В гостях у турок

XIII

Ина мнози турки здѣсь? спрашивалъ Николай Ивановичъ возницу, ломая языкъ и думая, что онъ говоритъ по-сербски.

— Мало, господине. Свагдзе (т. е вездѣ) србски народъ. Стари туркски градъ.

— Теперь мало турокъ. Это старый турецкій: городъ, опять пояснилъ женѣ Николай Ивановичъ.

— Пожалуйста не объясняй. Все понимаю, отвѣчала та. — Вотъ еще какой профессоръ сербскаго языка выискался!

Начали снова подниматься въ гору. Поперекъ стояла крѣпостная стѣна, начинающая уже сильно разрушаться. Проѣхали ворота съ турецкой надписью надъ ними, оставшейся еще отъ прежняго турецкаго владычества. Стали появляться солдаты, мелкіе, плохо выправленные. Они съ любопытствомъ смотрѣли на экипажъ, очевидно, бывающій здѣсь рѣдкимъ гостемъ. Опять полуразрушенныя стѣны, небольшой домикъ съ гауптвахтой. На крѣпостныхъ стѣнахъ виднѣлось еще кое-гдѣ забытое изображеніе луны. Опять проѣхали крѣпостныя ворота. Около стѣнъ вездѣ валяется щебень. А вотъ оврагъ и свалка мусору. Виднѣются черепки битой посуды, куски жести, изломанныя коробки изъ-подъ чего-то, тряпки, стоптанный башмакъ. Дорога шла въ гору террасами. Наконецъ открылся великолѣпный видъ на двѣ рѣки.

— Сава… Дунай… указалъ возница на впадающую въ Дунай Саву.

— «На Саву, на Драву, на Синій Дунай», сказалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Это въ какой-то пѣснѣ поется.

— Кажется, ты самъ сочинилъ эту пѣсню, усумнилась Глафира Семеновна.

— Ну, вотъ… Почему-же мнѣ рѣка Драва-то вспомнилась?

— Въ географіи училъ.

На Дунаѣ и на Савѣ виднѣлись мачтовыя суда и пароходы, стоявшіе на якоряхъ, но движенія на нихъ и около нихъ, по случаю ранней еще весны, замѣтно не было.

Стали подниматься еще выше. Показались казармы, затѣмъ еще зданіе.

— Госпиталь, пояснилъ возница. — Ключъ, кладенацъ (т. е. колодезь), указалъ онъ на третье облупившееся и обсыпавшееся зданьице. Проѣхали еще. Стояла часовня.

— Русьица црква… сказалъ опять возница.

— Какъ: русская? воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Глаша! Русская церковь. Зайдемъ посмотрѣть?

Но Глафира Семеновна ничего не отвѣтила. Ей не нравилось, что мужъ по прежнему продолжаетъ переводить сербскія слова.

На пути была башня «Небойся». Возница и на нее указалъ, назвавъ ее.

— Такъ она и называется — Не бойся? спросилъ Николай Ивановичъ.

— Есте, господине.

— Отчего такъ называется? Почему? Зачѣмъ?

Возница понялъ вопросы и сталъ объяснять по-сербски, но супруги ничего не поняли. Глафира. Семеновна тотчасъ-же уязвила мужа и спросила:

— Профессоръ сербскаго языка, все понялъ?

— Нѣтъ. Но вольно-жъ ему такъ тараторить, словно орѣхи на тарелку сыплетъ. Все-таки, я тебѣ скажу, онъ хорошій чичероне.

Достигнувъ верхней крѣпости, начали спускаться внизъ къ Дунаю.

— Ну, теперь пусть свезетъ въ мѣняльную лавку, — сказала Глафира Семеновна мужу. — Вѣдь у тебя сербскихъ денегъ нѣтъ. Надо размѣнять да пообѣдать гдѣ-нибудь въ ресторанѣ.

— Братушка! Въ мѣняльную лавку! — крикнулъ Николай Ивановичъ возницѣ. — Понялъ?

Тотъ молчалъ.

— Къ мѣнялѣ, гдѣ деньги мѣняютъ. Деньги… Неужели не понимаешь? Русски деньги — сербски деньги.

Въ поясненіе своихъ словъ Николай Ивановичъ вытащилъ трехрублевую бумажку и показалъ возницѣ.

— Вексельбуде… пояснила Глафира Семеновна по-нѣмецки.

— А Пара… Новце… (т. е. деньги). Сарафъ… (т. е. мѣняла). Добре, добре, господине, — догадался возница и погналъ лошадей.

Возвращались ужъ черезъ базаръ. Около лавченокъ и ларьковъ висѣли ободранныя туши барановъ, бродили куры, гуси, утки. По мѣрѣ надобности ихъ ловили и тутъ-же рѣзали для покупателя. На базарѣ все-таки былъ народъ, но простой народъ, а интеллигентной, чистой публики, за исключеніемъ двухъ священниковъ, и здѣсь супруги никого не видали. Къ экипажу ихъ подскочила усатая фигура въ опанкахъ и въ бараньей шапкѣ и стала предлагать купить у нея пестрый сербскій коверъ. Подскочила и вторая шапка съ ковромъ, за ней третья.

— Не надо, не надо! — отмахивался отъ нихъ Николай Ивановичъ.

Глафира Семеновна смотрѣла на народъ на базарѣ и дивилась:

— Но гдѣ-же чистая-то публика! Вѣдь сидитъ-же она гдѣ-нибудь! Я только двухъ дамъ и видѣла на улицѣ.

Наконецъ, возница, остановился около лавки съ вывѣской: «Сарафъ». Тутъ-же была и вторая вывѣска, гласившая: «Дуванъ» (т. е. «табакъ»). На окнѣ лавки лежали австрійскіе кредитные билеты и между ними русская десятирублевка, а также коробки съ табакомъ, папиросами, мундштуки, нѣсколько карманныхъ часовъ, двѣ-три часовыя цѣпочки и блюдечко съ сербскими серебряными динаріями.

— Сафаръ, сафаръ! — твердилъ Николай Ивановичъ, выходя изъ экипажа. — Сафаръ. Вотъ какъ мѣняла-то по-сербски. Надо запомнить.

Вышла и Глафира Семеновна. Они вошли въ лавочку. Запахло чеснокомъ. За прилавкомъ сидѣлъ среднихъ лѣтъ, черный какъ жукъ бородатый человѣкъ въ сѣромъ пиджакѣ и неимовѣрно грязныхъ рукавчикахъ сорочки и, держа въ глазу лупу, ковырялъ инструментомъ въ открытыхъ часахъ.

— Молимъ васъ мѣнять русски деньги, — началъ Николай Ивановичъ ломать русскій языкъ, обращаясь къ ковырявшему часы человѣку.

— Размѣнять русскія деньги? Сколько угодно. Люблю русскія деньги, — отвѣчалъ съ замѣтнымъ еврейскимъ акцентомъ чернобородый человѣкъ, вынимая изъ глаза лупу и поднимаясь со стула. — У васъ что: сторублеваго бумажка?

— Вы говорите по русски? Ахъ, какъ это пріятно! воскликнула Глафира Семеновна. — А то здѣсь такъ трудно, такъ трудно съ русскимъ языкомъ.

— Я говорю, мадамъ, по-русски, по-сербски, по-нѣмецки, по-болгарски, по-итальянски, по-турецки, по-французски, по-венгерски… поклонился мѣняла. — Даже и по-армянски…

— Ну, намъ и одного русскаго довольно, перебилъ его Николай Ивановичъ.

— Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, я на какова угодно языка могу… Я жилъ въ Одесса, жилъ въ Константинополь… Ривка! крикнулъ мѣняла въ комнату за лавкой, откуда слышался стукъ швейной машины. — Ривке! Давай сюда два стулъ! Хорошіе русскіе господа пріѣхали! Такъ вамъ размѣнять сторублеваго бумажку на сербская бумажки? Сегодня курсъ плохъ. Сегодня мы мало даемъ. Не въ счастливый день вы пріѣхали. А вотъ позвольте вамъ представить моя жена. По русскому: Софья Абрамовна, указалъ онъ на вышедшую изъ другой комнаты молодую, красивую, но съ грязной шеей женщину въ ситцевомъ помятомъ платьѣ и съ искусственной розой въ роскошныхъ черныхъ волосахъ. — Вотъ, Ривке, наши русскаго соотечественники изъ Одесса.

— Нѣтъ, мы изъ Петербурга, сказала Глафира Семеновна.

— Изъ Петербурга? О, еще того лучше!

Ривка поклонилась Какъ институтка, сдѣлавъ книксенъ, и стала просить присѣсть посѣтителей на стулья.

— Стало быть вы русскій подданный, что называете насъ своими соотечественниками? спросилъ Николай Ивановичъ, садясь и доставая изъ кармана бумажникъ.

— О, я былъ русскова подданный, но я уѣхалъ въ Стамбулъ, потомъ уѣхалъ въ Каиръ, потомъ уѣхалъ въ Вѣна… Я и самъ теперь не знаю, какой я подданный, отвѣчалъ мѣняла, улыбаясь. — Въ самомъ дѣлѣ, не знаю, какой я подданный. Жена моя изъ Румынія, изъ Букарестъ, но говоритъ по-русски. Ривке! Говори, душе моя, по русскому.

— Теперь въ Петербургѣ очень холодно? задала вопросъ Ривка.

— Да, когда мы недѣли полторы тому назадъ уѣхали изъ Петербурга, было десять градусовъ мороза, отвѣчалъ Николай Ивановичъ и вынулъ изъ бумажника сотенную новенькую бумажку.