Поцелуй черной вдовы (СИ)

Глава 37

Ужин с Соланж за разговором и вкусной едой прошел для Кайла удивительно хорошо. Он и не помнил, когда еще был так счастлив и умиротворен одновременно… Смотреть на девушку и не видеть в ответ колкого неприятия все еще ощущалось в новинку, и Кайл наслаждался каждой минутой проведенного вместе с ней времени.

Может быть, этот вихрастый поэт не такой уж невыносимый засранец, если оставил их наедине? Нужно сказать ему завтра спасибо.

— Сэр, мне помочь вам раздеться? — материализовался рядом с ним услужливый Катберт.

— Я сам, иди отдыхать, — кивнул Кайл. — Ты, наверное, валишься с ног!

— Я счастлив, сэр, что вы дома, и это придает мне дополнительных сил.

— И все-таки отдыхай. В последнее время я привык сам справляться с одеждой!

— Воля ваша, сэр, но сапоги я почистить возьму.

— Это пожалуйста.

Слуга подхватил сапоги и направился было к двери, но вдруг остановился, словно желая и не решаясь что-то сказать.

— Сэр?

Кайл как раз скинул дублет и теперь вопросительно посмотрел на слугу.

— Что-то еще, Катберт?

— Я… д-да, сэр… — Он обернулся с решительным видом, и его многочисленные морщины, казалось, оплыли, как воск, от сильнейшего переживания.

— Говори же, не бойся, — подбодрил его собеседник. — Что-то случилось?

— Д-да, сэр, случилось и очень давно, я же поклялся молчать, н-но… услышав сегодня, как вы рассказываете молодой мисс о своем появлении в доме, понял, что должен сказать… Неправильно это, что вы не знаете правды.

У Кайла, наверное, тоже вытянулось лицо, он почувствовал, как улыбка стекает с него, превращаясь в неподвижную маску. И сердце, кувыркнувшееся в груди, застопорило дыхание…

— Какую правду? — через силу выдохнул он.

— О вашем появлении в доме, сэр. — Старик стиснул в руках сапоги. — Это было вовсе не в Йоркшире, как говорили вам матушка и отец, и нашли вас отнюдь не в корзине, подброшенной на порог. — Он замолчал было, собираясь с мыслями и словами, и торопливо продолжил, по виду молодого хозяина догадавшись, что медлить с рассказом не стоит. — Я тогда был личным слугой вашего отца и хорошо помню, как посреди ночи как раз в этом доме раздался стук в дверь, да такой сильный, что мы с графом изрядно перепугались. Он был добрым католиком, но от испуга позволил себе скверное слово… И это был первый и единственный раз, когда он ругался. Клянусь, сэр. — Кайл нетерпеливо скрипнул зубами: сквернословие почившего графа интересовало его в данный момент в последнюю очередь. Катберт торопливо продолжил: — Так вот, кое-как натянув панталоны, мы спустились с ним в холл. Там, впущенная служанкой, уже стояла какая-то женщина в темном плаще, под ним у нее на руках угадывался крохотный сверток. Ребенок, как вскоре стало известно. «Граф Саутгемптон?» — осведомилась она. Хозяин ответил: мол, да, это он. А сам уже не рассерженный, коим спускался по лестнице, а скорее подобострастный. Я догадался, что он узнал эту женщину и отчего-то боялся ее. «Вам подарок, — продолжила незнакомка. — Примите его и позаботьтесь как о собственном сыне. Будет лучше, если никто не узнает о времени появления мальчика в вашем доме: завтра же утром отправляйтесь в свое имение за город, а, возвратившись… придумайте, как объяснить нежданное чудо, вас посетившее». С такими словами она откинула полу плаща и переложила на руки оторопевшей миледи крохотного младенца. После этого незнакомка вышла за дверь — и была такова. Могло показаться, что нам померещился призрак, но нет, в тишине ночи прогрохотала карета, а после все снова стихло. Вот так это все и случилось, сэр, — заключил старик свой рассказ.

Кайл всегда понимал, что с его появлением на пороге имения Саутгемптонов связана некая тайна, но о такой, конечно, не думал. Рассказ старого Катберта поразил его несказанно…

— Ты знаешь, кто была эта женщина? — спросил он слугу. — Может, отец называл ее имя?

— Никогда, сэр, ни единого раза. Будто и не было ее вовсе! Коли желаете, хоть на распятии поклянусь, но, видит Бог, я никогда этой женщины больше не видел, а хозяева, как и велено было, сразу же утром укатили в имение и оставались там до самого Рождества.

— До Рождества… — в задумчивости повторил Кайл. — Сколько ж мне было, когда ребенком отдали родителям?

— Да младенчик совсем, вот-вот на свет появились. Крохотный, как котенок, а глазки так и горят. Миледи, конечно, до жути перепугалась, в этом вы угадали, руки аж затряслись, но отец подхватил вас и на жену строго шикнул: мол, думай, что делаешь, не абы что нам доверили. И строго так посмотрел! Как он один и умел, сами знаете, сэр. Миледи и разрыдалась… Долго рыдала, наверное, до утра. Так, плачущей, ее в карету и запихнули служанки. Она и в деревне еще с неделю рыдала, все успокоиться не могла, но ваш отец ее не щадил, твердил: «Бог нам сына послал, а ты слезы льешь, глупая баба». Уж простите, сэр, это его слова, не мои, — повинился слуга. — А потом вам настойку стали давать, чтобы глазки-то скрыть, и миледи со временем успокоилась, стала на руки ребеночка брать… Полюбила вас в общем.

Представить рыдающей мать, неизменно улыбчивую и любящую его, у Кайла получалось с трудом. Значит, не так уж он оказался неправ, предполагая ее реакцию на подкидыша-перевертыша: матери оказалось намного сложнее, чем он полагал. И все-таки она приняла и любила его…

Но почему им пришлось это сделать?

Кем была его настоящая мать? И почему богатые Саутгемптоны не отказались от «дара», преподнесенного таинственной женщиной?

— Я пойду, сэр. Добавить мне нечего… Уж простите, нижайше молю, — вырвал его из раздумий голос слуги.

— Спасибо, Катберт, — откликнулся он. — Я благодарен тебе за рассказ.

Старик кивнул и шаркающей походкой вышел из комнаты. А Кайл заметался по комнате, размышляя об услышанном от него… Как бы хотелось расспросить о той ночи отца с матерью, вызнать, кем была женщина, что явилась в их дом среди ночи и посчитала возможным вверить заботам бездетной четы мальчика-перевертыша. Но теперь уже не спросить — оба мертвы…

А ему мучайся неизвестностью.

Захотелось пойти и поделиться рассказом Катберта с гостьей, Кайл лишь в последний момент себя удержал. Опасался, что если увидит ее, одним разговором дело не кончится, а испортить все раньше времени не хотел… В конце концов рассказать можно утром за завтраком…

Однако, за завтраком поговорить не получилось. Соланж держалась отчужденно и замкнуто, совсем не так, как за ужином накануне… Что за мысли ее тяготили, Кайл так и не понял, и отпускал ее на поруки Шекспира с тяжелым сердцем. Все порывался отправиться следом — метался по дому как зверь, не находя себе места, — но понимал, что в театре до представления ему делать нечего, а значит, следовало занять себя чем-то другим. Например, поиском Обсидиана… Соланж говорила, в какую конюшню его продала, вдруг удастся узнать, кому его перепродал хозяин.

Каково же было удивление Кайла, когда верный четвероногий товарищ оказался запертым в дальнем стойле без еды и питья. Притворившийся покупателем, он нарочно заглядывал в каждый угол, а, услышав знакомое ржанье, почти выдал себя, растянув губы в улыбке.

— А это что за животное? — небрежно по мере возможности осведомился он у хозяина.

Тот рукой махнул.

— Он бешеный, сэр. Никого к себе не подпускает, мальчишке-конюху чуть полруки не оттяпал!

— Вы потому его заперли здесь? Для острастки?

— Так бешеный, говорю ж. Кто купит такого? А усмирить его надо, не даром же содержать.

Кайл выдержал паузу, изображая скупой интерес, и только потом предложил:

— Тогда продай его мне. Авось слажу с животным! Два фунта — и по рукам.

Хозяин, смерив его и коня быстрым взглядом, враз перестроился.

— Так порода, сэр, сами видите. Это вам не тягловая скотина, вон ноги какие — как жердочки. Корпус опять же изящный, копыта крепкие…

— Три фунта — и по рукам, — сказал Кайл. — А не захочешь продать, так я в другую конюшню пойду: в твоей все равно, кроме этого жеребца, выбрать нечего.

— Ну что же вы, сэр, я ведь так, для интереса торгуюсь. Да и конь этот уж много дней на моем иждивении, хоть бы четверть потраченного вернуть!

Обсидиан, между тем, почуяв хозяина, начал дрыгать ногами и фыркать, порываясь разбить загородку денника.

— Пять фунтов, — не стал спорить с пройдохой мужчина. — И это мое последнее слово.

— По рукам, сэр. — Он протянул руку ладонью вверх, и Кайл вложил в нее деньги. — Но вы уж с ним как-нибудь сами, мои конюхи к этому черту и близко не подойдут!

— Справлюсь. — Он смело поддел щеколду калитки и вступил в стойло. — Ну-ну, успокойся, друг мой. — Он потрепал бархатистую морду животного. — Сейчас поедем домой.

— Ишь чудеса-то какие, слушает вас.

— Седло мне, да поживее! — приказал Кайл, и вскоре уже выезжал со двора под удивленные охи конюших. — Славный конь, славный мой мальчик, — гладил он черную шею, направляясь привычно к реке. — Вот мы и встретились снова! Теперь не расстанемся, обещаю.

Обсидиан прядал ушами и танцевал под ним, радуясь встрече, и Кайл, увлеченный животным, не сразу заметил незнакомого человека вдали. Вроде бы нищий, таких в Лондоне много, но в то же время какой-то другой… Он вскоре исчез в переулке, но живо напомнил собой неоплаченный Кайлом долг: тот старик, что помог ему под мостом, сняв «королевский браслет», заслужил много больше простых слов благодарности.

Он решил, что по дороге в театр проедет вдоль берега Темзы, выискивая его.

Так и сделал, но никого, хотя бы отдаленно похожего на того нищего, не нашел. Что ж, в другой раз повезет больше! С такими мыслями он и приехал в театр. Счастливый уже оттого, что увидит Соланж, он к тому же мечтал показать ей Обсидиана… Вот она удивится, увидев его.

Но Соланж удивила его даже скорее: сообщила вдруг, что их пригласили в кабак, и им с Уильямом ну никак нельзя отказаться. А иначе их, чего доброго, заподозрят в неладном…

Кайл скрипнул зубами.

Переборол яростное желание ухватить ее поперек талии, усадить на коня и умыкнуть из театра насильно…

Спокойно сказал:

— Счастливо подебоширить! — А сам выскочил вон как ошпаренный, с чувством отвергнутости и гнева в душе.