В гостях у турок

XI

Утромъ супруги Ивановы долго-бы еще спали, но раздался стукъ въ дверь. Глафира Семеновна проснулась первая и стала будить мужа. Тотъ не просыпался. Стукъ усиливался.

— Николай! Кто-то стучитъ изъ корридора. Ужъ не случилось-ли чего? Встань, пожалуйста, и посмотри, что такое… крикнула она. — Можетъ быть, пожаръ.

При словѣ «пожаръ» Николай Ивановичъ горохомъ скатился съ постели и бросился къ двери.

— Это тамъ? Что надо? кричалъ онъ.

За дверью кто-то бормоталъ что-то по сербски. Николай Ивановичъ пріотворилъ дверь и выглянулъ въ корридоръ. Передъ нимъ стоялъ вчерашній черномазый малецъ въ опанкахъ и подавалъ выставленные съ вечера для чистки сапоги Николая Ивановича, а сзади мальца лежала маленькая вязанка коротенькихъ дубовыхъ дровъ.

— И изъ-за сапоговъ ты смѣешь насъ будить! закричалъ на него Николай Ивановичъ, схвативъ сапоги. — Благодари Бога, что я раздѣтъ и мнѣ нельзя выскочить въ корридоръ, а то я задалъ-бы тебѣ, косматому, трепку! Чертъ! Не могъ поставить вычищенные сапоги у дверей!

Малецъ испуганно попятился, но указывая на вязанку дровъ, продолжалъ бормотать. Слышались слова: «дрова… студено…»

— Вонъ! крикнулъ на него Николай Ивановичъ и, захлопнулъ дверь, щелкнувъ замкомъ. — Вообрази, вчерашній черномазый малецъ принесъ сапоги и дрова и лѣзетъ къ намъ топить печь, сказалъ онъ

— Смѣетъ будить, каналья, когда его не просили! Глафира Семеновна потягивалась на постели.

— Да порядки-то здѣсь, посмотрю я, какъ у насъ въ глухой провинціи на постоялыхъ дворахъ. Помнишь, въ Тихвинъ на богомолье ѣздили и остановились на постояломъ дворѣ?

— Въ Тихвинѣ на постояломъ дворѣ насъ хоть кормили отлично. Мы также пріѣхали вечеромъ и сейчасъ-же намъ дали жирныхъ горячихъ щей къ ужину и жаренаго поросенка съ вашей, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — А здѣсь въ Бѣлградѣ вчера, кромѣ холодной баранины и сырыхъ ницъ, ничего не нашлось для насъ. Тамъ въ Тихвинѣ, дѣйствительно, подняли насъ утромъ въ шесть часовъ, но шумѣли постояльцы, а не прислуга.

— Такъ-то оно такъ, но на самомъ дѣлѣ ужъ пора и вставать. Десятый часъ, проговорила Глафира Семеновна и стала одѣваться.

Одѣвался и Николай Ивановичъ и говорилъ:

— Придется ужъ по утрамъ кофей пить, какъ въ нѣмецкихъ городахъ. Очевидно, о настоящемъ чаѣ и здѣсь мечтать нечего. Самовара въ славянской землѣ не знаютъ! негодовалъ онъ. — Ахъ черти!

Надѣвъ сапоги и панталоны, онъ подошелъ къ электрическому звонку, чтобъ позвонить прислугу и приказать подать кофе съ хлѣбомъ и остановился передъ надписью надъ звонкомъ, сдѣланною по сербски и по нѣмецки и гласящею, кого изъ прислуги сколькими звонками вызывать.

— Ну-ка, будемъ начинать учиться по сербски, сказалъ онъ. — Есть рукописочка. Вотъ вчерашній черномазый слуга, не могшій схлопотать намъ даже бифштексовъ къ ужину, по сербски также называется, какъ и по нѣмецки — келнеръ. Разница только, что мягкаго знака нѣтъ. А дѣвушка — медхенъ по нѣмецки — по сербски ужъ совѣмъ иначе: «собарица».

— Какъ? спросила Глафира Семеновна.

— Собарица. Запомни, Глаша.

— Собарица, собарица… повторила Глафира Ceменовна. — Ну, да я потомъ запишу.

— А вотъ малецъ въ опанкахъ, что сейчасъ насъ разбудилъ, называется: «покутарь». Запомни: «покутарь»… Его надо вызывать тремя звонками, собарицу — двумя, а келнера — однимъ. «Ѣданъ путъ»… Ейнъ маль, по нѣмецки, а по русски: одинъ разъ. Будемъ звонить келнера…

И Николай Ивановичъ, прижавъ пуговку электрическаго звонка, позвонилъ одинъ разъ.

— Погоди. Дай-же мнѣ одѣться настоящимъ манеромъ, сказала Глафира Семеновна, накидывая на себя юбку. — Вѣдь ты зовешь мужчину.

— Повѣрь, что три раза успѣешь одѣться, пока онъ придетъ на звонокъ.

Николай Ивановичъ не ошибся. Глафира Семеновна умылась и надѣла на себя ночную кофточку съ кружевами и прошивками, а «келнеръ» все еще не являлся. Пришлось звонить вторично. Николай Ивановичъ подошелъ къ окну, выходившему на улицу. Улица была пустынна, хотя передъ окномъ на противоположной сторонѣ были два магазина съ вывѣшанными на нихъ шерстяными и бумажными матеріями. Только прикащикъ въ пиджакѣ и шляпѣ котелкомъ мелъ тротуаръ передъ лавкой, да прошла баранья шапка въ курткѣ и опанкахъ, съ коромысломъ на плечѣ, по концамъ котораго висѣли внизъ головами привязанныя за боги живыя утки и куры.

— Посмотри, посмотри, Глаша, живыхъ птицъ, привязанныхъ за ноги, тащатъ! крикнулъ Николай Ивановичъ женѣ и прибавилъ:- Вотъ гдѣ обществу-то покровительства животнымъ надо смотрѣть!

— Ахъ, варвары! воскликнула Глафира Семеновна, подойдя къ окну.

— Да, по всему видно, что это сѣрый, не полированный народъ. — Нy, убей ихъ, а потомъ и тащи. А то безъ нужды мучить птицъ! Однако, кельнеръ-то не показывается.

Николай Ивановичъ позвонилъ въ третій разъ. Явилась черноглазая горничная съ копной волосъ на головѣ, та самая, что вчера стлала бѣлье на постель.

— Собарица? спросилъ ее Николай Ивановичъ.

— Собарица, кивнула та. — Што вамъ е по воли? Заповедите. (То есть: что вамъ угодно? Прикажите).

— Ужасно мнѣ нравится это слово — собарица, улыбнулся Николай Ивановичъ женѣ.

— Ну, ну, ну… сморщила брови Глафира Семеновна — прошу только на нее особенно не заглядываться.

— Какъ тебѣ не стыдно, душечка! пожалъ плечами Николай Ивановичъ.

— Знаю я, знаю васъ! Помню исторію въ Парижѣ, въ гостинницѣ. Это только у васъ память коротка.

— Мы, милая собарица, звали кельнера, а не васъ, обратился къ горничной Николай Ивановичъ.

— Вотъ ужъ ты сейчасъ и «милая», и все… поставила ему шпильку жена.

— Да брось ты. Какъ тебѣ не стыдно! Съ прислугой нужно быть ласковымъ.

— Однако, ты не называлъ милымъ вчерашняго эфіопа!

— Кафе намъ треба, кафе. Два кафе. Скажите кельнеру, чтобы онъ принесъ намъ два кафе съ молокомъ. Кафе, молоко. масло, хлѣбъ, старался сколь можно понятливѣе отдать приказъ Николай Ивановичъ и спросилъ:- Поняли?

— Кафе, млеко, масло, хлѣбъ? Добре, господине, поклонилась горничная и удалилась.

— Сейчасъ мы напьемся кофею, одѣнемся и поѣдемъ осматривать городъ, сказалъ Николай Ивановичъ женѣ, которая, все еще надувши губы, стояла у окна и смотрѣла на улицу.

— Да, но только надо будетъ послать изъ гостинницы за извощикомъ, потому вотъ ужъ я сколько времени стою у окна и смотрю на улицу — на улицѣ ни одного извощика, отвѣчала Глафира Семеновна.

— Пошлемъ, пошлемъ. Сейчасъ вотъ я позвоню и велю послать.

— Только ужъ пожалуйста не вызывайте этой собарицы!

— Позволь… Да кто-же ее вызывалъ? Она сама явилась.

— На ловца и звѣрь бѣжитъ. А ты ужъ сейчасъ и улыбки всякія передъ ней началъ расточать, плотоядные какіе-то глаза сдѣлалъ.

— Оставь пожалуйста. Ахъ, Глаша, Глаша!

Показался кельнеръ и принесъ кофе, молоко, хлѣбъ и масло. Все это было прилично сервировано.

— Ну, вотъ, что на нѣмецкій манеръ, то они здѣсь отлично подаютъ, проговорилъ Николай Ивановичъ, усаживаясь за столъ. — Вотъ что, милый мужчина, обратился онъ къ кельнеру:- намъ нужно извощика, экипажъ, чтобы ѣхать. Такъ вотъ приведите.

— Экипаже? Има, има, господине! — и кельнеръ заговорилъ что-то по сербски.

— Ну, довольно, довольно… Понялъ и уходи! махнулъ ему Николай Ивановичъ.

Черезъ часъ Николай Ивановичъ и разряженная Глафира Семеновна сходили по лѣстницѣ въ подъѣздъ, у котораго ихъ ждалъ экипажъ.