В гостях у турок

LXXVI

Суупруги, сидя у прилавка, пили чай, и Николай Ивановичъ то и дѣло похваливалъ его, говоря:

— Вотъ это чай… Вотъ это настоящій чай. Не вакса какая нибудь англійская, скипяченная.

Чай былъ дѣйствительно превкусный, свѣже заваренный.

Странно было видѣть мужчину, одѣтаго по-европейски и съ нимъ рядомъ нарядную даму въ модной шляпкѣ, сидѣвшихъ въ лавченкѣ уличнаго кафеджи и пившихъ чай, прихлебывая его съ блюдечка. Очень естественно, что прохожіе начали останавливаться и съ удивленіемъ смотрѣть на нихъ. Подскочилъ длинноволосый нищій дервишъ въ грязномъ балахонѣ и съ крикомъ «гу-гу» протянулъ имъ свою чашечку для сбора подаянія. Просила милостыню черномазая, грязная цыганка, у которой торчалъ изъ-за спины ребенокъ, помѣщенный въ кузовкѣ. Пришли торговцы изъ сосѣднихъ лавокъ и тоже остановились, съ любопытствомъ осматривая супруговъ и разспрашивая объ нихъ у стоявшаго тутъ-же Нюренберга. Странно было для всѣхъ, что люди пріѣхали въ щегольской коляскѣ и сидятъ при такой обстановкѣ. Нюренбергъ объяснялъ имъ, какъ могъ, капризъ своихъ кліентовъ. Турецкій гортанный говоръ такъ и стоялъ въ толпѣ. Остановился даже проѣзжавшій мимо черкесъ-всадникъ и присоединился къ разговору.

— Послушайте, Нюренбергъ, разгоняйте пожалуйста публику. Чего это столпились и смотрятъ, какъ на звѣрей какихъ! — сказалъ Николай Ивановичъ проводнику.

Тотъ пожалъ плечами, но крикнулъ что-то по-турецки толпѣ. Кафеджи замахалъ на остановившихся руками и одного изъ любопытныхъ даже отпихнулъ въ плечо, но толпа не расходилась и вдругъ изъ нея раздался русскій ломаный говоръ:

— Здравствуй, господынъ русскый эфендымъ! Изъ Москва прыѣхалы? Поклонъ мой, дюша моя, вамъ! Мы тоже въ Руссый были. Въ Нахычевань были, въ Ростовъ-на-Дону были. Здравствуй, барыня!

Изъ толпы выдвинулся черный какъ жукъ усатый пожилой человѣкъ съ небритымъ щетинистымъ подбородкомъ и кланялся, прикладывая ладонь руки ко лбу и къ груди. Онъ былъ въ фескѣ, въ жилетѣ и въ передникѣ, запачканномъ кровью, а у пояса его висѣлъ большой ножъ въ чехлѣ.

— Армянинъ? — задалъ вопросъ Николай Ивановичъ, сообразивъ при упоминаніи о Нахичевани о національности говорящаго.

— Арменски человѣкъ, — кивнулъ тотъ. — Мы мясникъ, фруктовщикъ будемъ. Ходы на часъ, дюша мой, покупать апельсины. Кишмышъ есть, коринка есть. Наша лавка здѣсь рядомъ.

— А въ самомъ дѣлѣ недурно-бы купить апельсиновъ, — сказала Глафира Семеновна.

— Есть, есть, барыня! Хороши портогалы есть. Угощеніе дадимъ. Изъ Москва? — спросилъ армянинъ.

— Нѣтъ, изъ Петербурга.

— Знаемъ Петербургъ. И тамъ есть арменски люди.

— А вы давно здѣсь въ Константинополѣ? — начались разспросы.

— Мы настоящій стамбулски арменинъ есть, а только торговали въ Нахичевань и въ Ростовъ-на-Дону. И папенька, и маменька наши изъ Стамбулъ.

Супруги допивали чай, а мясникъ-армянинъ ждалъ и разспрашивалъ ихъ, гдѣ они остановились, нравится-ли имъ Стамбулъ. Онъ самъ спросилъ себѣ у кафеджи чашку кофе и не только выпилъ кофе изъ маленькой чашечки, но даже вылизалъ изъ нея языкомъ всю гущу, оставшуюся на днѣ. Но вотъ супруги напились чаю, щедро разсчитались съ кланявшимся и скалившимъ отъ восторга зубы кафеджи, и армянинъ повелъ ихъ въ свою лавку, находившуюся дома черезъ два. Вся толпа тотчасъ-же перекочевала за ними. Купили они у армянина апельсиновъ, миндальныхъ орѣховъ, фисташекъ. Армянинъ усадилъ супруговъ у себя въ лавкѣ и, пославъ къ кафеджи за кофе, сталъ ихъ подчивать кофе. Отказаться было не ловко. Онъ уже узналъ, какъ зовутъ супруговъ, и величалъ ихъ по имени и отчеству. Николай Ивановичъ спросилъ въ свою очередь, какъ зовутъ армянина.

— Карапетъ Абрамьянцъ, отвѣчалъ онъ. — Карапетка… Зовите Карапетка — вотъ и все.

— Съ какой стати? Вы купецъ, я купецъ. Одного поля ягоды мы. Будемъ звать и васъ по отчеству. Карапетъ Иванычъ, что-ли?

— Зачѣмъ Иванычъ? Папенька мой былъ Аветъ.

— Ну, такъ Карапетъ Аветычъ. Вотъ что, Карапетъ Аветычъ… началъ Николай Ивановичъ: Хочу я переѣхать въ другую гостинницу. Не нравится мнѣ тамъ. Очень ужъ все чопорно тамъ, модно, все на англійскій манеръ. Пьютъ и ѣдятъ по часамъ… Отъ такого часа до такого… А въ остальное время ни съѣсть, ни выпить ничего не допросишься. А мы этого не любимъ, мы люди русскіе. Намъ вотъ сейчасъ подавай, когда захотимъ. А главное, что настоящаго чаю тамъ напиться нельзя. Самовара нѣтъ. Но это бы еще ничего. А кипятку, подлецы, не даютъ. Даютъ теплую воду, а кипятку нѣтъ.

— А сколько платишь за комнату?

— Да плата-то чортъ съ ней. Мы не изъ-за платы. А гостей не уважаютъ, не хотятъ по нраву потрафить. Платимъ мы, кажется, двѣнадцать франковъ, сказалъ Николай Ивановичъ и взглянулъ на Нюренберга, ожидая подтвержденія.

— Пятнадцать, отвѣчалъ тотъ.

— Фю-фю фю! — просвистѣлъ армянинъ. — Мы тыбѣ, дюша моя, за пять франки хорошую комнату найдемъ.

— Но зато это будетъ не лучшаго отель, а caмаго простаго турецкаго хане… — вставилъ Нюренбергъ.

— А что-жъ изъ этого? Было-бы чисто да мягко и чтобы мнѣ этихъ поганыхъ мордъ лакейскихъ во фракахъ не видѣть. Словно актеры какіе, князей разыгрывающіе. Да и постояльцы-то всѣ во фракахъ. А мы любилъ по просту, по домашнему… Намъ хоть турецкая, хоть персидская гостинница, но была-бы постель почище.

— Да у насъ даже и свое постельное бѣлье. и подушки, и пледы вмѣсто одѣялъ есть, если ужъ на то пошло, — проговорила Глафира Семеновна.

Армянинъ стоялъ въ раздумьи и чесалъ затылокъ.

— Хочешь, дюша моя, я тебя у себя за пять франки, самая лучшая комната уступать буду? — произнесъ онъ, наконецъ.

— У васъ въ квартирѣ? — быстро спросила Глафира Семеновна.

— Да, у насъ въ квартырѣ, барыня. — Здѣсь на верху, надъ лавкомъ. Ходы на насъ посмотрѣть комната, Николай Иванычъ, ходы на насъ, барыня, дюша моя…

И армянинъ потащилъ супруговъ къ себѣ въ квартиру, находившуюся надъ лавкой. Нюренбергъ шелъ сзади, пожималъ плечами и увѣрялъ, что для такого именитаго господина въ простой квартирѣ останавливаться неудобно, потому что нѣтъ ни прислуги настоящей, ни ресторана.

— Пшитъ! — крикнулъ на него армянинъ, сдвинувъ брови и строго выпуча глаза — Чего ты кричишь? Чего, какъ собака, лаешь! Бакшишъ тебѣ надо? Я дамъ тебѣ бакшишъ. А вамъ, барыня, дюша моя, я дамъ сынъ для прислуга, дочка для прислуга и самъ Карапетъ Абрамьянцъ будетъ прислуга. Николай Иванычъ лубитъ самоваръ? Будетъ и самоваръ.

— Даже и съ самоваромъ? — улыбнулся Николай Ивановичъ. — А гдѣ возьмешь его?

— У сосѣда-кафеджи возьму, эфендимъ.

Комната армянина была относительно чистая.

Стояла большая софа по стѣнѣ, на полу лежали два нарядные ковра, нѣсколько вѣнскихъ буковыхъ стульевъ…

— Для барыня ваша, эфендимъ, тоже софа поставимъ, — сказалъ армянинъ. — Кровать у меня нѣтъ, а софа, сколько хочешь, есть.

Супругамъ комната понравилась, а Глафира Семеновна даже промолвила:

— Да на софахъ-то даже еще лучше спать. Я люблю.

— Еще бы. И будетъ это совсѣмъ по-турецки, — прибавилъ супругъ. — А то пріѣхали въ Турцію и живемъ въ какой-то Англіи, гдѣ все англійскія морды во фракахъ. — Согласна, Глаша, сюда переѣхать?

— Да отчего-же?.. Съ удовольствіемъ… Попроще-то, право, лучше.

— Ну, такъ и останемся.

Нюренбергъ сдѣлалъ кислое лицо, а армянинъ взялъ правую руку Николая Ивановича, сказавъ:

— Добраго дѣло будетъ! Жыви! Спи! Кушай! Шашлыкъ, бифштексъ хочешь — самый лучшій, первый мясо изъ лавки дамъ, и дочка моя сейчасъ все сдѣлаетъ.

— Ахъ, даже и съ кушаньемъ можно? — обрадовалась Глафира Семеновна. — Такъ вотъ пожалуйста намъ сейчасъ по хорошему бифштексу велите изжарить. Просто тошнитъ даже — вотъ какъ ѣсть хочу. Чаемъ и кофеемъ набулдыхиваемся, а я еще ничего не ѣла сегодня.

— Даже и не два бифштекса давайте, а четыре, прибавилъ Николай Ивановичъ.

— Четыре? Пять сдѣлаемъ, дюша моя. И самый первый сортъ сдѣлаемъ! — воскликнулъ армянинъ.

Николай Ивановичъ снялъ пальто, сѣлъ на софу и тотчасъ-же отдалъ приказъ Нюренбергу:

— Поѣзжайте сейчасъ въ гостинницу, спросите тамъ счетъ и привезите сюда наши вещи. Пусть человѣкъ изъ гостинницы съ вами сюда пріѣдетъ. Онъ получитъ съ меня по счету деньги.

Понуря голову и разводя руками, вышелъ изъ комнаты Нюренбергъ.

— Ахъ, нехорошаго дѣло, эфендимъ, вы дѣлаете! Самаго безпокойнаго мѣсто вамъ здѣсь будетъ! — бормоталъ онъ.