В гостях у турок

LXXIV

Нe прошло и пяти минутъ, какъ ужъ супруги выходили со двора мечети Ахмедіе.

— Ничего особеннаго… говорилъ проводнику Николай Ивановичъ. — А что до Караванъ-Сарая, то я себѣ иначе его воображалъ.

— А сколько колоннъ-то! И замѣтили вы, какого особеннаго колонны! расхваливалъ Нюренбергъ. — Колонны, фонтаны для омовенія мусульманскаго паломниковъ.

— Что намъ колонны-то считать! Мы не англичане. Вы, почтеннѣйшій, теперь, если хотите намъ что-нибудь показать, то покажите что нибудь особенное.

— Что-же такого особеннаго могу я вамъ показать?

Нюренбергъ недоумѣвалъ и развелъ руками.

— Покажите турецкій гаремъ и мы будемъ вамъ очень благодарны, сказалъ Николай Ивановичъ, и покосился на жену, ожидая, что она скажетъ.

— Николай! Да ты никакъ съ ума сошелъ, воскликнула супруга.

— А что такое? Почему? Ревнуешь къ женщинамъ, что-ли? Такъ вѣдь мы этихъ женщинъ-то будемъ съ тобой вмѣстѣ смотрѣть.

— Турецкаго гаремъ? Нѣтъ, этого невозможно, отвѣчалъ Нюренбергъ.

— Отчего? Вы насъ хоть къ какому-нибудь плохенькому пашѣ въ гаремъ сводите. Все-таки, мы будемъ видѣть, какъ турецкія женщины живутъ. За мечеть по серебряному меджидіе платятъ, чтобы ее смотрѣть, ну, а за гаремъ я заплачу пять меджидіе.

— Нѣтъ, нѣтъ Афанасій Иванычъ, не слушайте вы его! проговорила Глафира Семеновна. — Не пущу я его въ гаремъ.

— Да я, мадамъ, и за сто меджидіе не могу свести въ гаремъ вашего супруга.

Николай Ивановичъ фамильярно похлопалъ Нюренберга по плечу и украдкой отъ жены сказалъ:

— А ты все-таки, почтенный, насчетъ гарема-то подумай. За цѣной я не постою.

Они шли пѣшкомъ, шли мимо садовой рѣшетки, за которой росли высокіе кипарисы. Коляска шагомъ ѣхала сзади.

— Куда мы идемъ? спросила Глафира Семеновна.

— А вотъ посмотрѣть этого обелискъ, указалъ Нюренбергъ на четырехугольную колонну, обнесенную рѣшеткой. — Когда-то этого площадь имѣла много рѣдкаго памятники, но разнаго землетрясенія, разнаго войны все уничтожили. Да и не любятъ турки стариннаго памятники. Теперь только три древности остались. Вотъ этого обелискъ, змѣинаго колонна и колонна Константина Порфирогенетось.

— Ну, ужъ къ змѣиной колоннѣ вы меня не водите, брезгливо сказала Глафира Семеновна:- потому змѣй я ужасти какъ боюсь.

— Позвольте, мадамъ… Да вѣдь тамъ нѣтъ живыхъ змѣй. Этого колонна изъ бронзовыхъ змѣй, свившихся вмѣстѣ и онѣ даже безъ головъ.

— Нѣтъ, ужъ я прошу васъ даже и не говорить объ нихъ, потому что мнѣ это противно.

— Странно, какъ можетъ быть противно бронзоваго змѣи! Да вотъ онѣ… Вотъ обелискъ, а вонъ змѣиная колонна.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! и даже и смотрѣть не стану.

И Глафира Семеновна обернулась спиной къ остаткамъ змѣиной колонны, обнесенной рѣшеткой, и принялась разсматривать египетскій обелискъ, высѣченный изъ одного куска гранита.

— Тридцать метровъ вышины, повѣствовалъ Нюренбергъ. — Вотъ и гіероглифы на немъ, а гіероглифы эти говорятъ, что сдѣланъ онъ еще за 1600 лѣтъ до Рождества Христова въ Геліополисъ и привезенъ сюда черезъ Римъ.

Николай Ивановичъ зѣвнулъ и сказалъ:

— Насъ, братъ, этимъ обелискомъ не удивишь. У насъ въ Петербургѣ свой такой есть: на Васильевскомъ островѣ, на Румянцевской площади стоитъ. Ну, что есть еще интереснаго? спросилъ онъ Нюренберга.

— Колонна Константина Порфирогенетосъ.

— По нашему говорится: Порфиророднаго… Гдѣ она?

— А вотъ чуточку подальше за Змѣиную колонну пройти. Пойдемте…

— Нѣтъ, нѣтъ. Мимо змѣиной колонны я не пойду ни за что на свѣтѣ! заявила Глафира Семеновна и издала звукъ: бррр…

Подозвали коляску и поѣхали въ ней. Когда проѣзжали мимо Змѣиной колонны, Глафріра Семеновна сидѣла, отвернувшись. Подъѣхали къ ободранной колоннѣ, покоющейся на кирпичномъ пьедесталѣ.

— Это-то колонна Константина? Ну, есть что смотрѣть! иронически воскликнулъ Николай Ивановичъ.

— Древность… Глубокаго древность тутъ цѣнится, сказалъ Нюренбергъ и началъ сообщать:- Двадцать пять метровъ высоты. Когда-то пьедесталъ этого колонна былъ обложенъ въ позолоченнаго бронза, но рыцари крестоносцы, когда взяли Константинополь, думали, что это настоящаго золота, ободрали и увезли съ собой.

— Вотъ дураки-то были! Отчего же они не потерли на камнѣ и крѣпкой водкой не попробовали?

Нюренбергъ какъ-то подмигнулъ и, смѣясь, отвѣчалъ:

— Отъ того, что не евреи были. Были-бы евреи, такъ не обманулись-бы.

— Правильно. Люблю за отвѣтъ. Ну, что еще есть смотрѣть? спросилъ Николай Ивановичъ.

— Да ужъ не знаю, что вамъ и показать… Стараго церковь святой Ирины…

— Опять мечеть? воскликнула Глафира Семеновна. — Нѣтъ, ужъ мы и такъ намечетились.

— Нѣтъ, въ ней теперь не мечеть, а султанскаго арсеналъ.

— Богъ съ нимъ. Мы люди не военные. Вѣдь это алебарды, пики, ружья разсматривать.

— Да во внутрь туда, мадамъ, и не впускаютъ. Желаете султанскаго гробницы посмотрѣть?

— Вези, вези Султанскія гробницы надо посмотрѣть, сказалъ Нюренбергу Николай Ивановичъ. — Это на кладбищѣ, что-ли? Турецкое кладбище любопытно посмотрѣть.

— Нѣтъ, не на кладбищѣ. Это особаго великолѣпнаго мавзолеумъ но тамъ сзади есть и стараго Кладбище. Это въ Стамбулъ, это на главнаго улицѣ, это не далеко.

Нюренбергъ сказалъ кучеру что-то по-турецки. Тотъ ударилъ возжами по шедшимъ шагомъ лошадямъ и онѣ помчались.

— Николай Ивановичъ, я ѣсть хочу, сказала мужу Глафира Семеновна.

— Да и меня позываетъ. Адмиральскій-то часъ ужъ давно прошелъ. А только осмотримъ прежде султанскія гробницы, да потомъ и въ ресторанчикъ.

— Отличнаго есть вѣнскаго ресторанъ въ турецкаго базаръ. И на ту сторону Золотаго Рога переѣзжать не надо, откликнулся съ козелъ Нюренбергъ. — Самаго лучшаго европейскаго кухня и самаго лучшаго турецкаго вино.

— Дивлюсь, какъ это можетъ быть вино у такихъ людей, которымъ оно по закону запрещено! покачала головой Глафира Семеновна.

— О, мадамъ, что тутъ законъ! Если хотите знать, турки такъ-то пьютъ, что русскаго человѣку не уступятъ, но они пьютъ такъ, чтобы никто не видалъ.

— Стало быть и свинину и ветчину ѣдятъ?

— Пхе… Да конечно-же… Самаго большущаго генералы ѣдятъ, но такъ, чтобъ Шейхъ-уль-Исламъ не зналъ, отвѣчалъ съ козелъ Нюренбергъ. — И ветчину ѣдятъ, и колбасу ѣдятъ, и французскаго содержанки имѣютъ.

Минутъ черезъ десять экипажъ подъѣхалъ къ усыпальницѣ султановъ Абдулъ-Гамида I, Мустафы IV и ихъ женъ. Это было небольшое красивое зданіе съ куполомъ, съ большими окнами въ европейскомъ стилѣ, но задѣланными толстыми рѣшетками. Въ зеркальныя стекла оконъ виднѣлось нѣсколько гробницъ. У оконъ останавливался проходящій народъ и смотрѣлъ на гробницы.

— Можно и изъ оконъ кое-что видѣть, но вы ужъ не пожалѣйте меджидіе и я васъ въ самаго мавзолей введу. За меджидіе — вы все увидите, сказалъ Нюренбергъ, соскакивая съ козелъ, и сталъ стучаться въ рѣшетчатую калитку, ведущую на дворъ.