В гостях у турок

X

— Ну, какія у нихъ тамъ есть кушанья? Прочти-ка… спрашивала Глафира Семеновна мужа, вздѣвшаго на носъ пенсне и смотрящаго въ карточку.

— Все разобрать трудно. Иное такъ написано, словно слонъ брюхомъ ползалъ, отвѣчалъ тотъ. — Но вотъ сказано: супа…

— Какой супъ?

— А кто-жъ его знаетъ! Просто: супа. Конечно, ужъ у нихъ особенныхъ разносоловъ нѣтъ. Сейчасъ видно, что сербы народъ не полированный. Хочешь, спросимъ супу?

— Нѣтъ, я не стану ѣсть.

— Отчего?

— Не стану. Кто ихъ знаетъ, что у нихъ тамъ намѣшано! Посмотри, что еще есть?

— Риба… Но вѣдь рыбу ты не станешь кушать.

— Само собой.

— А я спрошу себѣ порцію рыбы. Только вотъ не знаю, какая это рыба. Такое слово, что натощакъ и не выговоришь. Крто… Не вѣдь что такое!

— Постой… Нѣтъ-ли какого нибудь жаркого? сказала Глафира Семеновна и сама подсѣла къ мужу разбирать кушанья.

— «Печене»… прочелъ Николай Ивановичъ. — Вотъ печенье есть.

— Да вѣдь печенье это къ чаю или на сладкое, возразила Глафира Семеновна.

— Погоди, погоди… Добился толку. Печене — по ихнему жаркое и есть, потому вотъ видишь съ боку написано по нѣмецки: братенъ.

— Да, братенъ — жаркое. Но какое жаркое?

— А вотъ сейчасъ давай разбирать вдвоемъ. Во-первыхъ: «пиле», во-вторыхъ «просадъ».

— А что это значитъ:- «пиле»?

— Да кто-жъ ихъ знаетъ! Никогда я не воображалъ, что среди этихъ братьевъ-славянъ мы будемъ, какъ въ темномъ лѣсу. Разбери, что это такое: «пиле»?

— Можетъ быть коза или галка.

— Ужъ и галка!

— Да кто-жъ ихъ знаетъ! Давай искать телятины. Какъ телятина по ихнему?

— Почемъ-же мнѣ-то знать. Погоди, погоди. Нашелъ знакомое блюдо: «Кокошъ», сбоку по нѣмецки: хунъ — курица. Стало быть «кокошъ» — курица.

— Скорѣй-же кокошъ — яица…возразила супруга.

— Нѣтъ, яйца — «яѣ». Ботъ они въ самомъ началѣ, а сбоку по нѣмецки: «енеръ».

— «Чурка», «зецъ»… читала Глафира Семеновна. — Не знаешь, что это значитъ?

— Душенька, да вѣдь я столько-же знаю по сербски, сколько и ты, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Ищи ты телятину или телячьи котлеты.

— Да ежели нѣтъ ихъ. Стой! Еще знакомое блюдо нашелъ! «Овече мясо», прочелъ Николай Ивановичъ. — Это баранина. Хочешь баранины?

— Богъ съ ней. Свѣчнымъ саломъ будетъ пахнуть, поморщилась Глафира Семеновна. — Нѣтъ, ужъ лучше яицъ спроси. Самое безопасное! Навѣрное не ошибешься.

— Стоило изъ-за этого разсматривать карточку! Показался слуга. Онъ внесъ два подноса. На каждомъ подносѣ стояло по чайной чашкѣ, по блюдечку съ сахаромъ. по маленькому мельхіоровому чайнику и по полулимону на тарелочкѣ.

— Что это? воскликнулъ Николай Ивановичъ, указывая на подносы.

— Чай, господине, отвѣчалъ слуга.

— А гдѣ-жъ самоваръ? Давай самоваръ.

Слуга выпучилъ глаза и не зналъ, что отъ него требуютъ.

— Самоваръ! повторилъ Николай Ивановичъ.

— Темашине… прибавила Глафира Семеновна по нѣмецки.

— А, темашине… Нема темашине… покачалъ головой слуга.

— Какъ нема! Въ славянской землѣ, въ сербскомъ городѣ Бѣлградѣ, да чтобъ не было самовара къ чаю! воскликнули въ одинъ голосъ супруги. — Не вѣрю.

— Нема… стоялъ на своемъ слуга.

— Ну, такъ стало быть у васъ здѣсь не славянская гостинница, а жидовская, сказалъ Николай Ивановичъ. И очень мы жалѣемъ, что попали къ жидамъ.

Глафира Семеновна сейчасъ открыла чайники, понюхала чай и воскликнула:

— Николай! Вообрази, и чай-то не по русски заваренъ, а по англійски, скипеченъ. Точь въ точь такой, что намъ въ Парижѣ въ гостинницахъ подавали. Ну, что-жъ это такое! Даже чаю напиться настоящимъ манеромъ въ славянскомъ городѣ невозможно!

Слуга стоялъ и смотрѣлъ совсѣмъ растерянно.

— Кипятокъ есть? Вода горячая есть? спрашивала у него Глафира Семеновна. — Понимаешь, горячая теплая вода.

— Топла вода? Ина… поклонился слуга.

— Ну, такъ вотъ тебѣ чайникъ и принеси сейчасъ его полный кипяткомъ.

Глафира Семеновна подала ему свой дорожный металическій чайникъ.

— Да тащи скорѣй сюда бифштексы! прибавилъ Николай Ивановичъ.

Слуга кисло улыбнулся и сказалъ:

— Нема бифштексы.

— Какъ нема? Ахъ, ты разбойникъ! Да что-же мы будемъ ѣсть? Ясти-то что мы будемъ?

— Нема, нема… твердилъ слуга, разводя руками, и началъ что-то доказывать супругамъ, скороговоркой бормоча по сербски.

— Не болтай, не болтай… Все равно ничего не понимаю! махнулъ ему рукой Николай Ивановичъ и спросилъ:- Что-же у васъ есть намъ поѣсть? Ясти… Понимаешь, ясти!

— Овече мясо има… отвѣчалъ слуга.

— Только? А кокошъ? Есть у тебя кокошъ жареный? Это по нашему курица. Печене кокошъ?

— Кокошъ? Нема кокошъ.

— И кокошъ нема? Ну, просадъ тогда. Вотъ тутъ стоитъ какой-то просадъ, ткнулъ Николай Ивановичъ пальцемъ въ карту кушаній.

— Просадъ? Нема просадъ, отрицательно по трясъ головой слуга.

— Да у васъ, у чертей, ничего нѣтъ! Ловко. Рыба по крайней мѣрѣ есть-ли?

— Нема риба.

— Ну, скажите на милость, и рыбы нѣтъ! Рѣшительно ничего нѣтъ. Что-же мы ѣсть-то будемъ?

— Изъ своей провизіи развѣ что-нибудь поѣсть? отвѣчала Глафира Семеновна. — Но ветчину я въ таможнѣ кинула. Впрочемъ, сыръ есть и икра есть. Спроси, Николай, яицъ и хлѣба. Яйца ужъ навѣрное есть. Яицъ и хлѣба. Да хлѣба-то побольше, обратилась она къ мужу.

— Ахъ, вы несчастные, несчастные! покачалъ головой Николай Ивановичъ.

— Вечеръ, господине, ночь, господине… разводилъ руками слуга, ссылаясь на то, что теперь поздно. — Единаесты саатъ (одинадцатый часъ), прибавилъ онъ.

— Ну, слушай, братушка. Яйца ужъ навѣрное у васъ есть. Яѣ…

— Яѣ? Има… Есте, есте.

— Ну, такъ принеси десятокъ яицъ въ врутую или въ смятку, какъ хочешь. Десять яѣ! И хлѣба. Да побольше хлѣба. Понимаешь, что такое хлѣбъ?

— Хлѣбъ? Есте.

— Ну, слава Богу. Да кипятку вотъ въ этотъ чайникъ… И двѣ порціи овечьяго мяса.

— Овечье мясо? Есте.

— И десятокъ яицъ.

Николай Ивановичъ растопырилъ передъ слугой всѣ десять пальцевъ обѣихъ рукъ и прибавилъ: «Только скорѣй».

— Нѣтъ, какова славянская земелька! воскликнулъ онъ. — Въ столичномъ городѣ Бѣлградѣ, въ лучшей гостинницѣ не имѣютъ самовара и въ одиннадцать часовъ вечера изъ буфета ужъ ничего получить нельзя!

Но супруговъ ждало еще большее разочарованіе. Вскорѣ слуга вернулся и хотя принесъ, что отъ него требовали, но овечье мясо оказалось холодное, яйца были сырыя, хлѣбъ какой-то полубѣлый и черствый, а вмѣсто кипятку въ чайникѣ была только чуть теплая вода. Онъ началъ пространно говорить что-то въ свое оправданіе, но Николай Ивановичъ вспылилъ и выгналъ его вонъ.

— Дѣлать нечего! Придется чайничать такъ, какъ въ Парижѣ чайничали! вздохнула Глафира Семеновна вынула изъ сакъ-вояжа дорожный спиртовой таганъ, бутылку со спиртомъ и принялась кипятить воду въ своемъ металическомъ чайникѣ.

Въ комнату вошла заспанная горничная съ цѣлой копной волосъ на головѣ, принялась стлать чистое бѣлье на постели, остановилась и въ удивленіи стала смотрѣть на хозяйничанье Глафиры Семеновны.

— Чего смотришь? Чего ротъ разинула? сказала ей та. — У дикая! прибавила она и улыбнулась.