В гостях у турок

LXXIX

Когда Карапетъ и Николай Ивановичъ раздѣлись, банщики тотчасъ-же накинули имъ полотенца на бедра и начали дѣлать изъ нихъ юбки, закрѣпляя на таліи концы.

— Зачѣмъ мнѣ юбку? Не надо, не надо! — упрямился Николай Ивановичъ, сбрасывая съ себя полотенце передъ недоумѣвавшими банщиками, но Карапетъ остановилъ его:

— Нельзя, дюше мой, эфендимъ. Въ Турціи совсѣмъ голого человѣки въ банѣ не моются. Ты видишь, у всѣхъ юбка.

— Глупый обычай. Отчего-же у насъ въ Россіи безъ всякихъ юбокъ и полотенецъ, какъ мать родила, въ банѣ моются?

— То русскій манеръ, баринъ, а это турецкій манеръ. Надо закрыться.

Николай Ивановичъ послушался. Ихъ повели въ баню. Распахнулась узенькая, низенькая дверца, и они очутились въ небольшой комнатѣ съ каменнымъ плитнымъ поломъ, плохо освѣщенной керосиновой лампой. Половину комнаты занимало каменное возвышеніе въ два уступа, нѣчто въ родѣ нашего полка, но поднятое не выше, какъ на аршинъ отъ пола. На этомъ возвышеніи покоилось нѣсколько бородатыхъ и усатыхъ турокъ, распростертыхъ на брюхѣ или на спинѣ, тяжело вздыхающихъ или кряхтящихъ и бормочущихъ что-то себѣ подъ носъ.

Это былъ передбанникъ, гдѣ вымывшіеся въ банѣ отдыхали, намѣреваясь перейти въ раздѣвальную или кофейную комнату. Температура передбанника была не высокая, но каменный полъ горячій. Сопровождавшіе Николая Ивановича и Карапега баньщики тотчасъ подставили имъ по парѣ котурнъ, — деревянныхъ подошвъ съ двумя высокими каблуками и ремнями, которые должны облекать ступню.

— Что это за инструменты? — удивился Николай Ивановичъ.

— Деревянные башнаки, дюша мой, который ты долженъ надѣть на нога, — отвѣчалъ армянинъ.

— Зачѣмъ?

— А чтобъ тебѣ не горячо было для твои нога, эфендимъ, когда мы въ горячая баня войдемъ.

— Что за глупости!

— Надѣвай, надѣвай, баринъ. Ногу обожжешь. Въ турецкая баня не паръ, а жаръ. Горячаго полъ, горячая стѣны. Тутъ снизу горячо. Надѣвай… Вотъ такъ!

Армянинъ влѣзъ на котурны, сразу сдѣлавшись на четверть аршина выше, и зашагалъ, постукивая по плитамъ деревянными каблуками. Влѣзъ и Николай Ивановичъ, сдѣлалъ два шага и тотчасъ-же свалился.

— Не могу я въ вашихъ колодкахъ. Ну ихъ съ чорту! — отпихнулъ онъ котурны. — Я такъ…

— Горячо будетъ, дюша мой, — предупреждалъ его армянинъ.

— Вытерплю. Мы, русскіе, къ жару привыкли.

Армянинъ сказалъ банщикамъ что-то по-турецки. Тѣ сомнительно посмотрѣли на Николая Ивановича и повели его въ слѣдующую комнату, взявъ подъ руки.

— Не надо, не надо. Я самъ… отбивался онъ отъ нихъ.

Слѣдующая комната была большая, высокая, съ куполообразнымъ стекляннымъ потолкомъ. Посрединѣ ея возвышался опять каменный полокъ, но не выше полуаршина отъ пола. На полкѣ этомъ лежали въ растяжку красныя тѣла съ обвитыми мокрыми полотенцами бедрами и нѣжились, кряхтя, охая и тяжело вздыхая. А двое турокъ, — одинъ съ сѣдой бородой и бритой головой, а другой молодой, красивый, въ усахъ, съ поросшей черными волосами грудью, сидѣли другъ передъ другомъ на корточкахъ и пѣли какую-то заунывную пѣсню. Старикъ турокъ особенно жалобно выводилъ голосомъ и пѣлъ зажмуря глаза.

— Батюшки! Да тутъ и съ пѣснями! — проговорилъ Николай Ивановичъ; обращаясь къ армянину. — Чего это они Лазаря-то тянутъ?

— Рады, что хорошо помылись, — отвѣчалъ Карапетъ и спросилъ:- Не жжетъ тебѣ твоя нога, дюше мой, эфендимъ?

— Горячо-то горячо, но вытерпимъ.

Баньщики, которые тоже были въ котурнахъ, съ удивленіемъ смотрѣли на Николая Ивановича и сообщили о своемъ удивленіи Карапету.

— Очень удивительно имъ, дюша мой, что ты безъ деревяннаго сапоги, — сказалъ тотъ Николаю Ивановичу. — И жалѣютъ они съ свое сердце, что тебѣ горячо. Ни одна туровъ не ходитъ сюда безъ сапоги.

— Скажи ему: что русскому здорово, то турку смерть. Да вовсе и не жарко здѣсь. Развѣ мы такой банный жаръ у себя въ баняхъ выдерживаемъ?

Бритоголовый банщикъ оскалилъ зубы и спросилъ Николая Ивановича что-то по-турецки. Армянинъ Карапетъ тотчасъ-же перевелъ:

— Онъ тебя спрашиваетъ, хорошо ли тебѣ, не жарко-ли очень?

— Іокъ (то есть: нѣтъ)! — отрицательно покачалъ головой Николай Ивановичъ.

Въ банѣ, и на самомъ дѣлѣ, не было очень жарко. Въ русскихъ баняхъ иногда бываетъ много жарче.

— Ну, теперь выбирай себѣ фонтанъ, чтобы мыться, дюша мой, — сказалъ Николаю Ивановичу Карапетъ и кивнулъ на мраморныя бѣлыя въ четверть аршина вышины ложа, идущія вдоль стѣнъ и замѣняющія собою наши банныя скамейки. Въ стѣнѣ то тамъ, то сямъ были устроены краны, изъ которыхъ текла уже приготовленная теплая вода, струясь въ мраморныя раковины, которыя играли роль нашихъ тазовъ и ведеръ, и изъ которыхъ мылись; На ложахъ этихъ опять таки лежали красныя тѣла и по нимъ возили взмыленными губками банщики.

Карапетъ грузно повалился на мраморное ложе около раковины съ краномъ. Легъ рядомъ съ нимъ около другого крана и Николай Ивановичъ, бормоча:

— Вѣдь вотъ по нашему, по-русски прежде всего водой окатиться слѣдовало-бы…

— Лежи, лежи, дюша мой. Хамамджи (банщикъ, тебѣ всякій удовольствіе сдѣлаетъ, — говорилъ ему Карапетъ, съ наслажденіемъ хлопая себя по тѣлу.

— Да ладно ужъ, будемъ туретчиться, будемъ изъ себя турку разыгрывать.

Банщики приступили къ дѣлу. Прежде всего они взяли по маленькой мѣдной чашечкѣ емкостью стакана въ два и начали поливать лежавшаго Николая Ивановича теплой водой. Въ особенности старалась бритая голова. Онъ скалилъ зуби, улыбался, нѣсколько разъ бормоталъ что-то по-турецки, произнося слова «московлу» и «руссіели» (т. е. москвичъ, русскій). Послѣ поливанія банщики надѣли на руки шерстяныя перчатки и стали растирать тѣло, то и дѣло заискивающе заглядывая въ лицо Николаю Ивановичу и бормоча что то по-турецки.

— Что они мнѣ говорятъ? — спросилъ Николай Ивановичъ Карапета.

— Они спрашиваютъ, дюша мой, хорошо-ли тебѣ,- отвѣчалъ тотъ.

— Ахъ, вотъ что! Да, да… Хорошо… Эветъ… (то-есть: да). Шюкюръ! (то-есть: спасибо), — сказалъ имъ Николай Ивановичъ.

Когда тѣло было вытерто, началось мытье головы. Бритый банщикъ взялъ громадный кусокъ мыла и этотъ кусокъ запрыгалъ по головѣ Николая Ивановича, тогда какъ другой банщикъ поливалъ на голову изъ чашечки воду. Кусокъ мыла игралъ въ рукахъ бритаго банщика, какъ у жонглера, катался вокругъ головы и шеи, подпрыгивалъ, и черезъ минуту Николай Ивановичъ очутился весь въ душистой мыльной пѣнѣ. Турецкія фразы — хорошо-ли ему то и дѣло повторялисъ банщиками.

— Эветъ! Шюкюръ! — кричалъ имъ въ отвѣтъ Николай Ивановичъ.

Но вотъ голова вымыта и началось мытье тѣла: одинъ банщикъ теръ мыльной губкой, тогда какъ другой вслѣдъ за нимъ по тому-же мѣсту проходилъ руками, не налегая, какъ у насъ въ русскихъ баняхъ, а тихо, нѣжно, еле касаясь ладонями и пальцами, и опять вопросы, хорошо-ли «московлу».

— Эветъ! Эветъ! — кряхтѣлъ Николай Ивановичъ.

Мытье кончилось и начались окачиванья изъ чашечекъ. Николая Ивановича переворачивали разъ пять и все окачивали, наконецъ, подняли, посадили и навили ему на голову чалму изъ двухъ полотенецъ.