Поцелуй черной вдовы (СИ)

Глава 12

Щеколда на двери, преграда достаточно хлипкая, чтобы кого-нибудь удержать, спрыгнула в два удара, и Шекспир, зыркнув по сторонам, ворвался в комнату.

— Роберт, что происходит? — спросил серьезно и только после того, как убедился, что в комнате никого постороннего нет.

— Н-ничего, — мотнула Соланж головой, — ничего страшного, в самом деле. — И натянула свое одеяло до шеи, укутавшись в него, словно в кокон. — Просто сон страшный приснился.

Уильям смерил ее недоверчивым взглядом.

— Просто сон? — повторил он. — И что же было в том сне?

— Медведь… В нем был медведь, тот самый из «ямы».

На самом деле из-за ворвавшегося в ее комнату Шекспира сон как-то враз улетучился из ее головы, все мысли заняла мысль: он поймет, кто она есть, если рассмотрит внимательней. Вон как глядит на нее!

Что вообще нашло на приятеля?

— Медведь, значит. — Он вдруг вздохнул и, подойдя ближе, сел на постель.

— Послушай, Роб… — начал он, осторожно подбирая слова. — Должен признаться, я знаю, почему этот медведь так сильно затронул тебя.

— Э… и почему же? — осведомилась Соланж, ощущая себя очень неловко в сложившейся ситуации, а тем более без перчаток, без которых и вовсе казалась себе обнаженной.

Уильям же поднял на нее проницательный взгляд голубых, но подернутых черными тучами глаз, похожих на небо над Лондоном, и сказал:

— Я еще в первый день догадался, кто вы такая, госпожа Аллен… узнал по перчаткам, мной же вам проданным. Помните наше знакомство в лавке отца?

— Помню, конечно. — В первый момент ошеломленной Соланж захотелось все отрицать, но побуждение длилось не дольше секунды: отрицать очевидное было бы глупо, да и Шекспир, покрывая ее столько времени, вряд ли желал навредить ей. — И почему ты молчал?

— Не хотел вас смущать, да и понял мгновенно, что вы такая же, как и я…

— Это какая же?

— Убегающая от прошлого в надежде на лучшее будущее.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Соланж удивилась, как точно он выразил ее устремление. У поэтов это, должно быть, врожденное, проникать в самую суть, как и у художников-портретистов…

— Ты прав, — подтвердила она, — я убегаю. И очень надеюсь, что ты не выдашь меня!

— Если бы я хотел это сделать, то времени у меня было достаточно… — произнес собеседник. И продолжил: — Я ведь знаю, каков был ваш муж и видел отца… Вы вряд ли по своей воле пошли за толстяка Аллена. Вас заставили?

— Да, мне пришлось, — отчасти слукавила девушка.

Мужья были работой, такой же как штопка или дубление кож, она шла за них ради денег, отнюдь не собираясь провести в их ненавистном ей обществе целую жизнь.

Но Шекспиру об этом знать необязательно.

— Вы потому сбежали из дома, что не хотели более подчиняться отцу?

— Отчасти… да. Я устала жить по указке других и мечтала проложить собственный путь…

— Как и я. — Уильям кивнул. — А поэтому никогда вас не выдам. Тем более что понимаю… такой, как вы, нелегко бороться за жизнь. — Он явно смутился, сцепив руки перед собой. — Такие, как вы… вас незаслуженно притесняют. И вы должны знать, — вскинул он взгляд, — я не приверженец королевской позиции в отношении… перевертышей.

Он шумно выдохнул, произнеся самое сложное для себя, и Соланж во второй раз за эту беседу ощутила яростное желание откреститься от правды, особенно от такой, но опять же после секундной душевной борьбы решила довериться даже в этом. В конце концов, преданный друг ей бы не помешал, а Шекспир против воли располагал к себе…

— С чего ты решил, что я не человек? — спросила она. И на краткий, стремительный миг продемонстрировала ему не окольцованные запястья.

Шекспир поднялся на ноги и прошелся по комнате.

— Об этом шептались все у нас в Стратфорде, — сказал он. — Особенно мужчины в таверне. Вы с семьей, ясное дело, не афишировали свой статус, но кто-то заметил ваши браслеты и понял мгновенно, кто вы такие. Тут же нашлись сторонники и противники Аллена: одни осуждали его за кровосмешение… с оборотнем, другие завидовали… Ну, вы, наверное, знаете, что говорят…

— Нет, просвети меня.

Уильям потер заднюю сторону шеи, не смея на нее посмотреть.

— Это неловко, — признался он, покраснев. — Вам вообще не стоит слышать такого.

Соланж усмехнулась.

— Уилл, поверь, меня сложно шокировать чем-то после работы в актерской среде и дружеских попоек в трактирах, — заверила она парня на полном серьезе. — Вряд ли твои слова окажутся более откровенны, чем Ричард и прочие парни со сцены, обсуждающие девиц…

И это было воистину так: женщины отчего-то боготворили актеров, и некоторые — такие, как Ричард Бёрбедж — бессовестно этим пользовались.

— Говорят… вы чересчур волосаты… в определенных местах… — неловко начал Шекспир.

— Не более, чем прочие женщины, — тут же вставила девушка.

— … И частично перекидываетесь в процессе…

— С браслетом-то? С ним это вряд ли возможно.

— Но у вас нет браслета… А был. Я видел его, когда продавал вам перчатки!

Соланж прищурилась, молча глядя на собеседника и гадая, как много ему рассказать. В конце концов он и так знал достаточно…

— На нас напали в дороге, и браслет мой сломался, — призналась она. — Слышала, его можно подпольно восстановить, но пока толком не знаю, куда обратиться… Сам понимаешь, для начала не помешало бы влиться в местную жизнь и прислушаться к шепоткам по углам.

— Кто напал на вас?

— Я не знаю, — опять слукавила девушка. — Просто разбойники. Они убили отцовского Пса, и я убежала…

Уилл удивился:

— Простите, кого убили разбойники?

Соланж выдохнула в сердцах.

— Отцовского лизоблюда. Так понятнее? Ему было велено сопроводить меня в Лондон в целости и сохранности. — Уильям в задумчивости молчал, и Соланж подсказала: — Почему ты не спросишь, почему меня отправили в Лондон?

— И почему же?

— Да потому, что нашли мне нового мужа. По крайней мере, так сказал мне отец!

— Так вот почему вы сбежали…

— Отчасти, как я уже и сказала.

Стоило вспомнить Сайласа Гримма и вообще произошедшее на дороге, как Соланж распалилась так сильно, как и сама от себя не ожидала. Закутавшись в одеяло, она вскочила с постели и заметалась из угла в угол мимо стоявшего у постели Шекспира… Лишь на минуту задержавшись у стула с одеждой, она, едва ли осознавая, что делает, торопливо натянула перчатки, и опять закружила по комнате…

— Эй, миссис Аллен, — в какой-то момент окликнул ее молодой человек, и она, резко остановившись, указала на него пальцем.

— Не надо, — сказала она, — не надо звать меня так. И мисс Дюбуа звать не нужно… И обращаться на «вы». Я ведь Роберт Доусон, паренек из… — она задумалась, пытаясь вспомнить мало-мальски знакомый ей городок.

— Из Амерсхейма? — подсказал Уилл.

— Из Амерсхейма. Все верно! А потому зови меня Робертом, как и прежде. И думать забудь, кто я есть, хорошо?

— Я постараюсь. — Молодой человек попытался остановить ее бег, коснувшись плеча, но Соланж резко отпрянула. Ее реакция смутила его. — Эм… я ничего такого не думал, — вскинул он руки ладонями вверх. — Просто твои глаза…

— Что с ними? — Соланж, остановившись на миг, кинулась к зеркальцу на подоконнике. Схватила его и тревожно вгляделась в свое отражение, как делала каждое утро перед уходом в театр.

— Они светятся, — в ужасе констатировала она. — Но почему? Действие бересклета еще не должно было пройти.

— Так они такие всегда, если вы не принимаете бересклет? — с любопытством осведомился Уилл. — Это тот яд, который нам предлагал на мосту тот пройдоха?

— Да. Без него глаза светятся в темноте, днем же желтые, как у кошек.

— Знаешь, это даже красиво.

Соланж фыркнула:

— Глупости. — И опять глянула в зеркальце.

Желтизна сделалась глуше, свет угасал, и она поняла вдруг, что должно быть, чрезмерно разволновалась, вот те и вспыхнули. Брат говорил как-то, что сильное возбуждение, переизбыток эмоций никаким бересклетом не скрыть…

Вот ведь досада.

Нужно быть осторожнее!

Сдержанней.

— Они тухнут, как странно, — услышала она голос Шекспира, и отозвалась:

— Я просто разволновалась. Извини, не хотела тебя напугать!

Он улыбнулся.

— По-твоему, я напуган? Нисколько. Ты первый мой перевертыш, и это даже волнительно!

Соланж, сильнее закутавшись в одеяло, удивленная больше, чем хотела бы показать, спросила с сомнением:

— Неужели совсем не боишься? Вдруг я сейчас обращусь и…

— Вряд ли ты вообще обращалась. — С извиняющейся улыбкой молвил Шекспир. И добавил, заметив, как помрачнело лицо собеседницы: — Просто ты всего несколько дней без браслета, вот я и предположил…

Соланж отвернулась к окну, за которым чернильная мгла поглотила улицы Доугейта, а казалось, сожрала их всех с потрохами, и все они бултыхаются в ее брюхе.

— Все верно, — сказала она, — браслет надежно удерживал меня в этом теле, и я, если честно, даже не знаю, кем являюсь по сути… В другом образе, понимаешь? — Обернулась она. — Может быть, я медведица, как тот Сэкерсон в Пэрис-Гарден, или… волчица. Или… Я просто не знаю. И это, если подумать, как лишиться половины души: ты будто не знаешь о себе нечто важное, тщательно скрытое ото всех. И от себя самого в первую очередь!

— А ты хочешь знать…

— Хочу! И боюсь, если честно, узнать. Вдруг я себе не понравлюсь? Вдруг я…

— Роберт, твои глаза снова светятся, — упреждающе произнес молодой человек. — Не стоит так волноваться по пустякам: уверен, тебе понравится твоя скрытая часть.

— Если когда-то я вообще увижу ее…

Когда она думала о своей звериной натуре, все в ней противилось признавать, что она не совсем человек, а существо непонятного толка, стоящее где-то между людьми и животными. Усредненное нечто…

Да еще с этим даром-проклятием, от которого ей, и без того отщепенке, и вовсе стоять где-то с париями.

Незавидная перспектива…