Вблизи Софии

26

Столовая помещалась в большом зале, где по вечерам демонстрировались фильмы. Сейчас за длинными столами и тут и там уже уселись самые нетерпеливые и ждали, когда наступит время обеда. У черной доски рядом с кассой толпились рабочие, читая меню.

В другом конце зала через широкое раздаточное окно были видны огромные котлы. Зеленые крышки легонько приподнимались, и вырывавшийся пар окутывал толстого повара, на котором едва сходились завязки белого фартука. Дядюшка Никола с черпаком в руке не сводил глаз с часов. Он не обращал никакого внимания на собравшихся у окна рабочих, а внимательно следил, как большая стрелка приближается к маленькой. Еще немного, и они сойдутся.

Среди мужчин, ожидающих обеда, был и Дурхан. В этот день красили общежитие, и каждому пришлось самому подумать об обеде.

— Дядя Коля, налей мне, пожалуйста. Я во вторую смену. Опоздаю.

— Смена начнется через два часа. Времени тебе хватит. А до двенадцати еще три минуты.

— Да у меня тут одно дело есть до работы, — смущенно, тихим голосом упрашивал парень, а глаза его, большие и влажные, как у серны, глядели умоляюще.

— Нельзя, — повар поднял черпак. — Нельзя, пусть хоть твой отец придет, и ему откажу. Подождешь, ничего с тобой не случится.

— От нас требуют, чтобы мы работали сверх плана, — отозвался другой, — а ты не можешь начать раньше.

— Хоть бы суп роздали, а то стынет уже.

Тем, кто ждал, казалось, что большая черная стрелка застыла на месте.

— Вот теперь поговорим, — торжественно произнес наконец дядя Никола, взял глубокую тарелку и помешал черпаком в большой зеленой кастрюле.

Дурхан получил тарелку супа и сел за свободный столик. Киро принес хлеб и пошел за своей порцией. Столовая наполнялась. Бригадир Спас, работавший теперь в Буковице, подсел к ним. Георги подобрал все из тарелки, сделал последний глоток, собрал крошки в ладонь и отправил их в рот.

— Ну, Георги, наелся?

Рабочий из туннеля улыбнулся:

— Ничего, опрокинул тарелочку.

Он вылил в стакан оставшийся лимонад и одним духом выпил.

Спас удивленно поглядел на пустую бутылку:

— Ты что же, Георги, пить бросил?

— Знаешь, что я себе скажу? Надоело мне выслушивать критику на собраниях. Уже два месяца капли вина во рту не было и не будет. А то ведь только и слышишь: хороший производственник, но приходит на работу выпивши. Я себе и сказал: «Человек ты или скотина, чтоб над тобой люди смеялись?» А ты чего ж не обедаешь?

— Да я не голоден. Вечером в Буковице у нас было торжество по случаю первых ста метров, пройденных в обоих направлениях. В одном даже больше — метров сто двадцать будет. Так вот устроили вечеринку. Чего там только не было! Даже шашлык.

Спас довольно покрутил головой, а его курносый нос, казалось, еще вдыхал приятный запах.

— Столовую у вас открыли?

— Давно. Интересно у нас получается. Сначала ничего не было. Работа совсем не двигалась. На курсах учились, водопровод прокладывали, готовились, организовывали. Проходит месяц-другой, а до настоящего дела не доберемся. Я приуныл даже. А инженер Евтимов говорит: «Ничего, что сейчас медлим. Подготовка — важное дело. Потом перегоним тех, кто в туннеле работает». И вот наконец взялись, и работа пошла, как по маслу. Понимающий наш инженер, дело хорошо знает. Теперь его все признают, не то что раньше.

— А у нас опять не ладится. Три месяца все одну трубу чинили. Я хотел в село уйти, сейчас там помочь нужно. Но как я тут брошу? Ведь мы парторгу обещали, что никто не уйдет, пока не наладим. Неудобно как-то.

— Да, я тоже подумывал уйти ненадолго. Жена одна осталась хозяйничать. За что ей там сначала приняться? Трудодни вырабатывать или за детишками смотреть?

— Значит, и ты в село не пойдешь?

— Как же уйти? — сказал Спас, проводя рукой по жестким русым волосам. — Разве что когда наладим работу, а сейчас очень трудная пора. Мягкая глина, крошится, как брынза. Потом, инженер говорит, примемся за скалу. Может, тогда удастся ненадолго съездить. Я им письмо написал. Только что послал. А сердце все болит: как там хозяйство? Во сне вижу наше поле. Теперь оно в кооперативе.

— Внимание! — раздался голос из громкоговорителя. Все замолчали. В этот час радиоузел сообщал, кто отличился за прошедшую неделю.

— Ишь, опять бригада Момчила!

— Это хорошо, — сказал Спас. — Но почему о нас, с Буковицы, никогда не говорят? Ребята порадуются, когда о них скажут. С большой охотой работают, не хуже ударников.

— Пусть работают, это им зачтется.

— Зачтется-то, конечно, зачтется, да обидно. Мы там на шахте совсем оторваны, на нас внимания никто не обращает.

Дурхан уже хотел уходить, но остался послушать сообщение. Когда упомянули их бригаду, он покраснел и опустил голову, хотя никто и не смотрел на него. Их часто хвалили, и он каждый раз радовался. Да и как не радоваться? Кем был Дурхан, пока не пришел на стройку? Кто о нем слыхал? Он рано остался без отца и не смог даже выучиться читать и писать. А теперь он и читать умеет, и специальность у него есть, и каждый его знает и уважает. В газетах о нем писали, даже в Советском Союзе. Но порой ему бывало очень грустно. Особенно с тех пор, как к Ивану Ушеву приехала жена. Халиме никогда бы не решилась на это. Да и мать не пустит. А он показал бы ей, где работает, рассказал бы, как он первый перекрывал реку. Пусть видит, какие чудеса они совершили.

— Киро, пора.

Киро не замечал, что Дурхан дергает его за рукав, не слышал его слов. В дверях показалась Таня. Она кого-то искала. Киро приподнялся и опять сел.

— Пошли, — повторил Дурхан.

— Иди, торопиться некуда.

— Я по часам вижу, — добродушно сказал Дурхан, удивленный поведением товарища.

— И я вижу…

Киро не договорил. Таня подошла к их столу, как всегда, пошутила:

— О, все ударники собрались. Значит, только меня недостает.

Из-за соседнего стола ее окликнули:

— Таня, ты там радиоузлом занимаешься, что же вы о нас никогда не вспомните? Разве только Момчил ударник? В эту неделю наша бригада вперед вышла.

— Лучше, если о нас не будут говорить, — отозвался другой, — а то, глядишь, сядем в лужу.

— Неправильно. Почему же сядем? А может быть, отличимся? Как знать, кому что писано?

Все засмеялись. Только Таня едва улыбнулась. С тех пор как Сиджимков накинулся на нее в кустах, она держалась настороженно. И как она не поняла с самого начала, что он за человек? А все из-за тщеславия — кинозвездой захотела стать! Пусть все видят, какая она ловкая и умелая. Мало ей, что о ней писали, что фотографии были в газетах. Нет, думала, о ней еще и фильм сделают. И, кроме того, ей льстило, что Сиджимков окончил институт. Но как знать, не было ли и это ложью? Он ведь выдавал себя за холостого, а потом она узнала, что у него есть жена. А вот Киро, такой работящий и добрый, глаз с нее не спускает, а к нему она относится свысока. Считает себя выше его…

Дедушка Гьоне был на шоссе. Он разгребал кучу песка и бросал его в сторону. Лопата была ему явно не по росту. Он поворачивался то туда, то сюда, но не спускал глаз с приближающегося рабочего. Старик приметил его еще издали: знаю, что за птица, и давно за ним следил.

Таня остановилась поговорить с Гьоне. Но он подмигнул ей — молчи. Таня сообразила, что нужно остаться. Что-то произойдет. И все же она не могла удержаться от улыбки. Свисающие брови, растрепанные усы и седые волосы, торчавшие из-под шапки, делали деда похожим на лохматого пса.

Рабочий был уже близко, котомка болталась у него за плечами. Чувствовалось, что ему хотелось бы проскользнуть незаметно. Но дедушка Гьоне остановил его.

— Что у тебя в узелке?

Крестьянин смутился на миг и отпрянул. Потом поспешил принять независимый вид.

— А тебе что за дело до этого?

— Ну, ну! Я тут и вахтер и сторож. Мне за это жалованье платят. Это моя работа — знать, кто что приносит и выносит. Давай узел, — дедушка Гьоне протянул руку.

— Не трогай меня, — закричал рабочий, — рис рассыплешь!

По дороге непрерывным потоком шли люди. Двое рабочих, несших какое-то колесо на железном шесте, остановились передохнуть.

— Ты чего буянишь? Дай человеку посмотреть. Это же его обязанность.

— Пусть смотрит! — зло ответил рабочий. — А чего там смотреть? Рису купил в магазине, несу домой.

Дедушка Гьоне заглянул в узел: в самом деле рис. Но почему так много? Он засунул руку глубже и нащупал что-то круглое. Вытащил одну за другой три электрические лампочки.

— А вот это тоже рис?

— Гляди-ка, уж чересчур крупный! — засмеялись рабочие, подняли колесо и пошли дальше.

По дороге шли еще двое, слегка покачиваясь.

— О-оставь ч-человека! — забормотал один.

— Не поддавайся, друг, — сказал другой, державшийся увереннее. — Чего пристал к человеку? — угрожающе обратился он к дедушке Гьоне. — Невидаль какая! Твои они, что ли?

— Не мои и не твои, — крикнул старик, приосанился и воткнул лопату в землю. Ее ручка доходила ему почти до шапки. — Это государственное, понимаешь? Я тут для того и поставлен, чтоб задерживать таких вот прощелыг, вроде этого.

— Так вот почему «перегорали» лампочки в туннеле! — грустно сказала Таня. — И зачем они тебе? У вас в селе нет электричества и не будет. Ведь вы же переселяетесь?

— Да нужно же в Софию готовиться, — признался задержанный.

— Вот негодяй! — крикнул дедушка Гьоне ему вслед. — Хорошо, что я тут сегодня был. Палец у меня нарывал, так инженер дал мне отпуск на два дня. Тут в аптеке мне его перевязали. А вчера вечером старуха говорит: дай я тебя вылечу. Заварила щелочной воды, налила в консервную банку и велела опустить руку. Утром просыпаюсь — ничего нет. Ну зачем, говорю, мне отпуск? Пойду на работу. Вот я и вернулся. А моя старуха — она умеет лечить.

Все разошлись, а дедушка Гьоне все рассказывал и похваливал свою старуху.