В гостях у турок

LXIV

Вошли супруги въ столовую гостинницы и остановились въ удивленіи. Столовый залъ, залитый огнями отъ спускавшихся съ потолка керосиновыхъ лампъ и стоявшихъ на столахъ канделябръ, былъ наполненъ изящно одѣтыми дамами и кавалерами, нарядившимися точно на балъ. Мужчины были всѣ во фракахъ, а дамы въ платьяхъ декольте, въ перчаткахъ и съ вѣерами. Почти у всѣхъ дамъ на груди или въ рукахъ были живые цвѣты… у кого розы, у кого фіалки, у кого ландыши съ резедой. Большинство мужчинъ также имѣло по цвѣтку въ петличкѣ фраковъ. Исключеніе въ костюмахъ представляли только красивый полный усачъ въ фескѣ и черномъ сюртукѣ, застегнутомъ на всѣ пуговицы, и супруги Ивановы, Николай Ивановичъ былъ даже въ свѣтло-сѣрой пиджачной парочкѣ и бѣломъ жилетѣ. Общество бродило между множествомъ небольшихъ столиковъ, прекрасно сервированныхъ и разставленныхъ по залу. Столы были накрыты на пять персонъ, на четыре, на три и на двѣ и переполнены самой разнообразной посудой для питья и ѣды. Французская и преимущественно англійская рѣчь такъ и звенѣла. При входѣ супруговъ, всѣ взоры устремились на нихъ, и фрачники начали шептаться съ своими дамами и кивать по направленію супруговъ. Николаю Ивановичу сдѣлалось неловко. Онъ не зналъ, куда дѣть руки.

— Фу, что это они вырядились, какъ на балъ во дворецъ! проговорилъ онъ женѣ.

— Да вѣдь въ большихъ заграничныхъ гостинницахъ почти всегда такъ, отвѣчала та. — Помнишь, мы обѣдали въ Гранъ-Отель въ Парижѣ…

— Ну, что ты… Были фраки и бальныя дамы, но куда меньше. А здѣсь вѣдь поголовно.

— Въ Ниццѣ въ Космополитенъ, въ Неаполѣ. Англичане это любятъ.

— Все-таки тамъ куда меньше. А вѣдь въ Неаполѣ-то мы жили въ самой распроанглійской гостинницѣ. Ужасно стѣснительно! Не люблю я этого. Выставка какая-то.

— Да и я не люблю, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Только я не понимаю, отчего ты не надѣлъ черной визитки? Вѣдь ужъ по здѣшнимъ лакеямъ на манеръ лордовъ можно было догадаться, что здѣсь за табльдотомъ парадъ.

— Ну, ладно! Попа и въ рогожѣ знаютъ! — пробормоталъ мужъ.

— Здѣсь не знаютъ, какой ты попъ.

— По твоимъ брилліантамъ могутъ догадаться, что мы не изъ прощалыгъ.

— Дѣйствительно, смотри, какъ смотрятъ на тебя, замѣтила Глафира Сененовна.

— А вотъ я имъ сейчасъ такую рожу скорчу, что не поздоровится.

— Брось. Не дѣлай этого.

— Ей-ей, сдѣлаю, если очень ужъ надоѣдятъ.

Но къ супругамъ подскочилъ оберъ-кельнеръ съ таблетками и карандашомъ и предложилъ имъ столикъ съ двумя кувертами, за который они и усѣлись.

— Какое вино будете вы пить, монсье? спросилъ онъ Николая Ивановича, останавливаясь передъ нимъ въ вопросительной позѣ.

— Боже мой! Да здѣсь, оказывается вездѣ пьютъ вино! — воскликнула Глафира Семеновна. — А въ Петербургѣ мнѣ разсказывали, что у турокъ вино можно получить только по секрету, контрабандой, какъ въ Валаамскомъ монастырѣ.

— Пустое. Наврали намъ. Столько здѣсь иностранцевъ, да чтобы они жили безъ вина!

— Лафитъ, Марго, Мускатъ люнель, венъ де пейи? — спрашивалъ оберъ-кельнеръ, дожидаясь отвѣта.

— Ну, венъ де пейи, — отвѣтилъ Николай Ивановичъ и прибавилъ, обратившись къ женѣ:- Попробуемъ мѣстнаго турецкаго вина. Видишь, у турокъ даже свое вино есть.

Но вотъ два поваренка, одинъ изъ коихъ былъ негръ, въ бѣлоснѣжномъ одѣяніи, внесли въ столовую большую кастрюлю съ супомъ и поставили ее на нарочно приготовленный столикъ. Пришелъ полный усатый метрдотель въ бѣломъ и принялся разливать супъ въ тарелки. Присутствующіе стали размѣщаться за столами. Захлопали пробки, вытягиваемыя изъ бутылокъ, зазвенѣли ложки о тарелки. Николай Ивановичъ взялъ меню обѣда и сосчиталъ кушанья.

— Девять блюдъ, сказалъ онъ.

— И навѣрное я изъ нихъ буду ѣсть только три, улыбнулась жена.

— Отчего? Боишься, чтобы лошадинымъ мясомъ не накормили? Здѣсь, матушка, кухня европейская.

— Да вѣдь ты знаешь мою осторожность. И при европейской кухнѣ могутъ улитками и всякой другой дрянью накормить. Да и сыта я. Вѣдь я только что часъ назадъ бутерброды съ сыромъ ѣла.

Подали по полъ-тарелкѣ супу, какого-то зелено-фисташковаго цвѣта и съ кнелью. Глафира Семеновна заглянула въ меню, попробовала прочитать и сказала:

— Поди, разбери, изъ чего супъ! Какіе-то каракули написаны.

Она дрызгала ложкой по тарелкѣ и отодвинула отъ себя тарелку. Мужъ съѣлъ всю порцію и проговорилъ:

— По три ложки около каждаго прибора положено для всякихъ потребъ, а по полъ-тарелки супу подаютъ. Хорошо, что я давеча пилавомъ и турецкимъ бивштексомъ позаправился. Да даже меньше полутарелки.

За супомъ шелъ горъ-девръ. Подавали сардины, вестфальскую ветчину. Глафира Семеновна съѣла сардинку.

— Смотри, смотри, и турокъ-то ветчину ѣстъ, указала она мужу на усача въ фескѣ, помѣстившагося за столикомъ, какъ разъ рядомъ съ ними, и прибавила:- Все шиворотъ на выворотъ. А ѣхавши сюда, я думала, что и свинина-то въ Турціи запрещена.

Усачъ въ фескѣ, сидѣвшій съ какой-то красивой полной дамой съ развязными манерами, превесело разговаривалъ съ ней по-французсеи и съ особеннымъ аппетитомъ уписывалъ тоненькіе ломтики жирной вестфальской ветчины. Николай Ивановичъ взглянулъ на него и сказалъ:

— Да, дѣйствительно, не ѣстъ, а жретъ. Видно, все запретное-то мило. Впрочемъ, можетъ быть, онъ не турокъ, а грекъ. Вѣдь здѣсь и греки фески носятъ и даже вонъ нашъ жидюга проводникъ. Спроси-ка, Глаша, по-французски у лакея — турокъ это или нѣтъ. Можетъ быть, лакей знаетъ.

Глафира Семеновна обратилась съ вопросомъ къ оберкельнеру, принесшему имъ двѣ полубутылки вина краснаго и бѣлаго — и тотъ отвѣчалъ утвердительно.

— Это аташе изъ министерства иностранныхъ дѣлъ, а съ нимъ его «птитъ фамъ», прибавилъ онъ тихо и наклоняясь къ супругамъ. — Она француженка, пѣвица.

— Батюшки! Да онъ и винище хлещетъ! воскликнула Глафира Семеновна, дернувъ мужа за рукавъ. — Гляди. Даже не стѣсняясь, пьетъ. Да… Все. что намъ разсказывали про Турцію, вышло шиворотъ на выворотъ.

— Да вѣдь это какъ и у насъ… отвѣчалъ мужъ. — Намъ, православнымъ, по постамъ мясо запрещено, а мы ѣдимъ. Да и не одни мы, міряне, а и духовенство.

— Про турокъ вообще говорили, что они такъ строго къ своей вѣрѣ относятся. А тутъ ветчину жретъ, винище лопаетъ, съ содержанкой-француженкой сидитъ. Вѣдь эта француженка-то для него считается гяурка. Всѣхъ европейцевъ турки гяурами называютъ, а гяуръ по ихнему, значитъ собака. Я читала въ книгѣ.

— Эхъ, матушка! Всѣ люди — человѣки и во грѣхахъ рождены. Вѣдь вотъ ты лѣсника Трешкина знаешь. Безпоповщинскую молельну у себя имѣетъ, на свои иконы людямъ не его согласія перекреститься не дозволитъ, а акробатку итальянку на содержаніи держалъ, въ Великомъ посту ей въ Аркадіи пикники съ цыганами закатывалъ, разсказывалъ Николай Ивановичъ, отпилъ изъ стакана вина, посмаковалъ и прибавилъ: — А турецкое красное винцо не дурно.

Подали на рыбу двѣ маленькія скумбріи.

— Что это? Только по рыбкѣ на человѣка? удивился онъ. — Да тутъ и облизнуться нечѣмъ. Освѣщенія много, посуды много, а ужъ ѣды куда мало подаютъ… Хорошо, что ты не будешь рыбу ѣсть, такъ я твою порцію съѣмъ. Вѣдь не будешь?

— Само собой, не буду. Это какая-то змѣя.

— Ну, вотъ! Скажетъ тоже! А вѣдь рыба-то плавала, улыбнулся Николай Ивановичъ, налилъ себѣ бѣлаго вина, выпилъ и сказалъ:- А бѣлое вино еще лучше краснаго. Молодцы турки! Хорошее вино дѣлаютъ. А при эдакомъ хорошемъ винѣ да не пить его, такъ чтобы это и было! закончилъ онъ и принялся ѣсть рыбу.