Вблизи Софии

11

Своенравна весна в этом краю. Вот уже два дня, как ложбину у входа в туннель словно кто-то засыпал желтыми первоцветами. Река затопила прибрежные заросли и вербы, покрывшиеся нежными, только что распустившимися листочками, которые будто любуются собой в водяном зеркале. Солнце греет совсем по-летнему. В телогрейке или ватнике уже не поработаешь. Им на смену пришли новенькие спецовки. Зелеными пятнами мелькают они на шоссе, на лесах, на мосту. Весь край кажется помолодевшим, нарядным. Но вдруг налетает пронизывающий резкий ветер, и приходится снова бежать в общежитие, чтоб набросить на себя что-нибудь потеплее, достать ушанку или платок.

…Глубоко надвинув на уши темно-синюю лыжную шапку, обернув шею широким красным шарфом, Младен все-таки ежился от холода, постукивал ногой об ногу. Неплохо бы сейчас к двум парам шерстяных носок добавить еще и газету! Кажется, и зимой он никогда так не мерз.

На этой неделе он работал в первую смену и мог уходить домой, как только раздастся гудок на обед. Но не только сегодня, а вот уже десять дней гудок для него не существует. На плотине настали решающие дни. Так что все — и землекопы, и бетонщики, и бурильщики — пришли сюда, чтобы помочь в сооружении отводного канала. Надо перекрыть реку, чтобы вода пошла в сторону по узкому бетонному ложу. Тогда в освободившемся русле заложат пятнадцатиметровую бетонную основу — зуб плотины.

А вода с каждым днем становилась все яростнее и непокорнее. Она, казалось, предчувствовала, что человек скоро помешает ее движению, и призывала снега таять быстрее, придать ей новые силы.

Уже несколько недель воздвигают отводную плотину, и несколько недель упорно сопротивляется река. То беснуется и вздымается, как дикий зверь, готовый поглотить и людей и машины, то вдруг затихает, словно затаивший злобу хищник, который подстерегает укротителя и только выжидает момента, чтобы с удвоенной яростью наброситься на него…

Сегодня главный инженер дважды спускался к котловану. Остальные инженеры тоже здесь — наблюдают, совещаются, спорят. Даже Тошков, в новой шубе, в мягкой коричневой шапке и меховых перчатках, пришел на берег. Он осторожно ступает, стараясь не запачкать боты, щурит глаза и ни с кем не разговаривает. Рабочие чаще всего обращаются к нему, принимая его за самого главного:

— Товарищ начальник, надо отложить работы. Холодно, ветер до костей пробирает. И в январе не было таких морозов. Подождать бы надо, пока потеплеет…

Тошков и сам ничего не имеет против того, чтобы подождать. Уши у него покраснели, руки совсем закоченели. Поминутно он снимает перчатку, чтобы достать из кармана платок и вытереть нос. Но не успевает он дать согласие, как Иван Ушев и Младен Зарев, эти неприятные ему люди, вмешиваются в разговор:

— Осенью тоже пытались построить отводную плотину, и три раза река сносила ее…

— Когда потеплеет, река поднимется еще больше: снега начнут таять быстрее, пойдут весенние дожди. Откладывать нельзя. Надо строить сейчас, пока держатся заморозки…

— Да, верно, март — месяц коварный, — соглашаются рабочие. — И в последний день жди от него подвоха.

— Ветреный месяц, что и говорить, совсем как женщины, — подал реплику и Тошков. Он засмеялся и огляделся по сторонам — произвела ли впечатление его острота?

Подошли Мирко и парторг, продрогшие до костей — они ведь с самого раннего утра здесь.

— Ну, Младен, что ты на это скажешь? — спросил Мирко приятеля.

— Что тут особенно говорить? Или начинать, или расходиться по домам. Стоим, мерзнем на ветру и ждем, кто кого переспорит. Как будто до сих пор мы работали только в теплые дни!

…Ветер, немного утихший, задул с новой силой. Несколько тачек, стоявших одна за другой, с грохотом опрокинулись. Туча пыли поднялась над площадкой. Дурхан, который вез тачку с песком, зажмурился и налетел на Киро.

— Ты куда? — кричал тот какому-то рабочему.

— Ухожу. Хоть ты меня привязывай — не останусь! Здоровье на дороге не валяется.

— Если сегодня не укрепим то, что построили, — десять дней работы пропадут ни за что ни про что. Все унесет.

— Надо хотя бы огонь разложить. Продрогли все…

Костры разожгли у самого берега — там, где шла работа. Люди подходили, садились на корточки, протягивали к огню озябшие руки, грелись и снова уходили таскать к реке песок и камни. С подъезжавших грузовиков и телег непрерывно сгружали сваи и щебень.

…Дурхан поднял воротник и совсем утонул в своем ватнике. Пожалуй, он здесь слишком долго, но он стеснялся попросить заменить его. Юноша тоже был убежден, что больше откладывать нельзя. Он готов и в воду влезть, если это понадобится. Но стоять вот так, баз дела, не согласен. Ему хотелось погреться, но он не решался подойти поближе, боясь потревожить кого-нибудь. У костра образовался широкий круг, и десятки рук тянулись к огню.

Заметив Киро, Дурхан подошел к нему:

— Я думаю…

— Может, и я то же самое думаю, да кто нас спрашивает.

Младен стоял рядом и молчал. Такие же разговоры он слышал утром, и вчера, и позавчера. Нелегко было что-нибудь предпринять. Пробовали и доски и глину — все напрасно.

Когда он приехал на стройку, река почти совсем пересохла. Небольшой ручеек то тут, то там едва пробивался среди песка и щебня. Тогда ничего не стоило перекрыть ее. Он даже удивлялся, откуда возьмется у этой мелкой, ленивой речки вода, чтобы наполнить озеро. Но сейчас, насытившаяся горными снегами, опьяненная ранними дождями, река стала буйной и грозной.

Несколько раз Младен убеждал Тошкова, что пора начинать перекрытие, но тот не соглашался. То говорил, что он здесь недавно и не успел ознакомиться со всеми участками, то уверял, что надо дождаться теплых дней. Потеплело как-то сразу, за несколько дней, и вода хлынула неудержимо. Теперь трудно ее остановить. Вода поднимается, ползет к берегам, становится все выше, выше. И, кажется, нет силы, которая сдержит этот вешний напор.

Младен чувствовал, что и в его душе поднимается и растет любовь к строительству, жажда деятельности и творчества. Сегодня вечером они должны перекрыть реку. Отложить сейчас — значит потерять месяцы, ждать до лета. А строительство и так отстает. Нет, он ничего не станет спрашивать. Сделает это на свой страх и риск. Ведь именно им, молодежи, доверили строительство плотины. Вот и Мирко с ними.

Щегольская шляпа Тошкова показалась опять. Руководитель сектора побывал только что наверху, немного отогрелся, выпил рюмку коньяку и сейчас шел легко и беззаботно, словно пританцовывая. Тошков совсем не думал о том, как произойдет перекрытие, но уже воображал, как он станет рассказывать об этом в субботу в Софии. Вдруг он увидел Младена. «Вечно этот молокосос торчит на моем пути!..»

— Товарищ инженер, — Младен всегда держался с Тошковым официально, — так больше не может продолжаться. Люди на ветру стоят, мерзнут тут с утра, а ничего не делается. Долго мы будем раздумывать? Пора начинать, С плотом ничего не выходит. Надо приготовить камни для перекрытия.

Тошков надменно вздернул голову. Он почувствовал себя задетым — неудачная мысль о плотах принадлежала ему. И вообще как смеет подчиненный говорить с ним так дерзко? Здесь не Гидропроект, где все работали почти на равных началах. Он и сам уже понял, что с потом ничего не получится. Но отступить перед этим задиристым мальчишкой? Ни за что!..

— Снова попробуем плот. Дайте побольше глины, побольше соломы. Принесите доски потолще.

— Нужны шпунтовые доски…

— Чего тут пробовать? Видно ведь, что с глиной и соломой не держит…

— Два раза плот перевернулся.

— Попробуем в третий, — сухо ответил Тошков.

Никто не слушал его. Люди ожесточились, каждый хотел выложить все, что накопилось на душе.

— Эх, дело нешуточное: повернуть реку! Веками текла по этому руслу. Вот я, к примеру, в сельсовет хожу всегда одной дорогой. И не заставишь меня другой улицей ходить. Может, так и дальше, да привык, ничего не попишешь.

— Кто может заставить их лезть в воду? У людей жены, дети…

Группа рабочих окружила парторга. Слова его были тверды и уверенны, как всегда:

— Товарищ Зарев, я так думаю: пусть эта смена отдохнет часа два-три и опять возвращается. А вы проверьте там, в общежитии. Кто отдохнул и согрелся, сменит других. И прежде всего идите вы, Младен и Мирко. Двенадцать часов, как вы здесь. Мирко вон еле ноги таскает. И без вас есть люди, отдохните немного…

— Не время отдыхать, товарищ Божинов. Поглядите на реку. Как живая, дышит, волнуется. Если сейчас не перекроем, снесет все.

Однако Божинов все же настоял на своем. Вместе с Мирко Младен направился к дому. Уходя, он подумал, что надо скорей возвращаться. Выпить коньяку или чаю — и назад.

В теплой, уютной кухне Младен как-то сразу обмяк. Вспомнился дом, сестренка, встречавшая его по вечерам. Она часто и жадно расспрашивала его, мечтала стать инженером, как Ольга. Сколько рассказал бы он ей теперь, и каким далеким показалось ему то время, когда они спорили в отделе с Ольгой и Весо. Что сделали бы они на его месте? Чертить и спорить — одно, а студеная, бессонная ночь на объекте — совсем другое.

Крышка чайника запрыгала, затарахтела. Младен налил себе полную кружку и сделал первый глоток с таким наслаждением, с каким никогда не пил чаю. Затем снова расслабленно опустился на лавку. Нет, будь что будет, он не двинется отсюда до утра. Тягачом не вытащишь…

Если бы Лиляна была здесь и встречала его с таким теплом и заботой, как Светла встречает Мирко!.. О более уютной комнате и мечтать нечего. Он явственно представил себе Лиляну, сидящую на красном ковре, ярком, как ее ногти. Она протягивает чашку: «Младен, выпей еще крепкого чаю…» И он берет, но не чашку, а руку, которая держит ее, такую белую, мягкую…

Чай так и остался недопитым. Дверь без стука отворилась, и в комнату вихрем ворвалась Таня.

— Товарищ Зарев! Идите скорее — ищут вас… Случилось несчастье! Плот перевернулся. А на нем люди!

Младен вскочил, схватил шапку и шарф и выбежал на улицу.

— Постой, и я иду! — крикнул Мирко, с трудом натягивая на распухшие ноги резиновые сапоги.

Младен не стал дожидаться. Он не чувствовал холода. Бегом спустился к берегу, отчаянно ругая себя. Как он мог уйти! Нашел время греться!

— Поднимайте, поднимайте! — кричал кто-то. — Парню ногу придавило.

Младен подбежал к тому месту, где перевернулся плот.

— Погодите! Ко мне, к берегу. Иначе еще больше прищемим. Еще немного… Легче, легче.

— Вытащили!

— Теперь все в порядке.

— Как мог перевернуться такой тяжелый плот? Целые глыбы были на нем!

— Ведь маленькая речушка, а какая вредная!..

— Сразу было видно, что ничего этой ночью не выйдет. Давно пора по домам идти. Ишь опять ветер задул!..

Ветер и в самом деле разыгрался не на шутку. Хлестал в лицо, щипал щеки, колол тысячами игл.

— Да, очень уж разошелся этот ветер. Нужно подождать. Наверное, он скоро утихнет.

— Ты что, рехнулся — стоять здесь в такую погоду!

— Ну, пойдем, что ли?

— Куда вы? — крикнул Младен. — Вернитесь сейчас же. Нельзя же каждую ночь отдавать на разрушение то, что мы сделали за день, и утром начинать все сначала. Не думайте, что завтра будет легче. Да, трудно. Но не сегодня, так завтра те же трудности встанут перед нами. Надо их победить. И чем скорей, тем лучше. Давайте тащите шпунты и железные балки, будем вбивать их крест-накрест.

— Да, дело не ждет, товарищи, — послышался негромкий, мягкий голос Божинова. — Главное — не разбрасываться. Остановим работу на всех остальных участках. Соберем все силы в одном месте: сдюжим, осилим реку.

— Что правда, то правда! — откликнулся кто-то. — Как говорится, чего один не сумеет, то двое шутя одолеют. Соберемся вместе, глядишь, дело веселей пойдет. Подавать надо быстро.

Снова раздался энергичный голос Младена:

— Таскайте на берег камни, да побольше. Будем кидать их на дно.

— Где Момчил? Эх, был бы он сейчас тут…

— Он к себе в село отправился за подмогой. Ведь весна — работы прибавляется.

Ветер налетел с новой силой. Но теперь его не замечали. Неужели это были те же люди? Час назад они стояли недовольные, продрогшие, сгорбившиеся, с руками, засунутыми в карманы. Но одно теплое слово, одно распоряжение, сказанное без колебаний, расшевелило этот человеческий муравейник. Откуда столько людей? Точно из-под земли появились. Какой-то внутренний огонь согрел их. Мелькнул желтый платок: Божурка ругалась с каким-то парнем, слишком медленно принявшим ее тачку. Красный шарф вспыхнул в свете прожектора.

— Таня, и ты здесь!

— А как же без меня, товарищ Божинов? Организовала вот бригаду прежних моих сослуживцев из управления. Сейчас они разгружают машину. По два камня принесут — и то польза. Эй, Киро, ты что это отдыхаешь? Берись-ка за носилки. Камни, камни давайте.

Что там камни! Киро поднимает сейчас почти целый грузовик. Ноги его скользят, он спотыкается, хотя стало не так темно: вспыхнул свет прожекторов и автомобильных фар. У реки послышался голос Младена:

— Есть ли кто в резиновых сапогах? Надо кому-нибудь встать в воду.

Младен увяз одной ногой в иле и не может пошевельнуться. Концы его шарфа развеваются, словно крылья. Но он не чувствует холода.

В отблеске света темная вода походит на широкую изгибающуюся металлическую ленту. Этот миг решает все: или совершится подвиг, или все пропадет. Борьба идет за каждую минуту, за каждую секунду. Река тоже словно ждет этого решающего мгновения: она яростно шумит, пенится. Кто решится войти в нее, вступить с ней в единоборство? Минута, другая. Младену кажется, что прошло больше часа. Молчание тяжелее холода.

Вдруг раздался тяжелый всплеск, и брызги долетели до берега — туда, где стоял Младен.

— Товарищи, — послышался со стороны реки негромкий юношеский голос, — камни все в одном месте. Вот, нащупываю их ногой. Еще немного надо — и все! Давайте большие камни. Самые большие. Идите сюда, скорее! Вода напирает, но мы ее остановим. Скорее!..

Дурхан, тихий, стеснительный паренек, красневший, как девушка, когда к нему обращался кто-нибудь из начальства, стоял сейчас в воде и уверенно распоряжался. Он был невысок, вода доходила ему до пояса, качала из стороны в сторону, казалось — вот-вот унесет.

Фары грузовиков время от времени прорезали тьму. Мерцала светлая полоска реки, вздымавшейся все выше и выше.

— Ребята, поможем Дурхану, а то река унесет его! — крикнул Мирко, который, как всегда в решительный момент, был в самом опасном месте.

Он уже вошел в воду. Послышался еще всплеск, за ним другой. Люди бросались в воду, заходили глубже. Мускулистые руки подавали им огромные камни, доски. На берегу рабочие, тяжело дыша, согнувшись под тяжестью ноши, спешили вниз. В свете фар появлялись, как на экране, фигуры мужчин, парней, девушек. Люди останавливались у воды, с беспокойством всматривались в темноту, испуганно спрашивая: «Выдержат ли?» — и снова торопились наверх за материалами. Нашлись, правда, и такие, что стояли в сторонке, ворчали:

— И что силы зря тратят? Три раза перекрывали ее — и три раза она опять все сносила.

— Я же предлагал отложить до утра. Где это видано, чтоб реку ночью перекрывали?

— Ну, что ж такого, только вот холодно.

— Холодно вам! — крикнула девушка в желтой шали, завязанной крест-накрест. — Холодно вам, бедным, — ручки сложили и стоите, языками треплете. Постыдились бы! Хоть бы по одному камню принесли. Лазар, а ты чего слоняешься? Пошли со мной. Ребята в воду влезли, а тебе лень согнуться!

— Ух ты! Глаза бы не глядели! Баба нами командует!

— Все эта Божурка! Мало того, что на погрузке, еще и здесь.

— Ты не рассуждай, лучше за носилки берись.

— Лазар, иди в воду, смени Дурхана, — крикнула Таня. — Он, бедняга, совсем окоченел.

— Давайте, давайте! — слышался слабый голос Дурхана. — Уже закрепляют.

Еще двое вошли в воду. Никто не замечал, что ночь на исходе, никто не смотрел на звезды. А они стали крупнее, словно хотели помочь своим светом.

— Дурхану нельзя больше оставаться! Тащите его!

— Дурхан, эй, Дурхан!

— Еще немного. Сейчас конец! — ответил юноша.

Но Дурхана уже вытаскивали из воды. Ноги не слушались его, скользили, подгибались. Кто-то подхватил его. Протянули ему рюмку коньяку.

— Готово, перекрыли!..

— Ура! По-нашему вышло!..

Один за другим все выходили из воды. Люди дрожали от холода, но в них зарождалась новая, незнакомая доныне гордость. Гордость за свою силу, за своих товарищей.

Младен испытывал то же чувство. Он не думал, что совершил что-то особенное. Его так захватила работа, что для него было совсем необходимо целые сутки не покидать объекта. Но героизм Дурхана, усердие девушек поразили его. В этот вечер он понял, что нет «обыкновенных» людей. В каждом кроется что-то большое, значительное. Эта ночь связала его со строительством навсегда.

Прожекторы гасли в свете пробуждающегося дня. По шоссе тянулись вереницы людей, как будто расходились с митинга или праздника. Не чувствовалось усталости, напряжения. Все говорили наперебой, радостно и возбужденно. Совершилось большое, важное! Не было знакомых и незнакомых: ночной штурм сблизил всех.

Легким шагом Таня обгоняла идущих. Вот она взбежала по откосу, догнала Младена и молча пошла с ним в ногу, не решаясь заговорить. Но сердце ее было так переполнено, что она в конце концов не удержалась:

— Как я завидую Дурхану!..

Таня была, как всегда, искренна, но Младену показалось, что, она сейчас это излишне подчеркивает, и поэтому он поддразнил ее:

— А у было думал, что ты откажешься от работы, когда увидишь, как здесь трудно.

Девушка, возбужденная и взволнованная, не поняла шутки. Она всерьез рассердилась.

— Вы меня удивили, товарищ Зарев, и, признаться, разочаровали: когда вы приехали на водохранилище, мы в первый же день встретили вас с радостью и надеждой. Думали, вот теперь новый инженер по-настоящему возьмется за дело. Молодой, способный, дело знает, не зазнается. Поймет наши беды, поможет организовать работу. А что вышло? Хотите уехать от нас, мне Тошков сказал. Это правда? Что ж, я сама недавно в управлении работала, знаю, там не то, что здесь: тихо, спокойно.

Она говорила гневно. Наверно, не раз думала об этом. К тому же сегодняшняя ночь сломала все преграды.

— Скажи, пожалуйста, — опять пошутил Младен, — а я-то думал, что как раз сегодня и я кое-что сделал для строительства. Оказывается, ничего подобного.

Таня не стала возражать, обиженная, что он говорит с ней как с ребенком, не принимает ее слова всерьез. Она заторопилась в общежитие. Скорей бы увидеть Дурхана и ребят!..

Дурхан уже был в постели, зубы его стучали, но, увидев Таню, он попытался улыбнуться.

— Совсем как в «Покоренной реке», Таня. И мы можем побеждать трудности.

Он закрыл глаза. Лицо его стало синевато-бледным.

Рядом на кровати лежал Киро. Волосы у него были совсем мокрые, а одеяло едва доставало до подбородка. Таня открыла его тумбочку, вынула полотенце и повязала ему голову. Киро смущенно улыбнулся. Он так комично выглядел, закутанный, словно кукла, что Таня не выдержала и расхохоталась.

Она подняла на ноги всю комнату. Кое-кто спокойно спал, ничего не зная о случившемся. Девушка разбудила их, послала одного за спиртом, заставила Тодора, которого все звали «фельдшером», растереть продрогших ребят. Кто-то помешал угли, и печка весело загудела. Петр поставил греться чайник, раздобыл где-то кирпичи и положил их на огонь.

— Скажи пожалуйста, сразу видно — женщина в комнату вошла! — сказал Петр. — Посмотришь на нее — от земли не видать, а все вверх дном перевернула. Так и надо. А то вон ребята никак в себя не придут.

Таня подумала, что хорошо бы еще дать всем аспирин, и побежала к Светле. Из комнаты доносился веселый говор. Мирко сидел на красном коврике и растирал ноги. У Младена комнату сегодня не топили, и он зашел к друзьям обсушиться и погреться. Завернувшись в одеяло, он пристроился к самой печке. Светла заваривала чай.

— Извини, Таня, — сказал Мирко, — что не могу подать тебе стул, да вот старый ревматизм нынче разыгрался.

Когда-то, еще студентом, Мирко участвовал в демонстрации и несколько ночей провел на холодном цементном полу в полицейском участке. С тех пор в сырую погоду у него ныли ноги.

— Таня, оставайся с нами пить чай, — позвал ее Младен. Он искренне жалел, что огорчил девушку, пошутив некстати. — Мне нравится твоя прямота. Только не будь ты всегда такой серьезной…

Она уже не сердилась. Холод, которого раньше она почти не чувствовала, теперь дал себя знать. Так и тянуло остаться в этой теплой комнате, с этими славными людьми. Но тут же она вспомнила:

— Ждут меня, аспирин надо принести.

— Таня, давай я схожу, — предложила Светла. — А то я одна, наверное, ничего не сделала сегодня ночью. Хоть этим буду полезна. А ты оставайся. Может, и чаю им отнести?

— Таня считает, — поднялся Младен, — что если уж кто ничего нынче не сделал, так это я. Попробую хоть проявить галантность. Аспирин отнесу я.

— Нет, — отрезала девушка, — Дурхан и Киро — из моего общежития. Они ждут меня…