В гостях у турок

XXXI

Отъ кафешантана до гостинницы, гдѣ остановились супруги Ивановы, было минутъ пять ходьбы, но всѣ эти пять минутъ прошли у нихъ въ переругиваніи другъ съ другомъ. Глафира Семеновна упрекала мужа за плотоядные глаза, которыми онъ будто-бы смотрѣлъ на пѣвицъ, упрекала за тѣ левы, которыя онъ положилъ на вѣера, а мужъ увѣрялъ, что и въ кафешантанъ-то онъ пошелъ по настоянію жены, которая не захотѣла сидѣть вечеръ въ гостинницѣ и непремѣнно жаждала хоть какихъ нибудь зрѣлищъ.

— И вздумала къ кому приревновать! Къ старымъ вѣдьмамъ. Будто-бы ужъ я не видалъ хорошихъ бабъ на своемъ вѣку, сказалъ онъ.

— А гдѣ ты видѣлъ хорошихъ бабъ? Гдѣ? Ну-ка, скажи мнѣ, съ яростью накинулась супруга на Николая Ивановича. — Гдѣ и когда у тебя были эти бабы?

— Да нигдѣ. Я это такъ къ слову… Мало-ли мы съ тобой по какимъ увеселительнымъ мѣстамъ ѣздили! Полъ Европы объѣздили и вездѣ поющихъ и пляшущихъ бабъ видѣли. Да вотъ хоть-бы взять Муленъ Ружъ въ Парижѣ.

— Нѣтъ, нѣтъ, ты не виляй. Отъ меня не увильнешь. Я не дура какая-нибудь. Ты не про Парижъ мнѣ намекнулъ, а очевидно, про Петербургъ.

Николай Ивановичъ стиснулъ зубы отъ досады на безпричинный гнѣвъ супруги и послѣ нѣкоторой паузы спросилъ:

— Послушай… У тебя не мигрень-ли начинается? Не нервы-ли расходились? Такъ я такъ ужъ и буду держать себя. Наберу въ ротъ воды и буду молчать, потому при мигренѣ тебя въ ступѣ не утолчешь.

— Безстыдникъ! Еще смѣешь хвастаться передъ женой, что у тебя въ Петербургѣ были какія-то особенныя бабы! сказала Глафира Семеновна и умолкла.

Они подошли къ подъѣзду гостинницы. Швейцаръ распахнулъ имъ дверь и съ улыбкой привѣтствовалъ ихъ:

— Добръ вечеръ, экселенцъ! Добръ вечеръ, мадамъ экселенцъ!

Онъ далъ звонокъ наверхъ. Съ лѣстницы на встрѣчу супругамъ бѣжалъ корридорный и тоже привѣтствовалъ ихъ:

— Заповидайте (т. е. пожалуйте), экселенцъ! Заповидайте, мадамъ. Русски самоваръ? спросилъ онъ ихъ.

— Да пожалуй… давай самоваръ. Отъ скуки чайку напиться не мѣшаетъ, сказалъ Николай Ивановичъ, взглянувъ на часы.

Часы показывали всего одиннадцать. Корридорный отворилъ супругамъ ихъ помѣщеніе, зажегъ лампу и подалъ визитную карточку.

— Опять корреспондентъ! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — А ну ихъ съ лѣшему! Надоѣли хуже горькой рѣдьки.

— А кто виноватъ? опять вскинулась на него жена. — Самъ виноватъ. Не величайся превосходительствомъ, не разыгрывай изъ себя генерала.

Николай Ивановичъ надѣлъ пенснэ на носъ, прочелъ надпись на карточкѣ и сказалъ:

— Нѣтъ, это не корреспондентъ, а прокуроръ.

— Какъ прокуроръ? испуганно спросила Глафира Семеновна.

— Да такъ… Прокуроръ Стефанъ Мефодьевичъ Авичаровъ. Прокуроръ…

Глафира Семеновна язвительно взглянула на мужа и кивнула ему:

— Поздравляю! Доплясался.

— То есть какъ это доплясался? спросилъ тотъ и вдругъ, сообразивъ что-то, даже измѣнился въ лицѣ.

По спинѣ его забѣгали холодные мурашки.

— Когда приходилъ этотъ прокуроръ? спросила Глафира Семеновна корридорнаго.

Тотъ объяснилъ, что прокуроръ не приходилъ а что прокуроръ этотъ пріѣхалъ изъ Пловдива, остановился въ здѣшней «гостильницѣ и молитъ да видя экселенцъ» (т. е проситъ видѣть его превосходительство).

— То есть здѣсь въ гостинницѣ этотъ прокуроръ живетъ? — переспросилъ Николай Ивановичъ, для ясности ткнувъ пальцемъ въ полъ, и получивъ подтверженіе, почувствовалъ, что у него нѣсколько отлегло отъ сердца. — Идите и принесите самоваръ и чаю, — приказалъ онъ корридорному.

Тотъ удалился.

Глафира Семеновна взглянула на мужа слезливыми глазами и сказала:

— Вотъ до чего ты довелъ себя присвоеніемъ непринадлежащаго себѣ званія. Генералъ, генералъ! Ваше превосходительство!

— Да когда-же я присваивалъ себѣ превосходительство? Мнѣ другіе присвоили его, оправдывался Николай Ивановичъ.

— Однако вотъ уже на тебя обратилъ вниманіе прокурорскій надзоръ.

— Это что прокуроръ-то карточку подалъ? Да что ты! Сначала я также подумалъ, но когда корридорный сказалъ, что прокуроръ живетъ здѣсь въ гостинницѣ, то очевидно, что онъ по какому нибудь другому дѣлу хочетъ меня видѣть.

— Да. Прокуроръ нарочно приказалъ сообщить тебѣ, что онъ живетъ въ гостинницѣ, чтобы не спугнуть тебя…Какой ты простякъ, посмотрю я на тебя.

— Да что ты! Ты ошибаешься… У страха всегда глаза велики…

Такъ говорилъ Николай Ивановичъ, но чувствовалъ, что его ударяетъ въ жаръ.

Онъ всталъ со стула и въ волненіи прошелся по комнатѣ.

— Намъ нужно завтра-же утромъ уѣзжать отсюда — вотъ что я тебѣ скажу, объявила ему жена.

— Да я съ удовольствіемъ… На самомъ дѣлѣ намъ здѣсь больше уже и дѣлать нечего… мы все осмотрѣли, отвѣчалъ онъ. — А только еслибы этотъ прокуроръ что нибудь на счетъ преслѣдованія меня по закону, то съ какой стати ему было карточку свою у меня оставлять? Ну, явился-бы онъ прямо и спросилъ: съ какой стати? по какому праву?

— Да неужели ты не знаешь судейскихъ? Они пускаются на всѣ тонкости, чтобъ затуманить дѣло и не спугнуть.

— Душечка, да вѣдь я ни бѣжать, ни скрываться никуда не сбирался, старался Николай Ивановичъ представить женѣ свое положеніе въ хорошемъ свѣтѣ, но ужъ и самъ не вѣрилъ своимъ словамъ. — Съ какой стати я побѣгу?

Голосъ его дрожалъ, глаза блуждали.

— А между тѣмъ теперь-то именно и надо бѣжать, сказала Глафира Семеновна.

— Да поѣдемъ, поѣдемъ завтра утромъ въ Константинополь. Поѣздъ, который вчера привезъ насъ сюда, ежедневно, спустя часъ, и отходитъ отсюда въ Константинополь, стало быть, завтра въ первомъ часу дня мы и отправимся на желѣзную дорогу. Можно даже уѣхать раньше на станцію…

— И непремѣнно раньше. Да не изволь сегодня съ вечера и намекать кому-либо въ гостинницѣ, что мы завтра уѣзжаемъ.

— Зачѣмъ буду намекать? Съ какой стати? Завтра утромъ, передъ самымъ отъѣздомъ только скажемъ, что уѣзжаемъ.

— Ну, то-то. А я сейчасъ, съ вечера, послѣ чаю, потихоньку уложу всѣ наши вещи, продолжала Глафира Семеновна. — А завтра утромъ, чтобы избѣжать визита прокурора, мы можемъ пораньше уѣхать куда-нибудь.

— Дѣлай какъ знаешь, тебѣ съ горы виднѣе, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Но зачѣмъ ты меня пугаешь! Право, мнѣ думается, что прокуроръ такъ оставилъ свою карточку…

— Станетъ прокуроръ безъ причины карточку оставлять! Дожидайся!

Корридорный внесъ самоваръ и чайный приборъ. Супруги начали пить чай, но ни Николаю Ивановичу, ни Глафирѣ Семеновнѣ не пилось. Николая Ивановича била даже лихорадка.

— Глаша! Меня что-то знобитъ. Не принять-ли мнѣ хинину? сказалъ онъ женѣ.

— Блудливъ какъ кошка, а трусливъ какъ заяцъ, произнесла та и полѣзла въ баулъ за хининомъ.