В гостях у турок

ХСVІ

Извозчичья коляска, запряженная парою хорошихъ лошадей въ шорахъ, спускалась по убійственной изъ крупнѣйшаго камня мостовой къ морскому берегу. Въ коляскѣ, нагруженной баульчиками, корзинками, саквояжами, подушками, завернутыми въ пледы и завязанными въ ремни, сидѣли супруги Ивановы. Между собой и мужемъ Глафира Семеновна поставила двѣ шляпныя кордонки одна на другую, сидѣла отвернувшись отъ него, по прежнему была надувшись и не отвѣчала на его вопросы. На козлахъ, рядомъ съ кучеромъ, но спиной къ нему, свѣсивъ ноги въ сторону колесъ, помѣщался армянинъ Карапетъ и придерживалъ рукой внушительныхъ размѣровъ сундукъ супруговъ, тоже взгроможденный на козлы. Супруги Ивановы покидали Константинополь и ѣхали на пароходы, отправляющемся въ Одессу. По дорогѣ попадались имъ носильщики въ одиночку и попарно, матросы, вьючные ослы и лошади, остромордыя, грязныя собаки.

— Прощай Константинополь! Прощайте константинопольскія собаки! — проговорилъ Николай Ивановичъ. — Кошекъ я здѣсь у васъ совсѣмъ не видалъ, обратился онъ къ Карапету.

— Нельзя здѣсь кошкамъ быть, эфендимъ, — отвѣчалъ армянинъ. — Какъ кошки появятся — сейчасъ собаки ихъ съѣдятъ.

Показалось бѣлое каменное двухъ-этажное зданіе Русскаго Общества Пароходства и Торговли съ русской вывѣской на немъ. Николай Ивановичъ опять произнесъ:

— Русскимъ духомъ запахло. Прощай Стамбулъ!

Глафира Семеновна съ неудовольствіемъ крякнула, сморщилась и закусила губу.

— Очень скоро, эфендимъ, дюша мой, уѣзжаешь, началъ Карапетъ. — Много хорошаго мѣста еще не видалъ. Не видалъ Принцевы острова, не видалъ гулянье на Сладкаго Вода.

— Аминь ужъ теперь… Ничего не подѣлаешь. Вонъ у меня мать командирша-то скоро собралась, былъ отвѣтъ.

Молчавшая до сего времени Глафира Семеновна сочла на нужное огрызнуться.

— Пожалуйста, не задирайте меня. Будьте вы сами по себѣ, а я буду сама по себѣ.

— Да я и не задираю, я только съ Карапетомъ разговариваю.

— Съ армянски наши купцы я тебя, дюша мой, не познакомилъ, а какого теплаго люди есть! — сожалѣлъ Карапетъ.

— А для какой нужды хотѣли вы познакомить его съ армянами, — позвольте васъ спросить? — опять вмѣшалась въ разговоръ Глафира Семеновна. — чтобы онъ до того съ ними здѣсь пьянствовалъ, что я его безъ головы въ Россію повезла-бы?

— Зачѣмъ, барыня-сударыня, безъ голова? Карапетъ ой-ой какъ бережетъ свои гости!.. Позволь тебя спросить, дюша мой, мадамъ: надулъ тебя Карапетъ? Надулъ Карапетъ твоего мужъ? Карапетъ честнаго армянинъ! — воскликнулъ Карапетъ и на высотѣ козелъ ударилъ себя кулакомъ въ грудь.

Экипажъ остановился около деревяннаго помоста, ведущаго къ водѣ. Супруги начали выходить. Армянинъ соскочилъ съ козелъ и расчитывался съ извозчикомъ. Ихъ окружили носильщики, хватали изъ коляски ихъ вещи, кричали, показывали свои нумерныя бляхи. «Онинджи! Игирминджи! Докузунджу!» выкрикивали они свои нумера, а одинъ изъ нихъ, взваливши на плечи ихъ сундукъ, крикнулъ по-русски: «семь, эфендимъ».

Оказалось, что по помосту, ведущему къ пристани, вещи супруговъ тащили пять человѣкъ. Глафира Семеновна шла за ними. Николай Ивановичъ и Карапетъ остались одни около извозчика. Карапетъ оглядѣлся по сторонамъ, вытащилъ изъ кармана неполную полубутылку коньяку, сунулъ ее въ руки Николая Ивановича и поспѣшно сказалъ:

— Пей, дюша мой, эфендимъ! Лечи своя голова!

Лицо Николая Ивановича просіяло, и онъ воскликнулъ:

— Вотъ за это спасибо! Вотъ за это мерси! Ты, Карапетъ, единственный другъ!

Онъ приложилъ горлышко бутылки ко рту и сталъ глотать. Армянинъ продолжалъ:

— Пей, пей! Карапетъ знаетъ, Карапетъ понимаетъ! У Карапетъ своя такого-же жена была. Пей, эфендимъ.

Сдѣлавъ нѣсколько глотковъ изъ бутылки, Николай Ивановичъ передалъ ее Карапету, который тоже приложилъ горлышко бутылки къ своимъ устамъ, а затѣмъ уже съ самыми малыми остатками содержимаго отдалъ ее извозчику и, дернувъ за рукавъ Николая Ивановича, побѣжалъ вмѣстѣ съ нимъ догонять Глафиру Семеновну.

Нагнали они ее около лодокъ. Два каикджи схватили ее одинъ за правую руку, другой за лѣвую и каждый тащилъ въ свою лодку, въ которыхъ лежали пожитки супруговъ.

— Стой! — воскликнулъ Карапетъ, закричалъ что-то по-турецки, оттолкнулъ одного каикджи, оттолкнулъ другого и приказалъ носильщикамъ перенести вещи въ одну лодку, что и было исполнено. — Садись, мадамъ, садись, эфендимъ! — приглашалъ онъ супруговъ, спрыгнувъ самъ въ лодку, и протянулъ имъ руки.

Всѣ усѣлись. Носильщики протягивали пригоршни и просили бакшишъ. Армянинъ одѣлилъ ихъ, и лодка запрыгала по зыби Босфора, направляясь къ пароходу.

Впереди виднѣлись суда. Высился цѣлый лѣсъ изъ мачтъ и пароходныхъ трубъ. Ближе съ берегу, на первомъ планѣ разводилъ пары большой пароходъ, на который супруги взяли билеты.

Гребцы налегли на весла. Вотъ уже и пароходъ.

Лодка запрыгала около спущеннаго къ водѣ трапа. Супруги взбирались по лѣстницѣ на пароходъ. Ихъ принялъ за руки матросъ и сказалъ по-русски:

— Перваго класса билеты? Пожалуйте, ваше превосходительство, я васъ проведу въ каюту.

— Нѣтъ, нѣтъ, мы еще здѣсь на палубѣ побудемъ. А вотъ возьмите всѣ наши вещи въ каюту, — проговорилъ Николай Ивановичъ.

— Есть, — отвѣчалъ матросъ морскимъ терминомъ и сталъ принимать вещи, подаваемыя съ лодки.

Глафира Семеновна считала мѣста. Изъ лодки на бортъ парохода поднимался Карапетъ.

— Ну, прощай, дюша мой, эфендимъ! Простимся хорошенько! Вотъ тебѣ отъ твоя деньги остатки — одинъ серебрянаго меджидіе и три піастры. Это тебѣ на память отъ Константинополь будетъ, — говорилъ онъ. — Прощай! Простимся хорошенько.

Онъ обнялъ Николая Ивановича и поцѣловалъ.

— Прощай, моя сердитаго мадамъ, барыня-сударыня. Прощай, дюша мой! — продолжалъ Карапетъ, протягивая руку Глафирѣ Семеновнѣ.

— Прощайте, прощайте! Ахъ, какъ я рада, что я уѣзжаю наконецъ въ Россію! — проговорила та и протянула ему руку.

— Ну, съ Богомъ. Помни, эфендимъ, Карапетъ! Помни, мадамъ, Карапетъ!

— Будемъ помнить! — откликнулся Николай Ивановичъ. — Спасибо тебѣ за все. Кланяйся сыну и дочери!

Армянинъ юркнулъ съ палубы и сталъ спускаться по трапу на лодку.

Черезъ минуту супруги видѣли, какъ лодка удалялась отъ парохода, увозя армянина.

— Эфендимъ! Помни Карапетъ! Карапетъ твой другъ! — кричалъ армянинъ съ лодки и махалъ феской.

Сталъ махать ему шапкой и Николай Ивановичъ. Онъ еще продолжалъ стоять рядомъ съ отвернувшейся отъ него супругой у борта парохода. Передъ ними высилась великолѣпнѣйшая декорація въ мірѣ — видъ на Константинололь съ Босфора, приводящая каждаго путешественника въ восторгъ и тысячу разъ описанная. Какъ на блюдечкѣ выдѣлялась на высотѣ Ая-Софія.

— Какой видъ-то, Глаша! — залюбовался на берегъ Николай Ивановичъ, но не получилъ отвѣта.

— Прощай Константинополь! — продолжалъ онъ.

— Прощай пьяный городъ! — въ свою очередь откликнулась Глафира Семеновна, повернулась и пошла въ каюту.

Поплелся вслѣдъ за ней и Николай Ивановичъ.

1897