Суши с хлебом (СИ)

Глава 43

Утром я проснулась рано. Можно было бы спать в своё удовольствие, но чувство тревоги за Матвея не позволяло мне расслабиться полностью.

Самого Матвея рядом не оказалось. Меня бросило в холодный пот. Я соскочила с кровати, кое-как нашла на полу халат, который Матвей, всё-таки, стянул с меня ночью окончательно во время очередного приступа жарких поцелуев.

Пока надевала и завязывала на талии халат, смотрела в окно, но ничего кроме солнечного утра и блеклого дома Тихона не увидела. Всё выглядело стабильно хорошо. Надеюсь, так оно и есть.

Тихо выйдя из комнаты, я на цыпочках спустилась вниз и на последних ступенях лестницы услышала тихое бормотание мужского голоса, доносящееся их кухни. Недолго думая, схватила первое, что увидела — удочку у шкафа в прихожей. Замахнулась ею и резко вошла в кухню, чтобы настучать кому-нибудь по голове, но увидела лишь удивленно вскинувшего брови Матвея, который отложил телефон на обеденный стол.

— Клюёт? — спросил он с усмешкой, кивнув на удочку в моих руках.

— С кем ты разговаривал? — я опустила удочку, но далеко убирать её пока не стала.

— С одним очень полезным человеком, — Матвей подошёл к чайнику и налил кипяток в растворимый кофе в кружке.

— Что за полезный человек?

— Тебя нашли, — его слова оказались подобны ударом мешка по затылку. — Ищут. Пока неофициально и без огласки, но тебя нашли примерно в пятистах километрах отсюда. Говорят, ты там несколько раз вчера засветилась на камерах кафе.

— Я? Серьёзно?!

Как такое возможно?

— Отсюда вопрос, Ассолька: а нет ли у тебя сообщников? — Матвей пытливо заглянул мне в глаза.

— Откуда у меня сообщники? — я растеряно опустил взгляд на его татуировки. — Я убежала одна, без помощи посторонних. У меня нет сообщников. Ну, разве что ты теперь. А почему ты спрашиваешь?

— Пытаюсь понять, они нашли похожую на тебя девчонку или есть кто-то, кто отводит ищеек подальше от тебя?

— Вряд ли кто-то будет ради меня проворачивать что-то подобное, — усмехнулась я невесело. Поникнув, приставила удочку к стене и села за пустой стол. — Можно, конечно, подумать на сестру, но за ней муж и охрана следят так, что даже дыхание её, наверное, контролируют. А учитывая мой побег, охрана за ней, наверное, только усилилась.

— Ясно, — вздохнул Матвей устало. — Значит, сейчас люди твоего бати выискивают в городском потоке шибко похожую на тебя девчонку.

— Но они же ей ничего не сделают, когда поймут, что она — это не я?

— А мне-то откуда знать? Видно будет, — Матвей поставил рядом с чайником кружку с кофе, который даже пить не стал. Достал две плоских тарелки из навесного ящика и выложил на них омлет из сковороды. Поставил на стол тарелки и хлеб. — Пойдёшь со мной в поход после завтрака?

— В поход?

— Ага. Говорят, тут в лесу за деревней есть тропка, по которой километров через восемь можно выйти к местному водопаду. Пойдёшь?

Восемь километров пешком по лесу, чтобы увидеть, как вода падает и течёт?

— У меня на сегодня планы, прости, — я даже смогла изобразить, что мне действительно жаль, что я пропускаю такой поход.

— Какие планы?

— Я хочу покрасить дом Тихона. Уже заказала краску. Надежда Леонидовна сказала, что сегодня утром можно будет забрать.

— Тебя ищут головорезы твоего бати, а ты собралась Тихоновский сарай красить? Я бы на твоем месте из леса не выходил.

— Ну, ты же сам сказал, что меня ищут за пятьсот километров отсюда. Так что я пока могу не бояться и поухаживать за домом Тихона, как ему пообещала. А ты можешь в поход сходить, если хочешь.

— Здорово ты это придумала… — Матвей явно хотел сказать что-то ещё, на завис на несколько секунд. — А можно я тебя Солянкой буду называть?

— Я откушу тебе ночью соски, — возразила я тут же, поедая самый вкусный в моей жизни омлет.

— Но страуса же не тронешь?

— Не трону.

— Тогда похуй, — выронил он и расслабился. — Солянка Львовна.

— Откушу. Вот прям сейчас. Они как раз на меня смотрят, — кивнула я в сторону его груди.

— На тебя? — скептически поморщился Матвей, тоже глянув вниз. Приставил указательный пальцы к своим соскам и примерно отследил угол, с которым они «смотрели». — Они смотрят по сторонам от тебя. Ты сейчас, получается в слепой зоне сосков.

— Я запомнила. Ночью применю на практике знания про слепую зону.

— Краски-то много заказала? — Матвей уже доел омлет и достал для себя стаканчики йогурта.

— На весь дом. Там, вроде, две трёхкилограммовые банки с желтой краской, одна небольшая с белой и я ещё взяла одну трёхкилограммовую зеленой. Ярко-зеленой.

— И нахрена мне этот светофор под окнами? Дешевле было бы снести.

— А мне кажется, что красиво будет.

— Вся в мою бабку, — Матвей качнул головой, а я только сейчас заметила, что за время нашего разговора он успел съесть уже два стаканчика йогурта и сейчас взял третий.

Наверное, стоит признать, что один крошечный стаканчик для него, действительно, как слону дробина, с его-то ростом и мощью.

В магазин за красками мы поехали вместе. Я настаивала на том, чтобы Матвей шёл в свой лес к водопаду, но он оказался настойчивее и убедительнее.

Интересно он, конечно, влияет на людей своим грозным видом. Стоило ему зайти в магазин, как очередь из четырех человек отошла в сторону и каждый посмотрел на него с опаской и настороженностью. Какая-то бабушка даже спрятала за спину свою потёртую сумочку. Сам же Матвей, на замечая того, как люди пытаются разгадать смысл каждой его, наверняка, уголовной татуировки, спокойно прошёл к прилавку и голосом ниже и суровее обычного, сказал, что приехал за краской.

— А больше ничего тебе не надо? — с напускной строгостью вопросила Надежда Леонидовна, но по её бегающим глазам и частому дыханию было видно, что она его боится. — Я для девочки краску привезла. Хочешь такую же — заказывай и жди.

— А девочку за краской я привёз, так что обе мои, — сурово припечатал Матвей.

— Кто? — уж очень сильно напряглась продавщица.

— Девочка и краска.

— Это я попросила соседа помочь мне и он любезно согласился, — пришлось вмешаться, пока у Надежды Леонидовны не случился сердечный приступ от того, как своей аурой на неё прямо сейчас давил Матвей.

— Любезно? — продавщица обронила слегка истеричный смешок. Даже я бы на её месте не поверила своим словам, если бы видела Матвея их глазами и не знала, бы что в этой татуированной горе мышц с суровым неприветливым лицом таится большой любитель поцелуев и обнимашек. — Ну, бери, любезный. Не дай Бог, себе что-нибудь присвоишь.

— Я за этим прослежу. Не волнуйтесь. Сколько с меня? — я вынула из кармана джинсов пару пятитысячный купюр, но Матвей тут же оттеснил меня в сторону и протянул свою карточку, которой рассчитался за краску.

— Вообще-то, я и сама могла бы. Она, оказывается, недорогая.

— Экономь, пока есть такая возможность. Мало ли куда ещё тебе придётся бежать. А я, считай, сделал вклад в будущий снос Тихоновской залупы.

— Халупы, — цокнула я, закатив глаза.

— Одна хуйня.

— И зачем ты пугаешь всех этих людей? Ты же хороший.

— Им об этом знать необязательно. Ну, что? Поехали красить? — поинтересовался Матвей, когда принёс всю краску в машину.

— А как же твой восьмикилометровый водопад? — только не показывать ему, как я рада, что он никуда не поедет.

— Уехать и оставить тебя наедине с краской? Наглотаешься её, потом лови тебя с глюками по всей деревне. Лучше я останусь и сам посмотрю на весь пиздец, который ты устроишь.

— Вот только не надо делать мне одолжение, — дёрнула я нарочито нервно плечами, а сама внутри уже отплясывала победный танец.

С покраской всё началось… трагично.

В основном из-за Матвея и его острых комментариев, в которых не было ни единого слова без мата. Мне даже стало немножко совестно, что ему придется потратить время на всё, что он перечислил.

Нужно было шкурить. Матвей принёс наждачку, и я занялась маленькими элементами Тихоновского дома — оконными рамами, с которых успешно убрала старую краску, которая сама была рада отвалиться.

Матвей с помощью жутко громкого инструмента и щетки убрал старую краску с внешних стен сеней. Оказалось, что они когда-то были покрашены.

Затем Матвею пришлось поменять какие-то доски в обшивке. Он сам решил это сделать, его никто не заставлял. А потом он разошелся настолько, что поменял у Тихона крыльцо. Полностью. Из старого растопил баню, пока я докрашивала оконные рамы тонкой кистью краской белого цвета.

— Вообще, я планировала поменять эти окна на пластиковые, — озвучила я вслух свою мечту.

— У Тихона ничего не треснет? Он и так по-пьяни свою хату уже не узнает. Замёрзнет зимой на улице из-за того, что дом свой не найдёт.

— Поэтому я и взяла яркую зеленую краску, чтобы покрасить его забор. Не промахнётся.

— Короче, я срать, — сказав это, Матвей преспокойно пошёл в уличный туалет Тихона. Мне внутренне стало неловко. Я ведь тоже там бывала, а сверху очень хорошо видно содержимое ямы, особенно к вечеру, когда солнце яркими лучами пробивается между щелями деревянного короба туалета.

— Может, ты к себе сходишь? Тебе, наверное, привычнее будет.

— Ты что, мать, выгоняешь меня?

— Нет. просто… Я просто предложила.

Боже! Как же неловко…

— Ты бы ещё ёршик сюда поставила, — раздался из туалетного теремка смех.

Я молча закатила глаза и спрятала улыбку. Подумаешь, установила там диффузор и специальный держатель для туалетной бумаги. Ну, а маленькую напольную полочку для газет Тихона, которых у него там целая толстая стопка. Главное ведь комфорт.

— Помню раньше у бабки дом в деревне был, — начал свой рассказ Матвей, выйдя из туалета и прошёл к бочке для полива, в которой помыл руки. — В другом конце огорода. А огород большой, соток двадцать… Пока добежишь, два раза обдрищешься. А ночью или вечером, когда уже нет солнца, вообще атас. Мало того, что попробуй успеть, так ещё страшно так, что пиздец. За забором лес, то ли волки воют, то ли собаки. А если быка какого на ночь в стайку не загнали, то вообще конец всему. Он же ходит по деревне и ревёт, как медведь. Потом ещё в туалете стоишь и ждёшь, когда вокруг станет тихо или бабка придёт. Пиздюлей, правда, даст за то, что долго в туалете торчишь, но домой проводит.

Я как зачарованная слушала Матвея, глядя на его абсолютно счастливое лицо. Казалось бы, что то, о чём он рассказывает, можно вспоминать только с содроганием, но он улыбается и кажется абсолютно счастливым. Хотелось бы и мне точно так же рассказать о каком-нибудь счастливом и ярком воспоминании из детства, но в голову ничего не шло.

— Я бы, наверное, до такого туалета ни разу ничего не донесла, — хохотнула я.

— Ну, с моей бабушкой не забалуешь. Хочешь не хочешь, но донесёшь.

— Прикольно. Теперь я тоже хочу такую бабушку себе. Мои слишком интеллигентные и манерные. Честно говоря, я даже не помню, чтобы они хоть раз сматерились при мне.

Да и, вообще, вся моя семья кажется мне какой-то восковой после коротких рассказов Матвея о том, каким было его детство.

— Траву-то вырви, чтобы не мешала красить.

Я посмотрела туда, куда кивнул Матвей и увидела растущий прямо у стены невысокий куст какой-то травы. Отложила кисточку и под внезапный окрик Матвея «стой-стой!» сорвала куст, тут же почувствовав жгучую боль в ладони там, где сжимала в кулаке траву.

Взвизгнув, отбросила куст и начала неистово чесать ладонь, молясь о том, чтобы ужасные ощущения в руке исчезли, но они лишь становились сильнее.

— Ты никогда крапиву не видела, что ли? — строго спросил Матвей, пока я с ужасом смотрела на то, как на раскрасневшейся коже появлялись волдыри.

— Откуда?! — крикнула я, глотая слёзы, и бегом помчалась к бочке с холодной водой, в которую тут же погрузила руку по плечу. — Господи! Что это за трава такая? За что она так?!

— Это ты ещё ею по жопе не получала, — смеялся рядом Матвей.

— Полагаю, к этому тоже причастна твоя бабушка?

— Разумеется. Её, кстати, крапива, почему-то, не берет.

— Я уже обожаю эту женщину. Вернёшься из отпуска, скажи, что у неё есть поклонница. Господи! Как больно! — продолжила я всхлипывать над бочкой.