В гостях у турок

XXXVI

Въ первомъ часу дня по улицамъ Софіи, по направленію къ желѣзнодорожной станціи, во всю прыть мчались два фаэтона. Въ первомъ изъ нихъ сидѣли Николай Ивановичъ и прокуроръ, во второмъ помѣщалась Глафира Семеновна среди саковъ, корзинокъ, баульчиковъ и подушекъ, завернутыхъ въ пледы. На козлахъ рядомъ съ кучеромъ сидѣлъ усатый молодецъ изъ гостинницы въ фуражкѣ съ надписью «Метрополь». Николай Ивановичъ размахивалъ руками и кричалъ: «Живіо! Да здравствуетъ славянское братство!» Дѣлалъ онъ это при каждой собравшейся кучкѣ народа, попадавшейся имъ по пути, и при этомъ лѣзъ цѣловаться къ прокурору. У нихъ также была кладь: въ ногахъ въ фаэтонѣ стояла плетеная корзинка съ виномъ и закусками, купленными въ гастрономическомъ магазинѣ Панахова.

Но вотъ и станція желѣзной дороги. У подъѣзда съ нимъ подскочило нѣсколько бараньихъ шапокъ и онѣ принялись ихъ высаживать изъ фаэтоновъ. Николай Ивановичъ и имъ закричалъ «живіо» и «да здравствуетъ славянство», а потомъ сталъ раздавать направо и налѣво никелевыя стотинки, нарочно для этого намѣнянныя, говоря:

— Получите по-русски на чай! Получите и помните славянина съ береговъ Волги и Невы!

Стотинки раздавались и извощикамъ, стоявшимъ передъ зданіемъ станціи въ ожиданіи сѣдоковъ. Со всѣхъ сторонъ сыпались благодарности и привѣтствія получившихъ:

— Благодаря, господине! Проштавай! Останете съ здравіе! Благодары!

— Кричите ура! Вотъ вамъ еще на драку! проговорилъ Николай Ивановичъ, обращаясь къ собравшимся извощикамъ и кинулъ имъ горсть стотинокъ на мостовую, но прокуроръ, бывшій менѣе пьянъ, схватилъ его подъ руку и потащилъ въ зданіе станціи.

Глафира Семеновна слѣдовала сзади, чуть не плача, и бормотала по адресу мужа:

— Пьяный безобразникъ! Сѣрый мужикъ! Бахвалъ безстыдный!

Николай Ивановичъ, слыша эти слова, оборачивался къ ней и говорилъ заплетающимся языкомъ:

— Пусть прокуроръ посадитъ меня въ кутузку, если я пьяный безобразникъ! Пусть! А если онъ не сажаетъ, то, стало быть, онъ очень хорошо понимаетъ, что это не безобразіе, а славянское единство. Прокуроръ! Степанъ Мефодьичъ! Вѣдь это славянское единство? Правильно я? — приставалъ онъ къ прокурору.

— Идемте, идемте… Поѣздъ изъ Вѣны въ Константинополь прибылъ уже и надо садиться, а то опоздаемъ! — торопилъ его прокуроръ.

— Нѣтъ, я желаю знать мнѣніе прокурора — славянское это единство или безобразіе? — Прокуроръ! Душка, скажи! — допытывался у прокурора Николай Ивановичъ и воскликнулъ:- Чувствую полное радушіе славянской души и хочу обнять всѣхъ братьевъ, а она: пьяное безобразіе!

Поѣздъ, дѣйствительно, уже пришелъ изъ Вѣны и минутъ черезъ десять долженъ былъ отправиться въ Константинополь, такъ что супруги и прокуроръ еле успѣли, съ помощью проводника изъ гостинницы, купить билеты, сдать свой багажъ и помѣститься въ купэ. Николай Ивановичъ опять сталъ «серебрить» бараньи шапки, принесшія въ купэ подушки и саки. Опять привѣтствія: «благодары», и «останете съ здравіе». Проводнику за его двухдневную службу Николай Ивановичъ далъ двѣ большія серебряныя монеты по пяти левовъ и сказалъ:

— Вотъ тебѣ, братушка, на ракію и ребятишкамъ на молочишко! Не поминай лихомъ славянина съ береговъ Невы, и помни, какой такой русскій человѣкъ Николай Ивановъ сынъ Ивановъ!

Проводникъ такъ ему поклонился въ благодарность, что хлопнулъ картузомъ съ надписью «Метрополь» по полу вагона и произнесъ, весь сіяя:

— Прощайте, экселенцъ! Прощайте, ваше высокопревосходительство!

Поѣздъ тронулся.

— Стой! Стой! закричалъ Николай Ивановичъ. — Что-жъ мы газеты-то хотѣли купить, гдѣ про меня напечатано!

И онъ даже вскочилъ съ мѣста, чтобъ бѣжать изъ вагона, но прокуроръ схватилъ его за руку и остановилъ:

— Куплены, сказалъ онъ, доставая изъ кармана газеты. — Я купилъ.

— А ну-ка, прочти и переведи. Вѣдь по-болгарски-то мы хоть и два пенснэ на носъ вздѣнемъ, все равно ничего не поймемъ, хоть и русскими буквами писано.

Прокуроръ развернулъ одну газету и сталъ пробѣгать ее.

— Есть, сказалъ онъ. — Дѣйствительно, пишутъ про васъ, что вы дипломатическій агентъ, отправляющійся въ Константинополь въ русскую миссію съ какимъ-то порученіемъ. Затѣмъ сказано, что на предложенный вамъ вопросъ, съ какимъ именно порученіемъ — вы отказались приподнять завѣсу.

— Да, отказался. Съ какой-же кстати я буду отвѣчать, если я ничего не знаю!.. бормоталъ Николай Ивановичъ. — Рѣшительно ничего не знаю.

— Далѣе сказано, что вы съ особеннымъ восторгомъ отнеслись къ нынѣшнему повороту въ Болгаріи ко всему русскому, продолжалъ прокуроръ.

— А про самовары ничего не сказано?

— Есть, есть. Сказано. Напечатано, что вы высказывали удивленіе, отчего въ болгарскихъ гостинницахъ не распространенъ самоваръ.

— Ловко! Вотъ это хорошо, что сказано. Одобряю… Въ самомъ дѣлѣ, какое-же это славянское единство, если безъ русскаго самовара! Глаша! Слышишь? Вотъ какъ о васъ! Знай нашихъ! Объ насъ даже въ газетахъ напечатано! обратился Николай Ивановичъ къ женѣ и хлопнулъ ее ладонью по плечу.

Глафира Семеновна сидѣла надувшись и чуть не плакала.

— Оставь, пожалуйста! Что за мужицкое обращеніе! Хоть господина-то прокурора постыдился-бы, проговорила она, отвернулась, и стала смотрѣть въ окно.

— Ого-го! Нервы? Ну, такъ и будемъ знать. Вотъ, господинъ прокуроръ, и хороша она у меня бабенка, покладистая для путешествія, а ужъ какъ нервы эти самые начнутся — только чорту ее и подарить, да и то незнакомому, чтобъ назадъ не принесъ.

— Дуракъ! Пьяный дуракъ! послышалось у супруги.

— Изволите слышать, какіе комплименты мужу!.. А все отъ нервовъ, кивнулъ Николай Ивановичъ на жену и сказалъ прокурору. — А ну-ка, что въ другой-то газетѣ?.. Вѣдь меня разспрашивали два репортера.

Прокуроръ сталъ пробѣгать еще газету, ничего въ ней не нашелъ и развернулъ третью.

— Здѣсь есть. Здѣсь вы названы петербургскимъ сановникомъ. Сказано, что пріѣхали вмѣстѣ съ супругой: Глафирой Семеновной, хвалите дешевизну жизни въ Софіи, удивляетесь ея незастроеннымъ улицамъ… разсказывалъ прокуроръ.

— Откуда онъ узналъ, какъ жену-то мою зовутъ! дивился Николай Ивановичъ. — Ахъ, да… Вѣдь я при немъ ее называлъ по имени и отчеству — вотъ онъ и записалъ. Вотъ и ты, Глаша, въ болгарскую газету попала! Неужто не рада? спрашивалъ онъ жену. — Теперь вся Болгарія будетъ знать, что у петербургскаго купца Николая Ивановича Иванова есть супруга Глафира Семеновна! Знай нашихъ! Живіо!

— Что ты кричишь-то! Вѣдь мы въ вагонѣ… Рядомъ съ нами въ другомъ купэ пассажиры. Безстыдникъ! Скандалистъ! замѣтила ему Глафира Семеновна, не глядя на него.

— Нервы у бабы… Ничего не подѣлаешь, оправдывалъ Николай Ивановичъ передъ прокуроромъ свою супругу и сказалъ:- А по сему случаю нужно выпить за болгарскую прессу. Мы еще не пили за прессу.

И онъ, вынувъ изъ корзинки бутылку вина, принялся ее откупоривать.

— За процвѣтаніе болгарской прессы! произнесъ онъ, откупоривъ бутылку, налилъ изъ нея стаканъ и поднесъ ее прокурору.

— Мадамъ Иванова, позволите выпитъ? Вы все сердитесь… обратился прокуроръ къ Глафирѣ Ceменовнѣ.

— Пейте. Богъ съ вами. Я не на васъ злюсь. Вы хоть и пьете, но прилично себя держите, а на мужа… былъ съ ея стороны отвѣтъ.

— Милая, да что-жъ я-то такое дѣлаю? воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Я только славянскій вопль въ себѣ чувствую. Вопль — и больше ничего. Дай ручку…

— Прочь! Оставь меня въ покоѣ!

Николай Ивановичъ покрутилъ головой, смотря на расходившуюся супругу, и сталъ наливать виномъ стаканъ для себя. Прокуроръ съ нимъ чокнулся и они выпили.

Черезъ четверть часа бутылка была выпита и лежала пустая на диванѣ. Николай Ивановичъ и прокуроръ, прижавшись каждый въ уголъ купэ, спали и храпѣли самымъ отчаяннымъ образомъ.

Глафира Семеновна чистила себѣ апельсинъ и, давъ волю слезамъ, плакала, смотря на своихъ спавшихъ пьяныхъ спутниковъ.