Вблизи Софии

2

Над обрывом еще стоял запах скошенных трав. В последний раз убрали сено с этих горных лугов. Теперь здесь прокладывали новое шоссе.

Все село недоумевало, зачем понадобилось это шоссе. Никто не верил, что прежнее скоро окажется под водой.

Еще не изгладились на траве следы крестьянских телег, как на полянах засуетились рабочие. Первое время они неумело держали кирки и лопаты, смеялись друг над другом, подталкивая тачки. Но через несколько дней уже нельзя было отличить новичка от настоящего землекопа.

На краю поляны, за высоким остроконечным камнем стояла молоденькая девушка, почти совсем еще девочка, с батожком в руке. Ситцевая кофточка и юбка облегали ее крепкую фигурку.

Рядом притаился ее братишка. Оба совсем забыли про своих овец и не сводили глаз с работающих.

— Гошо, смотри! — прошептала Божурка. — Значит, правда…

— О чем это ты? — спросил мальчик, сдвинув шапку назад, так что копна прямых волос упала ему на лоб. Он, как и сестра, был совсем светлый. В деревне их звали белобрысыми.

— Да то правда, что здесь копают.

— А я знал это, — гордо ответил Гошо. — Бай[1] Злати давно мне рассказывал! Он работает внизу, где будет озеро. Потому я тебя сюда и позвал.

— А ведь батя не велел нам пасти тут овец: наверху взрывают. Может овец камнями убить. Если он узнает, что мы были здесь, — держись!

— А где же они?.. Божурка, нет их. Разбежались.

— Кто? — рассеянно спросила девушка.

— Да овцы!

— Ай-ай-ай!

И оба бросились в заросли кустарника на противоположном склоне. Мальчик прибежал первым и, чтобы остановить барана-вожака с колокольчиком, бросил перед ним куртку.

Собрав стадо, Божурка с братишкой вернулись на прежнее место.

— Гляди-ка, Божурка, и девчата копают!

— Ишь ты, в штанах, как парни. Даже тачки возят. Мы, когда работали на холме, не нагружали их так сильно.

Мальчика заинтересовало другое.

Парни дружно налегали на длинный железный прут, подсунутый под обломок скалы, но никак не могли сдвинуть глыбу. Какой-то юноша взобрался на соседний уступ, замахнулся киркой, стараясь отколоть еще немного.

— Упадешь. Обвяжись!

Ему бросили веревку. Паренек обвязался вокруг пояса, спустился пониже и, едва удерживаясь на одной ноге, продолжал свое дело.

Гошо, как зачарованный, подвигался к той группе. Тянул за рукав и сестру. Мимо них пробежал бригадир, вывалил из тачки землю. Божурка вздрогнула и отшатнулась.

— Эй, девушка! — задорно крикнул парень. — Хватит смотреть, иди-ка помоги!

— Божурка, — прошептал Гошо, — спроси их, что тут делается.

— Почему же не спросить, — приободрилась девушка. Но голос ее был так тих, что парень ничего не расслышал. Она провела рукой по лицу, словно это могло помочь ей собраться с силами, и повторила вопрос. Парень засмеялся.

— Как, разве вы не слыхали? Водохранилище будет. Нижнее шоссе затопит, а мы строим новую дорогу. Теперь тут будут ездить.

Брат с сестрой переглянулись. Но не успели они вымолвить и слова, как послышался резкий свисток и стайка парней и девчат пробежала мимо них. Кто-то крикнул:

— Бегите, сейчас взорвется!

Растерявшись, они не двигались с места. Какая-то девушка схватила Божурку за руку, и только тогда они с Гошо побежали.

— Прячьтесь, прячьтесь!..

За скалой столпились рабочие. Они возбужденно переговаривались.

— Когда-нибудь будете рассказывать, что жили на дне озера, — сказала девушка, притащившая Божурку.

— Неужто правда? А где ж мы тогда будем пасти овец? — воскликнул Гошо.

— А где мы будем жить? — добавила Божурка.

Рабочие дружно рассмеялись.

— Смотри-ка, о чем печалятся! Разве мало других мест?

— Да разве есть что-нибудь лучше?

На своем коротком веку Божурка не видела еще ничего, кроме своего села, и не могла понять, отчего засмеялись эти горожане. На ресницах ее повисли слезинки. Тоненькая девушка обняла Божурку и стала утешать, как ребенка, поранившего палец.

— Конечно, село у вас красивое, но ведь и в других селах не хуже. Не оставят вас так. Глядишь, еще софиянкой станешь.

— Как это? Переселимся в Софию?

— А почему бы и нет? Ведь вам заплатят. Можете и в Софии купить себе дом.

— А вы из Софии? — спросила Божурка.

Грохнул взрыв, за ним другой. Кто-то считал: «…девять, десять, одиннадцать…»

Едва взрывы прекратились, все побежали к рабочей площадке.

Только Божурка и Гошо продолжали стоять как вкопанные. Гошо опомнился первым.

— А овцы! Вдруг их убило?

Они бросились на розыски. Одна косматая овца от страха забилась в кусты и теперь никак не могла выбраться. Другая прихрамывала — ее ударило осколком скалы.

Ох, и достанется же им от отца! Они собрали овец и погнали назад. Вскоре добрались до шоссе у реки, того самого, что уйдет под воду.

— Божурка, а когда тут все затопят, где же мы будем ходить?

Девушке хотелось расплакаться от досады — она тоже ничего не понимала. Но все-таки она сказала:

— Глупый ты, глупый! По новой дороге теперь будем ходить.

— Так ведь и села не будет?

— Как это не будет? Оно же там.

— Но сказали, что и его затопит.

Мальчик не дождался ответа и до самого дома не произнес больше ни слова.

Молчала и Божурка. Этот взрыв, уничтоживший огромную скалу — а сколько раз сидела она на ее вершине, стерегла овец, учила уроки, — взбудоражил ее душу. Значит, она больше не будет пасти овец. Это хорошо. Надоело ей каждое лето скитаться по горам. Она была первой ученицей и хотела учиться дальше. Отец не позволил. А что если и она станет работать, как те девушки, горожанки? Как у них весело! Но разве возможно, чтобы ее отец и мать жили в городе? А скот? Их овцы — лучшие в селе. Только бы отец не заметил, что овца хромает. Та, с двойной меткой на ухе.

У забора, недалеко от калитки, дед Стоил разговаривал с их отцом. Божурка скорее юркнула в дом, пока ее не заметили. Гошо, загнав овец в кошару, подбежал к отцу. Возбужденный всем виденным, он забыл, что не следует рассказывать, где они были. Мальчик заговорил торопливо и громко. Нельзя было понять, рад он или только удивлен.

— Отец, скоро выроют озеро, затопят наше село. Уже копают, своими глазами видел. Ты бы знал, какие скалы рушат! Ломом и веревкой. И взрывают.

— Замолчи! — рассердился отец. — Не твоего ума дело. За овцами лучше смотри. И чтоб не смел туда ходить — прибью! Слышишь?.. Скажи матери, что я схожу с дедушкой на площадь, побалакать. А Божурка вернулась? Уже темнеет…

Гошо убежал. Собеседники некоторое время молчали, думая каждый о своем. Потом Петрун обронил:

— Нет больше нам жизни, дедушка Стоил. Кончено.

— Не горячись, Петрун. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. И раньше приезжали к нам инженеры — немцы, мерили, даже копали. Помню, еще после Балканской войны это было… Хотя нет, должно быть, после европейской…

— И даже еще позже, дедушка Стоил. Не помнишь? Лет пятнадцать-шестнадцать назад. Божурка только родилась. И тогда мерили и копали. Даже домик построили.

— Верно. На моем поле еще какую-то треногу взгромоздили. Сказали — для измерений.

— Как же, помню. Выйдет, не выйдет, а все кому не лень приходят, мерят да болтают. Тогда казалось, что все это пустое, а вот теперь — другое дело.

На площадь вела кривая улочка, грязная, как во время всякого половодья. Дед Стоил не опирался на свою палку, а только мерил ею глубину прибывающей воды, прежде чем осторожно ступить на следующий камень или бугорок.

Уже вечерело, и село оживилось. Люди возвращались с поля, многие шли на площадь. Пахло навозом, влажной землей и гнилыми сливами.

Дед Стоил говорил медленно, словно хотел самому себе объяснить положение вещей:

— Говоришь, другое дело? Чего там — другое! И теперь поковыряют землю, да и уйдут восвояси.

— Нет, не так. Был я месяц на земляных работах и опять думаю пойти. И деньжонок подзаработаю и погляжу, что там творится. Понимаю кое-что в этих делах. Работал несколько лет на железной дороге, имел дело с инженерами. Сейчас все по-другому. Слово у них с делом не расходится.

Время от времени собеседники даже останавливались, чтобы подробнее все обсудить. Увлеченные разговором, они не замечали, что за ними давно уже идет черноглазый мужчина в кепке и брюках из черной домотканой материи.

— Помнишь, когда они сказали, что внизу, в Шишковене, построят родильный дом, кто им верил? — продолжал Петрун. — А вот как сказали, так и сделали! Мы-то думали, это так, шутки, а вышло всерьез. И наши бабы теперь туда ходят.

— Теперь бабам только рожать! — подал голос мужчина в кепке.

Стоил оглянулся, недовольно поморщился:

— Вечно ты, Вуто, как из-под земли вырастаешь. А Петрун правду говорит.

— Держи карман шире, дед. Знаю я эти сказки, — ответил Вуто, и его черные глазки забегали по сторонам. — Наверно, скоро объявят выборы. Помяни мое слово. А как подходит такое, сразу сыплются всякие пустые обещания. Знаем мы это, не вчера родились.

— Ну ладно, — разозлился Стоил. Он недолюбливал этого человека с бегающими глазками и оттого всегда отвечал ему наперекор, даже если в душе и был с ним согласен. — А что ты скажешь о родильном доме, Вуто?

— Что ж можно сказать? Построили.

— А детский сад?

— Да, собрали ребятишек.

— А магазин?

— Теперь бабам есть где деньги тратить.

— Да ладно вам! — вмешался Петрун. — Я вот никак не возьму в толк, как это нас переселят.

— Не может этого быть и не будет, — отозвался Вуто.

— Не должно быть, — подтвердил Петрун.

— Не будет! — крикнул Вуто. — Ты меня слушай. Я говорил с баем Николой.

— А я Николу Дражева слушать не хочу, — отрезал дед Стоил.

До площади шли молча. Даже Вуто, всегда такой говорливый, не раскрыл рта.

У самой площади им повстречалась девушка. Нарумяненная, с цветком в волосах. Она шла быстро, гремя пустыми ведрами.

— Миленка, куда собралась?

— За водой, дядя Петрун. На тот ручей, что в поле. Привыкли мы для питья оттуда брать.

— Берите, берите, пока есть. Скоро не будет у нас хорошей воды, — промолвил Петрун.

— Да что вы головы повесили, как вербы над водой? Не падайте духом.

Вуто многозначительно покачал головой и подмигнул, хотя никто на него не смотрел.

Его так и подмывало рассказать о том, что он слышал от Дражева. Никола голову давал на отсечение, что вся жизнь перевернется и что ждать осталось недолго. Он и Вуто убедил в этом. Впрочем, Вуто вообще не рисковал спорить с Дражевым. Он боялся Николы: прошлое связывало их.

На площади под балконом сельсовета была длинная каменная скамья. По вечерам на ней рассаживались старики. Девушки и парни, собираясь на «гулянье» в просторный школьный двор, обязательно хоть ненадолго задерживались у сельсовета. Те, кто направлялся напротив, в закусочную, тоже останавливались здесь.

В тот вечер на скамье сидели только двое стариков в плоских карнобатских шапках. Остальные стояли рядом. Шел неторопливый, степенный разговор о самом обычном: о том, что некстати нахлынувшие дожди мешают убирать картошку, об агрономе, собравшемся уезжать, о новом председателе сельсовета.

Собеседники почтительно расступились перед Стоилом, пропуская его к скамье. Дед устало опустился на нее.

— Что новенького?

— Новости наши давно известны, дедушка Стоил. Одна у нас печаль, — ответил мужчина средних лет в синем грубошерстном костюме. Он подергал себя за длинный ус, закрученный, как кудель карнобатской шерсти.

— А ты что голову повесил, Георги? Опять из-за водохранилища? Не тревожься, ничего у них не выйдет! — Вуто подтолкнул сидящих, чтобы подвинулись.

— Кто его знает, — неуверенно отозвался Петрун.

Он никак не мог решить, идти ему туда работать или нет. Конечно, близко. Каждый вечер можно домой приходить. Но взяться им помогать — значит рубить сук, на котором сидишь. Если б уверенность была, что стройка не будет кончена, с радостью пошел бы работать. И деньги, в кармане и из дому уходить не надо.

— Чего тут знать? — крикнул Вуто. — В первый раз, что ли, говорят о водохранилище? Ну и пусть себе говорят.

— Не в первый раз, — ответил рассудительно Георги, — только разницу надо понимать. Я вот как думаю: сейчас, скажем, наметили шоссе проложить так, что оно часть луга деда Стоила займет. Что же, отказаться от этого только потому, что дед Стоил, свой человек, может разобидеться? В прежнее время так бы и сказал: «Этот человек из нашего села, шоссе можно и сторонкой пустить, а его поле трогать нельзя». А теперь строят не в угоду одному человеку или селу, а для всего народа, для государства.

— Это какой же умник рассказывает тут небылицы усатым мужчинам? — громко крикнул Никола Дражев. Тяжело ступая, он подошел к скамье, одним взглядом окинул всех. — А вы и уши развесили! Он селу враг. Головы вам морочит. Я вот спрашиваю: хотите, чтоб наше село затопило? Хотите, чтоб нас выгнали отсюда? Вот что важно. Слушайте его побасенки и сложа руки ждите, когда нас вода смоет!

— Прав Дражев! — откликнулся кто-то сзади. — Поднимемся все как один.

— Что правда, то правда, — подтвердил, приободрясь, и Вуто. — Верно говорит. И я вам скажу. Работал я когда-то на этом водохранилище, тогда итальянцы начинали его строить. Были там и наши инженеры. Знал я одного — толковый, серьезный был человек. Как звали его, позабыл, а живет он в Софии, сам у него бывал. Ну так вот. Итальянцы его очень уважали. Но все же они были тут главные. А теперь такую стройку хотят поднять только своими силами. Мало наше государство для таких больших дел, да и народ наш беден. Прав Никола Дражев.

— В чем же это он прав, а? — раздался басистый голос Злати. — В том, что немцам на коммунистов доносил? В этом он прав?

— Может, когда и был неправ, а сейчас другое дело, — заговорил Петрун примирительно. В прошлом Дражев оказывал ему кое-какие услуги, и Петрун не мог сразу от него отречься.

— Говорю вам, — опять ворвался в разговор Дражев, — не бывать этому, увидите. Будьте спокойны и занимайтесь своим делом. Пусть я буду не Никола Дражев, если вода дойдет до села.

Дед Стоил раздраженно стукнул палкой.

— Ты, Никола, и раньше был неправ. Не только теперь.

— Когда это, ну-ка, скажи? — нахмурился Дражев.

Дед Стоил в упор взглянул на него, и Никола смутился. Он старался сделать вид, что не помнит, как прятался в сарае у деда Стоила в сентябре сорок четвертого года. Но старик напомнил ему об этом.

— Ты что ж, совсем запамятовал, что был помощником старосты и чем занимался до девятого сентября? Ты и тогда бил себя в грудь: «Попомните мое слово! Эти вот усы сбрею, если Германия проиграет войну». Германию разгромили — Россия-то посильней оказалась, а ты усы только чуть-чуть подстриг, чтоб помоложе стать.

Дед Стоил засмеялся. Говорил он обычно тихо и медленно, взвешивая каждое свое слово. Его смех привлек внимание — круг у каменной ступеньки стал плотнее.

Возбужденно заговорил Злати:

— Верно сказано! Дедушка Стоил всегда стоял за Россию. А на чьей стороне был Никола Дражев — нам хорошо известно… Послушай, Георги, ты пойдешь в читальню? Со стройки человек пришел, расскажет, как платить будут.

— Обязательно пойду.

Они ушли. Никола Дражев растерянно огляделся, но увидев, что другие не поддержали деда Стоила, снова осмелел и пренебрежительно усмехнулся.

— Этот Злати, как спичка, вспыхивает. Примазался к коммунистам, заважничал. Но я вам говорю, не могут нас так просто выселить, и водохранилище не так-то легко строится. Мало, что ли, с нас берет государство? Знаешь, сколько картошки и молока я должен сдать в этом году?

— Тебе есть что сдавать, — отозвался Петрун. — А у меня ничего нет, что я сдам?

— Что ж, из-за этого государства нам теперь ноги протянуть? — не замолкал Никола.

— Много ты протягивал!

— Ну да ладно. Еще немного потерпеть осталось. А там сторицей им отплатится. — Дражев оглянулся, наклонился к сидящим на скамье и понизил голос: — В октябре начнут — по радио передавали.

— Я пустые сплетни не слушаю, — рассердился дед Стоил. — Может, ты и знаешь побольше меня, и радио слушаешь, да я тебе скажу: не обманывай ты себя этими бреднями.

Разговор этот беспокоил Петруна. Сам он верил Дражеву, но не хотел, чтобы их видели вместе.

— Пойду-ка и я в читальню, погляжу, что там делается. Может, буду работать на стройке. Почему бы и нет?

Один за другим все разошлись. Кто в читальню, кто в закусочную или домой. Стайками возвращались с гулянья девушки. На некотором расстоянии от них шли парни, перебрасывались шуточками. Девушки смеялись, прикрывая рот ладонью, а какая-нибудь посмелее оборачивалась и отвечала. Молодой задорный смех далеко разносился в тишине теплого вечера.

На скамье остались только Дед Стоил и Никола Дражев.

— Послушай, Никола! Ты моложе меня лет на девять-десять. Был я на твоих крестинах. Отец мой работал с твоим отцом, потом разделились. Не поладили. И мы с тобой не ладили и никогда не поладим. Одно тебе скажу: держи ты язык за зубами, коли бог умом обидел. Наплачешься из-за своего языка.

— А ты меня не пугай, Стоил. Вижу я, давно вижу: и ты продался этим.

Дед Стоил встал.

— Неизвестно, кто кому продался! Но подумай хорошенько, Никола. Тебе тоже далеко не уехать. Иное не забывается. Люди все помнят и не простят. А ты сам хорошо знаешь, сколько натворил.

Дед Стоил побрел домой. Теперь он нащупывал дорогу палкой, чтобы не споткнуться в темноте, и ворчал: «Есть села, где улицы освещают электричеством. Светло, как средь бела дня. А может, эта стройка и к добру — людям лучше жить станет? Но почему должно пропасть наше село? Непонятно мне, от чего больше пользы — от водохранилища или от нашего села. Строить большой дом на гнилом фундаменте — ничего не выйдет. Обвалится. Нужен новый фундамент, крепкий, как полагается для большой постройки. Говорят, теперь закладывается фундамент нового. Меняется жизнь, ничего против этого не скажешь. Но почему этим самым фундаментом должно стать именно наше село?»

Улицу перерезали полосы света. Он лился из окон читальни.

Дед Стоил повернул туда. Он любил все услышать и увидеть сам, а потом хорошенько обдумать, взвесить.