любовь — это для мальчиков, вроде Шекспира, мой друг, но точно не для тебя. Я ведь вижу, как ты на нее смотришь — алчным взглядом оголодавшего хищника, но…

— Не надо лезть ко мне в душу, граф, — оборвал поток его красноречия Кайл. — Что вы хотели? Говорите — покончим скорее.

— Опять за ней побежишь?

— Я просил не лезть ко мне в душу… — прорычал Кайл, уязвленный самим тоном вопроса, жалостливо-уничижительным. И подумал, как было б прекрасно ошарашить бывшего друга рассказом о том, что Соланж для него безопасна, но давно принял решение не распространяться об этом, и потому промолчал, сцепив зубы.

— Хорошо-хорошо, хочешь страдать, как сопливый мальчишка, дело твое. Но пойми, эта твоя не вовремя вспыхнувшая симпатия усложнила мне дело: пришлось выслеживать вас обоих по всему Лондону, и не только. Я искренне опасался, — голос Эссекса то ли наигранно, то ли всерьез потеплел, — что «вдова» ненароком умертвит и тебя. Что, не веришь? После облавы в лесу мне принесли ее вещи, полный комплект, но ты все равно изловчился ее увезти. Страшно подумать, как ты рисковал, спасая эту девчонку… Вдруг бы коснулся случайно. — И с укором: — Неужели любовь совершенно затмила твой разум? Одумайся, Кайл, эта девица не стоит того. Враждовать из-за убийцы-мошенницы — последнее дело. Вернись ко мне! Мы были хорошей командой, и будем снова.

Кайл скрипнул зубами.

— Не Соланж развела нас, чтобы вы знали, граф: это сделали ваши амбиции. Ваша ложь. Пустые клятвы, коим я больше не верю.

— И зря. Я никогда никого не обманывал!

Кайл усмехнулся.

— Мне наскучил наш разговор. Я ухожу…

— Да постой ты. — Эссекс подался к нему, не подходя, впрочем, близко. — Я признаю, что был чрезмерно жесток, велев заключить тебя «королевским браслетом» и отправить в зверинец. Но и ты пойми меня тоже: ты убил своих же людей, помогая девчонке сбежать, и схлопотал пулю в грудь, упустив ее. Я заслуженно разозлился…

Покаяние первой фразы сменилось укором, который Кайл выслушал, сдвинув брови.

— Считайте, я вас простил, — хмуро ответствовал он.

Эссекс выругался в сердцах.

— Глупый мальчишка, не губи себя ради девки! Она уничтожит тебя.

— Может, я того и хочу…

Их взгляды встретились, словно схлестнулись стихии. И сколько они так молчали, глядя друг другу в глаза, сказать было сложно. Время как будто замедлилось и побежало быстрее одновременно…

А потом Эссекс сказал:

— Можешь вернуться в Блэкфрайарс-хаус. В конце концов, о тебе многие спрашивали, да и жить в том клоповнике, где ты сейчас обитаешься, удовольствие, полагаю, не из приятных. Ты все-таки аристократ, а не портовая шлюха!

Кайл выдержал краткую паузу.

— Чтобы вернуться в свой дом, ваше, граф, дозволение мне не нужно, — произнес он. И развернулся, чтобы уйти, но собеседник добавил:

— Не забывайся, мой мальчик, мы повязаны так же тесно, как прежде. Не вынуждай меня посчитать тебя вместо друга врагом!

— Счастливо оставаться.

С такими словами Кайл покинул кабинет графа Эссекского и торопливо вышел на улицу. Глотнул свежего воздуха, шумно втянув его через ноздри и пытаясь унять раздражение, вызванное недавней беседой, а потом, понимая, что упустил Соланж и поэта, зашагал в направлении дома. В конце концов, он точно знал, где они могли быть, и он пойдет туда сразу, как переоденется…

Пришло время действовать по-другому.

Старый слуга, не веря глазам, впустил его в дом.

— Какое счастье, сэр, вы вернулись! Я молился о вас денно и нощно, и вот Господь ответил на эти молитвы.

— Благодарю, Катберт, ты верный друг и хороший слуга. Будь уверен, тебе за это зачтется на небесах!

— Этой надеждой и живу, сэр. Что прикажете?

— Сейчас мне бы помыться и привести себя в должный вид, а ты после найми кухарку да пару горничных. Я какое-то время поживу в Лондоне, и тебе нужна будет помощь…

— Все сделаю, сэр. В лучшем виде, как вы пожелаете! Это счастье, что вы снова дома. А эти с улицы наконец-то ушли…

Кайл кивнул.

— Об этом не беспокойся. Лучше проветри комнаты наверху и приготовь для гостей…

— Вы ожидаете гостей, сэр? — удивился слуга.

— Одного гостя… двух, — исправился он, понимая, что мальчишка-поэт теперь с ними крепко повязан.

— Мужчин или женщин? — выпытывал старый слуга.

Таиться вроде бы не было смысла, но Кайл ответил:

— Мужчин. — А потом, дав понять, что более не желает тратить время на разговоры, направился в библиотеку.

Там и сидел, пока Катберт не нагрел воды для купания и не позвал его мыться. Все вспоминал свою прежнюю жизнь в этом доме, родителей и друзей… Но отчего-то казалось, то был не он вовсе, кто-то другой, и только этот, изменившийся Кайл, есть единственно настоящий. Вот и одежда, богато украшенная золотой вышивкой и жемчужными пуговицами, была чуждой новому Кайлу, как Сайласа Гримму были чужды роскошь и стиль. Однако он все-таки выбрал дублет побогаче, дабы произвести должное впечатление в месте, в которое собирался.

А собирался он ехать в театр на представление.

Правда, со всеми приготовлениями припозднился и прибыл уже при звуке третьей трубы, возвещавшей начало театрального представления, а потому довольствовался не лучшим местом на сцене, как изначально намеревался, а литерной ложей. Актер, произносивший пролог, только-только вышел на сцену, когда Кайл занял свое место и принялся высматривать Соланж и Шекспира…

Играли «Трагедию девушки» Бомонда и Флетчера, и поэта он вскоре увидел в роли слуги на свадебном пире Аминтора с Эвадной, а вот Соланж на сцене не появлялась. Каково же было удивление Кайла, когда «паренек», сновавший внизу среди разношерстной, непритязательной публики, состоящей из матросов, ремесленников и женщин легкого поведения, оказался именно той, кого он высматривал в первую очередь. Соланж ходила там среди них и, казалось, тоже что-то высматривала…

Карманников, понял он. Ее, похоже, приставили к черной работе — на сцену не выпускали… Как же тогда она станет играть в пьесе для королевы?

Он так сосредоточился, наблюдая за ней, что пропустил большую часть происходящего на подмостках, если по существу, оно его совершенно не интересовало, в отличие от поведения зрителей в «яме», развязно переругивающихся друг с другом за колбасами и горячившим их пивом, а потому задиравших то «паренька», то большого детину, появлявшегося подле «него» время от времени.

И будь Кайл в обычной одежде, а не разряженным в дорогой дуплет франтом, спустился бы вниз и преподал особенно рьяным весельчакам урок поувесистей. Им еще повезло, что представление кончилось раньше, чем его порядком потрепанное терпение… И молитва за здравие королевы в конце представления несколько поубавила его пыл, так что, поднявшись на сцену, Кайл смог более-менее изобразить добродушие и мнимое удовольствие от просмотренной пьесы.

— Граф Саутгемптон, какая встреча! Не ожидал. Вас давненько не было в городе, — приветствовал его Пемброк, общеизвестный любитель и покровитель искусства. Кайл видел его в числе прочих на сцене на лучших местах и заранее приготовился к разговору.

— Был с экспедицией в Кадесе, — ответствовал он. — Воротился на днях.

— В самом деле? — подхватил Рутленд с веселой улыбкой. — А мы грешным делом считали, тебя охмурила какая-нибудь молоденькая вдова и ты, позабыв все на свете, засел в деревне, сочиняя ей вирши и предаваясь пламенной страсти.

Кайл усмехнулся, изображая мечтательный взгляд и молча пожимая плечами, но этим лишь раззадорил бывших приятелей.

— Возможно, он предавался пламенной страсти отнюдь не в деревне и не с молоденькой вдовушкой, — предположил Пемброк, подзадоривая его, — а с горячей, черноволосой еврейкой, податливой, мягкой как воск. Я слышал, в любви еретичкам нет равных! Так ли это? Рассказывай, ну.

В этот момент Кайл заметил Шекспира, наблюдавшего за ним из-за сцены, и, побоявшись упустить его и Соланж, торопливо сказал:

— Все расскажу, обещаю, но не сейчас. Слышал, у Бёрбеджа новый актер, талантливый малый, подающий большие надежды — хочу присмотреться к нему. Не обессудьте, друзья!

— Ты заделался театралом? — удивился один из мужчин. — Покровительствуешь талантам? Похвально. Но о еврейке ты все-таки нам расскажешь…

— Непременно. За пинтой доброго эля в ближайшие дни!

— Ловлю тебя на слове.

— Доброго вечера, господа.

С такими словами Кайл направился к молодому поэту.

В 1596 году Саутгемптон, в самом деле, просил королеву о разрешении участвовать в экспедиции в Кадис, однако ему было в этом отказано.