В гостях у турок

LXXXIII

— Это что за штука изъ моря выростаетъ? — задалъ вопросъ Николай Ивановичъ, указывая на башню.

— А это, дюша мой, Кисъ-Кулеси, отвѣчалъ Карапетъ.

— Это что-же обозначаетъ?

— Такаго турецкаго названіе. Кисъ-Кулеси — это дѣвочкова башня. Тутъ дѣвочка одна жила, а потомъ выросла и большая дѣвицъ стала. О, это цѣлый исторія! Слушай, дюша мой, слушай, мадамъ, барыня-сударыня. Жила одна дѣвочка отъ султанъ… Нѣтъ… Жилъ султанъ и у него была дочь, дѣвочка, которую султанъ такъ любилъ, такъ любилъ — ну, какъ своя сердце любилъ. И прочитали по звѣздамъ ученые люди, мадамъ, что эту дѣвочку укуситъ змѣя и она помретъ. Султанъ испугался и пересталъ и пить, и ѣсть, и спать. Сталъ онъ думать, какъ ему своя дѣвочка отъ змѣя спрятать — и выдумалъ онъ, дюша мой, эфендимъ, построить вотъ на этого скала вотъ эта башня Кисъ-Кулеси.

— Однако, Карапетъ Аветычъ, ты хорошій сказочникъ, замѣтилъ Николай Ивановичъ. — Не правда-ли, Глаша?

— Слушай, слушай, дюша мой… Зачѣмъ ты минѣ мѣшаешь? — тронулъ его за руку Карапетъ и продолжалъ:- Выстроилъ султанъ этого башню, посадилъ туда дѣвочку и сказалъ: «Ну, ужъ теперь никакой змѣя ее не укуситъ». Годъ одинъ живетъ дѣвочка въ башня, еще годъ живетъ въ башня, третья годъ живетъ въ башня — и стала она ужъ не дѣвочка, а самая лучшая, самая красивая дѣвицъ вотъ съ такіе большіе глазы. Живетъ. Выходитъ на балконъ башни и гуляетъ. А тутъ по Босфоръ ѣхалъ на своемъ корабля персидскій принцъ, увидалъ эту дѣвушку и влюбился, дюша мой, влюбился самымъ страшнымъ манеромъ съ своего сердца. Хочетъ говорить съ дѣвушка сладкія, миндальныя слова, а къ дѣвушка его не пускаютъ. И сталъ онъ говорить съ ней черезъ цвѣты. Знаешь, дюша мой, мадамъ, что значитъ разговоръ черезъ цвѣты? — спросилъ Карапетъ Глафиру Семеновну.

— Нѣтъ, не знаю. А что? — спросила та, заинтересовавшись разсказомъ и переставъ дуться на Каранета.

— Одинъ цвѣтокъ значитъ одно слово, другой цвѣтокъ другое слово… — пояснилъ Карапетъ. — И послалъ онъ корзинку цвѣтовъ ей, дюша мой, мадамъ, а въ корзинкѣ такіе цвѣты, которые значутъ такія слова: «дѣвушка мой милый, я тебя люблю, мое сердце»…

— Ахъ, теперь я понимаю! Это языкъ цвѣтовъ! — воскликнула Глафира Семеновна…

— Вотъ, вотъ, дюша мой. Языкъ цвѣтовъ… Стала дѣвушка, султанскаго дочь, читать по этимъ цвѣтамъ — и вдругъ, дюша мой, изъ корзинки выскочила змѣя и укусила дѣвушку за щека.

— Боже мой! Откуда-же змѣя взялась? — быстро спросила Глафира Семеновна.

— Судьба, мадамъ, барыня-сударыня, судьба. На небѣ было написано, что змѣя укуситъ — змѣя и укусила. Судьба.

Карапетъ указалъ пальцемъ на небо.

— Ну, и что-же дѣвушка? Умерла? — задалъ вопросъ Николай Ивановичъ.

— Какъ змѣя укусила, такъ сейчасъ дѣвушка умерла.

— А принцъ?

— Узналъ принцъ персидскій, что дѣвушка умерла, взялъ ятаганъ и хотѣлъ убить себя, дюша мой. Взялъ ятаганъ и думаетъ:- «попрошу я у султана, чтобъ мнѣ съ его дѣвушка проститься»? Подалъ прошеніе, и султанъ позволилъ ему съ дѣвушка проститься. Сейчасъ принцъ подъѣхалъ въ своего корабль къ башнѣ, вошелъ въ комната и видитъ, что лежитъ на постели дѣвушка, а сама какъ живой лежитъ и только на щека маленькій пятнышко отъ змѣя. Принцъ подошелъ, хотѣлъ поцѣловать дѣвушка и думаетъ: «возьму я этотъ ядъ отъ змѣя изъ щека дѣвушка себѣ въ ротъ и тоже умру отъ змѣя». Поцѣловалъ дѣвушка въ щека, въ самаго пятнышко, и сталъ сосать со щека ядъ отъ змѣи. Ядъ пососалъ и вдругъ видитъ, что дѣвушка жива. Встаетъ эта дѣвушка и говоритъ ему: «спасибо, дюша мой, спасибо тебѣ, принцъ, сердце мое, ты спасъ меня отъ смерть. Ахъ, гдѣ мой папенька-султанъ? Пусть онъ придетъ и скажетъ ему самъ отъ своего души спасибо».

— Ну, и кончилось все свадьбой? — перебила Карапета Глафира Семеновна.

— Да, свадьбой. А ты почемъ знаешь, мадамъ, дюша мой? — удивился Карапетъ.

— Такъ всегда сказки кончаются.

— Вѣрно, свадьбой. Ну, султанъ отдалъ своя дѣвочка замужъ за принцъ персидскій, а башня такъ и осталась называться «Дѣвочкова башня». Вотъ и все. Теперь въ ней морской заптій живутъ и чиновники отъ турецки таможня.

Пароходъ миновалъ Кисъ-Кулеси или Леандрову башню и приближался къ Малоазіатскому берегу. Дома Скутари, расположенные по нагорью, очень ясно уже вырисовывались среди зелени кипарисовъ. Николаю Ивановичу сильно хотѣлось юркнуть съ Карапетомъ въ буфетъ и выпить коньяку, чтобы поправить больную голову, но онъ не могъ этого сдѣлать при женѣ, такъ какъ она его не отпустила-бы, поэтому онъ прибѣгнулъ къ хитрости, чтобы удалить ее, и сказалъ:

— А любопытно-бы знать, какъ здѣсь на турецкихъ пароходахъ дамскія каюты выглядятъ и какъ ведутъ себя тамъ турчанки.

— Выдумай еще что-нибудь! — огрызнулась на него жена. — Вотъ человѣкъ-то! Только о женщинахъ и мечтаетъ. И не стыдится при женѣ говорить!

— Душечка, да я не про себя. Туда вѣдь мужчинъ не пускаютъ. Ты мнѣ договорить не дала. Я про тебя… Тебѣ туда, какъ женщинѣ, входъ не воспрещенъ, такъ вотъ ты сходила-бы туда, посмотрѣла, а потомъ и разсказала-бы мнѣ, какъ и что… Это очень любопытно имѣть понятіе о бытѣ этихъ несчастныхъ затворницъ. Навѣрное онѣ тамъ, въ каютѣ, безъ вуалей и сидятъ не стѣсняясь. Тебѣ и самой должно быть это интересно. Сходи-ка, милая.

— Пожалуй… — отвѣчала Глафира Семеновна. — Только отчего тебя такъ женщины интересуютъ?

— Да вѣдь бытъ. Какъ-же иначе ихъ бытъ узнаешь? А вѣдь мы ѣздимъ повсюду, какъ туристы.

— Ну, хорошо.

Глафира Семеновна стала сходить съ верхней палубы. Николай Ивановичъ торжествовалъ въ душѣ, и только что жена скрылась, сейчасъ-же онъ ткнулъ въ бокъ Карапета и сказалъ ему:

— Пойдемъ скорѣй въ буфетъ! — Хватимъ скорѣй по коньячку. Голова ужасъ какъ трещитъ послѣ вчерашняго! Гдѣ здѣсь буфетъ? Веди скорѣй.

Армянинъ схватился за бока и разразился хохотомъ.

— Ловко, дюша мой! О, какой ты хитрый человѣкъ, эфендимъ! — восклицалъ онъ. — Совсѣмъ хитрый! Какъ хорошо ты послалъ своя жена отъ насъ въ дамскій каюта!

— Да веди-же скорѣй въ буфетъ!

— Пойдемъ, пойдемъ, — потащилъ Карапетъ Николая Ивановича. — Знаешь, дюша мой, когда у меня была жива свой жена, я тоже такъ дѣлалъ. Такъ тоже, какъ ты, дюша мой, эфендимъ.

Николай Ивановичъ такъ торопился, что поскользнулся, оборвался съ двухъ ступеней, и только ухватившись за поручни, не свалился съ лѣстницы.

Вотъ и буфетъ, состоящій изъ стойки съ цѣлой горкой бутылокъ и помѣщающійся во второмъ классѣ. За стойкой феска въ усахъ и съ столь излюбленными турками четками на рукѣ. Тутъ-же керосиновый таганъ съ стоящимъ на немъ громаднымъ мѣднымъ кофейникомъ. На стойкѣ, кромѣ бутылокъ, закуски на маленькихъ блюдцахъ, отпускающіяся къ вину въ придачу: маринованная въ уксусѣ морковь, накрошенные томаты, лимонъ, нарѣзанный на куски, корни сырой петрушки и винныя ягоды.

— Два коньякъ, сказалъ фескѣ съ четками Николай Ивановичъ, показалъ два пальца и прибавилъ, обратясь къ Карапету:- Скажи ему, чтобъ далъ рюмки побольше.

Феска выдвинула два объемистыхъ бокальчика изъ толстаго стекла и налила ихъ на половину коньякомъ.

— Что-жъ онъ половину-то наливаетъ? Что за манера такая! — снова сказалъ Карапету Николай Ивановичъ.

— Это турецкаго учтивость, дюша мой. Здѣсь всегда такъ… — пояснилъ Карапетъ. — Пей.

— Хороша учтивость! Налилъ полъ-рюмки, а возьметъ за цѣльную.

— Нѣтъ, нѣтъ, онъ и возьметъ, сколько надо. Такъ и цѣна тутъ за полъ-рюмка.

Они выпили.

— Надо повторить, — торопился Николай Ивановичъ, закусывая лимономъ, потребовалъ еще, выпилъ, просилъ Карапета скорѣй расчитаться за выпитое и побѣжалъ въ первый классъ, гдѣ и помѣстился смиренно на складномъ желѣзномъ стулѣ.

Только что онъ успѣлъ прожевать корку лимона, какъ уже появилась Глафира Семеновна.

— Была и видѣла, — сообщила она мужу о женской каютѣ. — Ничего особеннаго въ этихъ турчанкахъ. Намазаны такъ, что съ лица чуть не сыплется. И всѣ что нибудь жуютъ: или фисташки, или карамель. А гдѣ-же нашъ армяшка? — спросила она.

— Здѣсь, здѣсь, мадамъ, барыня сударыня, — откликнулся сзади ея Карапетъ. — Сейчасъ Скутари. Пойдемъ на палубу. Сейчасъ намъ выходить, дюша мой.

Пароходъ убавлялъ ходъ.