В гостях у турок

LIX

— Вотъ нашаго знаменитаго Ая-Софія во всей своего красота на горѣ стоитъ, указалъ Нюренбергъ съ моста супругамъ, Когда экипажъ чуть не шагомъ пробирался среди пестрой толпы, спѣшившей съ Селамлика домой на-турецкій берегъ Золотаго Рога.

Гигантская мечеть, окруженная минаретами, высилась во всемъ своемъ величіи надъ Стамбуломъ.

— Завтра ее можно будетъ осмотрѣть? спросилъ Николай Ивановичъ.

— Непремѣнно. Завтра, эфендимъ, мы осмотримъ всѣ лучшаго мечети, отвѣчалъ Нюренбергъ. — Прежде на этого случая нужно было доставать билетъ и давать бакшишъ направо, бакшишъ налѣво каждаго турецкаго дьячку, а теперь ничего этого не надо. За осмотръ каждаго мечети такса… Вы пріѣзжаете въ мечеть, берете билетъ, котораго стоитъ двадцать піастровъ, и безъ всякаго хлопотъ смотрите, что вамъ угодно. Какъ въ театрѣ; покупаете билетъ для входа и можете гулять и смотрѣть, что хотите. Каждаго мечети стоитъ двадцать піастровъ.

— Да вѣдь это теперь заведено и въ Парижѣ въ соборѣ Нотръ дамъ де-Пари, замѣтила Глафира Семеновна мужу. — Помнишь, мы также взяли билеты и осматривали всю ризничью и другія замѣчательности.

— И все-таки монахи, показывавшіе намъ достопримѣчательности, протягивали руку пригоршней и мы давали имъ по франку, отвѣчалъ тотъ.

Въѣхали на турецкій берегъ и потянулись по длинной улицѣ, по которой также скользили одноконные вагоны желѣзной дороги. Улица была съ каменными домами полуевропейской постройки, съ тротуарами, газовыми фонарями. Нижніе этажи домовъ были заняты отворенными настежь лавками, съ выглядывающими изъ нихъ турками въ фескахъ, въ европейскомъ платьѣ и въ турецкихъ курткахъ и шароварахъ. Лавки были исключительно съ съѣстными припасами или торгующія топливомъ. Виднѣлись дрова въ вязанкахъ, каменный и древесный уголь. Попадались пустыри со складами строительнаго матеріала — досокъ, бревенъ, кирпича, камня, бочекъ съ цементомъ. Проѣхали мимо маленькаго, упраздненнаго, очевидно, кладбища съ турецкими памятниками — тумбы, увѣнчанныя чалмой, съ нѣсколькими старыми кипарисами, лѣзущими въ небо и полуразвалившейся каменной оградой.

— Диванъ — Іоли… Самаго лучшаго турецкаго улица въ Стамбулъ, отрекомендовалъ Нюренбергъ улицу. — Все равно, что вашего петербургскаго Невскій проспектъ, прибавилъ онъ.

— Вотъ ужъ нисколько-то не похоже! вырвалось у Глафиры Семеновны. — Скорѣй-же эта улица смахиваетъ на Большой проспектъ на Петербургской сторонѣ, но тотъ все-таки куда шире! Не правда-ли, Николай? обратилась она къ мужу.

— Пожалуй, что такъ… Здѣсь такъ же, какъ и на Большомъ проспектѣ, попадаются садики изъ нѣсколькихъ деревьевъ.

— Здѣсь на дворахъ садиковъ много, эфендимъ, сказалъ съ козелъ Нюренбергъ. — Но еще больше этого садиковъ изъ маленькаго улица, которыя пересѣваютъ нашу Диванъ-Іоли. Тамъ дома маленькаго, для одного семейства, деревяннаго дома и почти на каждаго двора есть или садикъ или пять, шесть кипариснаго дерева. Сейчасъ мы свернемъ въ такова улица, и вы будете видѣть самаго настоящаго турецкаго житье… Европейскаго человѣкъ тамъ и на сто турокъ одинъ нѣтъ.

Онъ пробормоталъ что-то кучеру по-турецки, и экипажъ свернулъ въ первую-же улицу, пересѣкавшую Диванъ-Іоли и поѣхалъ шагомъ по мостовой изъ крупнаго камня.

Декорація тотчасъ же перемѣнилась. По правую и по лѣвую сторону узкой улицы жались другъ съ другу небольшіе пестрой окраски домики съ окнами безъ симетріи, прикрытыми деревянными рѣшетчатыми ставнями-жалузи, окрашенными въ зеленый цвѣтъ. Рѣдко гдѣ попадалось окно съ отворенными ставнями, но оно ужъ непремѣнно было изнутри завѣшано густымъ узорчатымъ тюлемъ. Дома были двухэтажные и даже трехэтажные, но такой странной постройки, что второй этажъ выдавался впередъ на улицу надъ первымъ, по крайней мѣрѣ на сажень впередъ, а надъ вторымъ этажемъ выдавался третій, такъ-что у трехэтажнаго дома образовывались два навѣса на улицу. Ворога между домами, ведущія во дворъ, узенькія деревянныя, тоже пестрой окраски, настолько узки, что въ нихъ пройдетъ развѣ только вьючная лошадь. Изъ-за воротъ, составлявшихъ просвѣты между домовъ, торчали кипарисы и голыя отъ листьевъ, но уже цвѣтшія розовымъ цвѣтомъ миндальныя деревья.

— Вотъ эта улица самаго старо-турецкаго жилье, отрекомендовалъ Нюренбергъ. — Здѣсь на каждаго дворъ есть садъ и въ саду фонтанъ.

— А во дворъ войти и посмотрѣть нельзя? спросилъ Николай Ивановичъ.

— Пхе! Нѣтъ, низачто на свѣтѣ! отрицательно покачалъ головой Нюренбергъ. — Туда мужскаго персона можетъ войти только съ самаго хозяинъ.

— Отчего?

— Да вѣдь это въ каждаго дома гаремъ.

— Да что вы! удивленно произнесъ Николай Ивановичъ и даже приподнялся съ своего мѣста въ коляскѣ, весь обратившись въ зрѣніе, устремленное на зеленыя рѣшетчатыя ставни. — Глаша! Слышишь? Это гаремы. Вотъ они гаремы-то какіе!

— Ну, такъ что-жъ изъ этого? отвѣчала супруга, подозрительно-ревниво взглянувъ на мужа. — Чего ты пѣтухомъ-то такимъ встрепенулся? Даже привскочилъ… И глаза заиграли, какъ у кота въ мартѣ мѣсяцѣ.

— Да я что-же? Я — ничего… нѣсколько опѣшилъ Николай Ивановичъ и продолжалъ:- Такъ вотъ какіе гаремы-то въ Турціи бываютъ! А жены турокъ — вотъ за этими ставнями? спрашивалъ онъ Нюренберга.

— Да, за этими ставнями, а то такъ на дворѣ, въ саду.

— Но отчего-же на улицѣ никого не видать? Только однѣ собаки.

— А это турецкаго-то кейфъ и есть. Теперь такого время, что турки послѣ обѣда отдыхаютъ. Да и вообще здѣсь всегда тишина и очень мало прохожаго люди. А женскаго жизнь вся на дворѣ. Вотъ, впрочемъ, турокъ съ кувшинами воду несетъ. Вотъ турецкаго дама въ шелковаго капотѣ изъ гостей идетъ.

— На всю-то улицу два человѣка!

— Два да насъ четверо — шесть. Для здѣшняго самаго турецкаго улица это уже много. Тутъ только сами хозяева вотъ отъ этого домовъ ходятъ. А женщины изъ гаремъ вѣдь выходятъ очень рѣдко, на улицы.

— Бѣдныя турецкія женщины! вздохнула Глафира Семеновна. — Въ какомъ онѣ стѣсненіи! Развѣ это жизнь! Взаперти, въ четырехъ стѣнахъ! Не смѣютъ даже выглянуть въ окошко.

— О, мадамъ!.. Теперь онѣ всѣ на насъ смотрятъ сквозь жалузи. — Только мы ихъ не видимъ, а онѣ всѣ у оконъ, отвѣчалъ Нюренбергъ. — Какъ только нашего экипажъ застучалъ съ своего колесы по мостовой — онѣ всѣ бросились съ своего окнамъ и смотрятъ. Здѣсь это большого эпоха, когда экипажъ всѣ у оконъ. — Я вонъ сквозь ставни вижу даже чернаго глаза…

— Да, да. И я вижу, сказала Глафира Семеновна.

— И я, и я вижу! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Даже четыре глаза вижу… А вотъ еще…

— Тебѣ какъ не видать! Ты все увидишь! огрызнулась на мужа супруга.

— Глаша, голубушка, за что-же ты сердишься? Вѣдь на то глаза во лбу, чтобы видѣть. Смотрятъ, смотрятъ. Дѣйствительно, изъ всѣхъ оконъ смотрятъ на насъ.

Изъ одного дома сквозь ставни донеслись на улицу звуки рояля. Играли изъ оперетки «Дочь рынка». Немного погодя къ звукамъ рояля пристали звуки скрипки.

— Это турецкаго дамы музыкой забавляются.

— Бѣдныя! Совсѣмъ какъ въ курятникѣ куры! — опять произнесла Глафира Семеновна.

— И все-таки, мадамъ, теперь оной, какъ больше свободы. А прежде-то что было! Теперь есть много молодаго турки, котораго совсѣмъ либералы и европейскаго люди, — отвѣчалъ Нюренбергъ.

— Да какой тутъ либерализмъ! Что вы! Держатъ женъ въ курятникахъ.

— Ну, теперь вы видѣли самаго настоящаго турецкаго улицу и турецкаго дома, а сейчасъ увидите самаго настоящаго турецкій ресторанъ, — проговорилъ Нюренбергъ и приказалъ кучеру обернуть лошадей.