Суши с хлебом (СИ)

Глава 47

Домой мы приехали уже после заката. Всю дорогу я оборачивалась и следила за тем, чтобы машина, в которой ехал Матвей со своим котом (теперь уже на пассажирском, а не в багажнике) никуда не свернула.

Всю дорогу меня подмывало сказать папе о том, что у Матвея есть дочка и поступать с ним жестоко нельзя, потому что его ждут. Но каждый раз я прикусывала язык, понимая, что информация о дочери может быть использована против Матвея. Более того, люди отца могут сделать что-нибудь ещё и с дочкой. Достаточно того, что из-за моей глупости и импульсивности уже досталось самому Матвею.

Разумеется, за все часы в дороге я несколько раз успела пожалеть о том, что втянула Матвея во всё это. Могла ведь убежать ещё после того первого поцелуя в палатке. Тогда мы ещё настолько не привязались друг к другу, тогда было бы проще исчезнуть бесследно и оставить Матвея просто отдыхать, как он и мечтал. Но я, дура, осталась. И во всем, что сейчас с ним происходит, виновата только я.

Я смотрела на папин профиль и пыталась подобрать слова, которые могли бы его смягчить и сделать более милосердным. Но, глядя на то, как он все часы, что мы едем, демонстративно не смотрел в мою сторону, я понимала, что любые разговоры с ним, и даже мои слёзы, всё будет бесполезно.

Во двор нашего дома мы въехали уже ночью. Матвея вместе с котом на руках увели в гараж, где обычно стоит папина личная машина, на которой он ездит без водителя. Сам же папа грубо подхватил меня под локоть и повёл к дому, на крыльце которого, кутаясь в пушистый плед, стояла мама.

Даже не успев подойти к ней ближе, я поняла, что она пьяна.

— Забирай, пока я не убил её, — резко выплюнул папа и швырнул меня в сторону мамы, а сам зашёл в дом, на ходу снимая пиджак.

— Девочка моя, — шептала мама. Она всхлипывала, мазала своими слезами моё лицо и тут же зацеловывала соленые следы. — Надо было лучше прятаться. Я надеялась, что он тебя никогда не найдёт.

Откровенно говоря, я очень удивилась такому заявлению. И это мне говорит родная мама? Видимо, в этом для неё есть какое-то здравое зерно. Я ведь тоже не рада тому, что он меня нашёл.

— Тебя ведь никто не обижал? Тебе не делали больно? — мама задирала рукава халата и ощупывала, видимо, стараясь найти синяки или что-то около того.

— Меня никто не обижал, мам. Всё было хорошо. Даже слишком.

— Я так надеялась, что хоть у тебя получится, — вздохнула она. — Юра должен был помочь.

— Юра? — вскинула я изумленно брови.

— Я хотела отпустить тебя с ним в июле. Спрятать в другой стране, но ты сломала все мои планы.

— А зачем ты хотела меня спрятать? Разве тебе не все равно? — фыркнула я скептически.

— Думаешь, меня в этом доме кто-то о чем-то спрашивает? — усмехнулась мама горько. — Единственное место, где я имею мнение, это кухня. А папа… — мамин голос дрогнул, и она вновь начала плакать. — Я не хочу, чтобы у тебя было, как у Жасмин. Я знаю, что он её бьёт.

— Кто он? Папа?

— Да при чем здесь папа? Её муж. Она говорит, что этого нет, но я же мать, я же вижу, — мама уныло опустила голову, а я проглотила шершавый ком в горле, потому что сама имела такие же догадки. Уж если двое видят то, что отрицает третий, то, кажется, мою сестру пора спасать. Но сначала займусь Матвее и Ржавым. — Идём за стол, Соль, пока папа не начал злиться.

Я подхватила мама под локоть и помогла ей зайти в дом. Папа уже сидел за столом и щедро пил виски прямо из бутылки крупными глотками. Мы с мамой заняли наши обычные места, но ни одна из нас не притронулась к еде.

Папа суровым взглядом смотрел куда-то в пустоту и крутил в руке полупустую бутылку алкоголя. Мы с мамой привычно молча ждали, когда он соизволит заговорить первым.

Хотя, мама тоже нарушила сценарий наших ужинов и, выйдя из-за стола, подошла к бару, где взяла бутылку вина. Сама его открыла и налила себе полный бокал красного. Выпив половину, она с ненавистью смотрела на папу, и он этот взгляд заметил.

— Почему я должен за тобой бегать, Ассоль?! — рявкнул он неожиданно и ударил кулаком по столу, из-за чего я вздрогнула, а мама даже не шелохнулась.

— Наверное, потому что любишь её, — ответила мама меланхолично. — Если бы у Жасмин была хоть четверть той любви, которую ты даёшь Ассоль, она бы не была сейчас столь несчастна.

— Не неси чушь! — нервно бросил папа. — Я люблю обеих своих дочерей.

— Нет, — тихо усмехнулась мама. — Не обеих. Жасмин ты выдал замуж, когда ей едва исполнилось восемнадцать. Ассоль уже двадцать, скоро двадцать один, и ты очень долго и тщательно подбирал ей жениха. И выбрал друга, а не какого-то левого деспота при бабках, как было для Жасмин. Только с Ассоль ты играл вечерами, только с ней ты позволял себе дурачиться, ездить на велосипедах, и даже прогуливать школу ради аквапарка или полёта на воздушном шаре. Ей всегда было позволено больше, чем Жасмин. Из наших дочерей только Ассоль знает, что такое папина любовь. Жасмин знала, только количество репетиров и только то, что ей нужно очень сильно постараться, чтобы папа заметил хоть малейшее её достижение. Да даже если заметит, то максимум, что сделает — погладит по голове мимоходом и даже в глаза не заглянет. И даже сейчас… Пропади Жасмин, ты бы поручил её поиски охране и просто ждал отчёт, а Ассоль ты искал сам и поехал за ней лично. И не смей мне после этого рассказывать, что ты любишь своих дочерей одинаково. Только у одной из них был и есть папа, и это точно не Жасмин.

Мама с бокалом в руке вышла из-за стола и ушла на второй этаж в свою комнату.

Я осталась сидеть, как пришибленная пыльным мешком. Только сейчас я осознала всё то, чего раньше никогда не замечала и не понимала. Я считала, что только я самая несчастная и обделенная, и никогда даже близко не предполагала и не видела, насколько сильно страдает Жасмин. Она всегда мне казалась кроткой, послушной и самой лучшей, но я никогда не подозревала, что всё это только для того, чтобы папа её заметил.

Папа во главе стола тяжело дышал, а затем со звериным рыком резко смахнул со стола всё, до чего мог дотянуться. В целости осталась только бутылка виски. Встав, он с опущенной головой смотрел на то, что разбил, а затем поднял на меня взгляд, в котором читалась усталость и что-то такое, что могло бы напомнить слёзы, но едва ли папа способен на такие сантименты.

— Иди спать, Ассоль, — выронил он тихо.

В этот раз я не стала с ним пререкаться. Молча кивнула, вышла из-за стола и поднялась в свою комнату.

Здесь всё осталось неизменно. Я просто упала на кровать, лицом в покрывало и начала плакать. Не о себе, о сестре. За себя мне так больно не было, как за неё. Я просто лежала и плакала, даже не в силах толком сформулировать мысли в своей голове, но не переставала видеть перед собой скромную улыбку старшей сестры.

Как же я дура.

Эгоистка чертова!

Почему я не подумала о ней? Почему не предложила ей бежать вместе со мной?

Дура! Дура! Дура!

Не знаю, как долго я занималась самобичеванием, но в один момент я просто выключила фонтан слёз, твёрдо решив, что утром займусь тем, что буду спасать сестру. Но сначала мне нужно убедиться в том, что у Матвея и Ржавого всё хорошо.

Я быстро приняла душ, собрала мокрые волосы в пучок на макушке. Переоделась в чистое белье и спортивный костюм. В мягких тапочках с самым важным видом прошла мимо охраны, разгуливающей по территории дома, и дошла до папиного гаража. С охраной, которая паслась рядом, пришлось разговаривать папиным языком, и тут я была убедительна. Меня больше не задерживали.

— Матвей, — позвала я шепотом, войдя в просторный гараж. Обошла машину и опешила, наткнувшись на странное зрелище.

Папа и Матвей сидели на двух пластиковых табуретках, между ними стояла третья, которая служила столом и на ней стояли рюмки и что-то похожее на закуски.

Оба мужчины вопросительно посмотрели на меня, и, казалось, я им явно помешала.