В гостях у турок

LXXVII

И вотъ супруги Ивановы на квартирѣ у армянина Карапета Абрамьянца. Началось приведеніе въ порядокъ комнаты для жильцовъ. Карапетъ съ сыномъ Аветомъ, парнишкой лѣтъ пятнадцати, черноглазымъ и ужъ съ засѣвшими на верхней губѣ усиками, втащили въ комнату вторую софу и даже повѣсили надъ ней хорошій турецкій коверъ, а сверху ковра маленькое зеркальце.

— Для госпожи барыни твоей постель будетъ, — похвастался Карапетъ Николаю Ивановичу и прибавилъ:- А въ зеркало можетъ свои глазы, носъ и губы смотрѣть, съ бѣлила и румяна мазать.

— Да что вы! Развѣ я мажусь? — обидѣлась Глафира Семеновна.

— О, дюша моя, нѣтъ такова барыня на землѣ, которая не мажетъ себѣ лицо и глазы! Моя дочка совсѣмъ глупый дѣвченка, а тоже мажетъ и глазы, и носъ, и щеки, и уши. Какъ праздникъ большой, такъ сейчасъ папенька и слышитъ: «папенька, дай на пудра, папенька, дай на румяновъ».

Внесли мѣдный тазъ, мѣдный кувшинъ съ водой, и Карапетъ опять сказалъ:

— Вода сколько хочешь, дюша мой, Николай Ивановичъ. Можешь съ наша вода даже кожу съ лица смыть. Ну, теперь все. Будь здоровъ, дюша мой. Подушковъ и одѣяла не надо?

— Не надо, не надо. Подушки, бѣлье и одѣяла сейчасъ нашъ проводникъ привезетъ, — откликнулась Глафира Семеновна.

Карапетъ осмотрѣлъ комнату и улыбнулся, торжествуя.

— Хочешь, эфендимъ, еще коверъ могу дать? Хочешь, барыня, клѣтку съ канарейкомъ могу на окошко повѣсить?

— Не надо, ничего больше не надо. Теперь-бы только поѣсть.

— Сыю минута бифштексъ будетъ. Самая первый сортъ мяса дочкѣ далъ. Сейчасъ дочка Тамара бифштексъ принесетъ, шашлыкъ принесетъ.

— А у васъ дочку Тамарой звать? Какое поэтическое имя! — замѣтила Глафира Семеновна.

— Такъ и жена мой звали. И жена мой была Тамара.

— А гдѣ-же жена ваша?

— Богъ взялъ, указалъ рукой на потолокъ Карапетъ и прибавилъ:- Шесть годовъ теперь я холостой малчикъ. Хочешь водка, дюша мой, выпить передъ бифштексъ? быстро спросилъ онъ Николая Ивановича.

— Да развѣ есть? — воскликнулъ тотъ, улыбаясь.

— Русской водка нѣтъ, но турецкій раки есть. Томатъ кислый есть на закуска, петрушка есть на закуска, сельдери, паприка, чеснокъ… Это арменски закуска.

— Глаша, я выпью рюмку, заискивающе обратился къ женѣ Николай Ивановичъ. — Выпью, хорошенько поѣмъ и по петербургски соснуть часокъ другой прилягу.

— Да пей… — пожала плечами Глафира Семеновна и спросила армянина:- Отчего это, Карапетъ Аветычъ, въ Турціи водку дозволяютъ, если самъ мусульманскій законъ ее запрещаетъ?

Армянинъ наклонился къ ней и проговорилъ:

— Турки-то, барыня, самый большой пьяница и есть, но они по секретъ пьютъ, на ночь, когда никто не видитъ. О, это большой доходъ для нашего султанъ!

Въ дверь заглянула миловидная дѣвушка въ синемъ шерстяномъ платьѣ, съ засученными по локоть рукавами и въ передникѣ.

— А вотъ и обѣдъ для мои первые гости готовъ! сказалъ Карапетъ. — Дочка моя Тамара. Ходы на насъ, Тамара! Ходы на насъ, дюша мой! поманилъ онъ дѣвушку и заговорилъ съ ней на гортанномъ нарѣчіи.

Та, покраснѣвъ, вошла въ комнату и спрятала руки подъ передникъ. Это была дѣвушка лѣтъ семнадцати, брюнетка до синевы, съ волосами, заплетенными въ нѣсколько косичекъ, которыя спускались ниже плечъ и оканчивались красными бантиками. Глафира Семеновна протянула ей руку, сказалъ и Николай Ивановичъ: «здравствуйте, барышня».

— Ни слова не знаетъ по-русски, отрицательно покачалъ головой отецъ. — Ни Аветка, ни Тамарка — ни одинъ слова, дюша мой. Только по-армянски и по-турецки.

— Такъ мы, какъ поздороваться-то, и по-турецки знаемъ! Селямъ алейкюмъ, барышня, — сказалъ Николай Ивановичъ.

Дѣвушка тоже что-то пробормотала и поклонилась.

— По-французски въ училищѣ она училась, по-французски пятьдесятъ, шестьдесятъ словъ знаетъ, сообщилъ папенька и опять заговорилъ съ дочкой на гортанномъ нарѣчіи.

— Все готово… Обѣдъ готовъ… Садитесь за столъ, — прибавилъ онъ супругамъ, вышелъ въ сосѣднюю комнату и загремѣлъ тамъ посудой.

Запахло жаренымъ мясомъ, и отецъ, сынъ и дочь начали вносить въ комнату глиняныя плошки, тарелки, бутылки и рюмки. Карапетъ накинулъ на столъ салфетку и сейчасъ-же похвастался:

— У меня не такъ, какъ у турки… У меня, дюша мой, и салфетка на столѣ, и вилки есть, и ножикъ. Мы люди образованные…

Вскорѣ всѣ яства и питіи были поставлены, и супруги сѣли за столъ. Присѣлъ и Карапетъ. Красовались на блюдцѣ три громадные маринованные томата, лежали на тарелкѣ корни петрушки, сельдерея, стручки зеленаго перца. Пріятно щекотали обоняніе и бифштексы. Глафира Семеновна взяла кусокъ мяса себѣ на тарелку и сказала Карапету:

— Вотъ у васъ я ѣсть бифштексъ не боюсь. Я знаю, что армяне лошадиную говядину не ѣдятъ, а въ турецкомъ ресторанѣ не рѣшилась-бы.

Армянинъ наклонился къ ней, тронулъ ее громадной ладонью по плечу и сказалъ:

— Такой говядина, какъ у меня, дюша моя, у самаго падишахъ нѣтъ.

Онъ налилъ изъ бутылки въ двѣ рюмки желтоватой жидкости и выпилъ вмѣстѣ съ Николаемъ Ивановичемъ. Тотъ проглотилъ и сморщился.

— Фу, сатана какая! Что это съ перцемъ, что-ли?

— Безъ перцомъ. Самая хорошая турецкая водка.

— Боже мой! Турецкая водка… Слушаю и ушамъ своимъ не вѣрю, что въ мусульманской Турціи водка есть! — проговорила Глафира Семеновна. — Не такъ я себѣ Константинополь воображала. Я думала, что здѣсь объ винѣ и водкѣ говорить даже запрещено.

— Самая лучшая водка, дюша мой, — продолжалъ Карапетъ:- но турецкая водка всегда ротъ и горло кусаетъ, когда это одну румку пьетъ. Выпей двѣ и пріятное удовольствіе въ брюхѣ будетъ.

И онъ налилъ вторично въ рюмки. Николай Ивановичъ взглянулъ на жену.

— Развѣ ужъ изъ-за томатовъ только выпить. Томаты маринованные очень хороши. Ну, по-русски, хозяинъ… Ваше здоровье… Очень радъ, что судьба меня столкнула съ вами. Обѣдъ прелестный. Домашній, безхитростный, но это то я и люблю.

Не хулила ѣду и Глафира Семеновна и кушала съ аппетитомъ мясо, и томаты, и рисъ съ шафраномъ, поданный къ шашлыку, но когда Карапетъ въ третій разъ сталъ наливать водку въ рюмки, строго произнесла:

— Это ужъ чтобъ послѣдняя была.

— Послѣдняя, послѣдняя, мадамъ, дюша мой, — отвѣчалъ Карапетъ, улыбнулся и прибавилъ: — Мой жена, дюша мой, тоже вотъ такъ, какъ ты, не давала мнѣ пить много водки. Теперь твое и барыни здоровье, эфендимъ, — чокнулся онъ съ Николаемъ Ивановичемъ, выпилъ и принялся ѣсть сырой корень петрушки, хрустя зубами и похваливая:- Хороша арменска закуска, здорова арменска закуска.

Когда обѣдъ былъ конченъ, Карапетъ тронулъ Николая Ивановича ладонью по плечу и сказалъ:

— Хочешь, дюша мой, эфендимъ, я тебя сегодня по-русскому угощу?

— Нѣтъ, нѣтъ, ужъ довольно. Пожалуйста довольно насчетъ вина! — замахала руками Глафира Семеновна.

— Стой, барыня! Стой, мадамъ! Не вино… Сама похвалишь. Сама скажешь, что Карапетка хорошій человѣкъ. Сегодня субботъ, Николай Иванычъ, завтра праздникъ воскресенье… Ты теперь ложись и спи и гляди хорошій самый лучшій сонъ, а я пойду въ лавку. Ты, дюша мой, проснешься, а я лавку запру и пойдемъ мы съ тобой, дюша мой, въ баню.

— Въ баню? А что? Да вѣдь это прекрасно. Глаша, какъ ты думаешь? — спросилъ Николай Ивановичъ жену.

— Иди. Но только ужъ пожалуйста тамъ не пить.

— Въ банѣ-то? Да какое-же тамъ питье! Съ удовольствіемъ, съ удовольствіемъ, Карапетъ Аветычъ, схожу съ тобой въ баню. Много я про турецкую баню слыхалъ, а теперь воочію ее увижу. Пойдемъ, пойдемъ. А вернемся — ты мнѣ самоварчикъ изобразишь. Обѣщалъ вѣдь самоваръ.

— Будытъ, будытъ… И самоваръ послѣ баня будытъ, — кивнулъ армянинъ.

— Глаша! Да вѣдь это восторгъ что такое! Какъ должны мы быть благодарны случаю, что повстрѣчались съ Карапетомъ Аветычемт.

Карапетъ стоялъ и кланялся.

— Такъ въ баню сегодня вечеромъ? Хорошо. Прощай, дюша мой, прощай мадамъ, — сказалъ онъ, протянувъ постояльцамъ свою громадную руку и удалился.