Буридан

IX. ГЛАВА, КОТОРАЯ ЯВЛЯЕТСЯ ПРОДОЛЖЕНИЕМ ПРЕДЫДУЩЕЙ

Тот день, о котором идет речь, выдался ужасным для Буридана. Неудача, которую он потерпел в Тампле, нанесла сокрушительный удар по его рассудку, временами слишко остро реагирующему как на радости, так и на невзгоды. Черт возьми! Он не только не сумел вызволить Филиппа из рук Валуа, но еще и потерял в этой суматохе Готье!

Ему нравились мягкость и поэтическая меланхолия Филиппа. Нравились ему и беспечность, залихватская удаль Готье. Сколько раз с первым он долгие часы проводил за разговорами, где каждый из них строил собственные планы на будущее, планы, которые в двадцать лет есть не что иное, как мечты о сильном чувстве, любви, которую предстоит обресть однажды и навсегда! А уж сколько раз со вторым он весело осушал бутылочку-другую в каком-нибудь кабачке!.. В Филиппе он всегда находил душу верную и преданную, надежного друга, который не утомляет нас своими советами, смеется вместе с нами, когда нам весело, и плачет, когда грустно; в Готье — надежного и беззаботного товарища, превосходного фехтовальщика, который выступал в качестве секунданта во всех его дуэлях.

Лишившись Филиппа и Готье, Буридан чувствовал себя одиноким и отчаявшимся, поэтому весь этот день он провел в своей комнате, то обдумывая новый план нападения, то терзаясь мыслью, что его несчастных друзей уже никак не спасти.

Вечер наступил совсем незаметно.

Буридан отвлекся от своих мыслей, когда комната внезапно осветилась.

— Кто там еще? — проворчал он.

— Я, сеньор Буридан, — произнес голос Бигорна.

Ланселот вошел и поставил на стол два канделябра.

— Чего нужно? — грубо вопросил юноша.

— Решил, что немного света вам не помешает, только и всего! — отвечал Бигорн.

— И без тебя все вижу, все понимаю, — огрызнулся Буридан с еще большей резкостью.

— Ба! — всплеснул руками Ланселот. — А я и не говорил, что принес просвет вашим мозгам. Но какого черта сидеть в темноте? Ночь, конечно, — превосходный советчик, но, как правило, очень печальный. Да здравствует свет! Пока вы видите хотя бы кончик своего носа, ваш разум, быть может, тоже рассмотрит кончик носа какого-нибудь силлогизма. А, как известно, логика, глубокоуважаемый доктор.

— Почему бы тебе, пустозвону, и не заткнуться? — резко оборвал его Буридан. — Надоели уже эти твои убогие шутки!

— Ого! — молвил Бигорн. — Да вы сегодня такой же резкий, рогатый и возмущенный, каким, должно быть, был сам дьявол в тот день, когда надеялся утащить мою тушу к себе в преисподнюю, и когда, благодаря вам, я посмеялся над мэтром Каплюшем. Шутка шутке рознь. Вот та, например, которую позволил себе Ганс, король Арго, заколов себя на глазах у славного короля Людовика Сварливого, кажется мне отвратительной, и я даю вам слово, что никогда не стану шутить таким образом.

— Да, жаль беднягу! — вздохнул Буридан, вздрогнув. — Он был так отважен и великодушен! Знаешь ли, этот король бродяг оказался человеком куда более сердечным, чем некоторые знатные сеньоры, которых я мог бы сейчас назвать!

— Не стоит! — сказал Бигорн.

— И умер как настоящий храбрец! — задумчиво проговорил Буридан.

— Хм, дурная вышла шутка. А вот вам удастся просто замечательная, если вы подниметесь из этого кресла, в котором сидите, словно статуя, похожий на святого Варнаву у портика церкви Сент-Эсташ, и проследуете за мной в нижний зал, где вас ждет зрелище, которое быстро вернет вам жажду жизни. Черт возьми! Да, нас победили, разбили наголову, но мы еще возьмем реванш.

— О каком зрелище идет речь? — спросил Буридан.

— Пойдемте, и сами все увидите.

Буридан пожал плечами и решил спуститься с Бигорном в нижний зал, где, возможно, смутно надеялся увидеть одного из тех, по ком так скучал. Ланселот уже приучил его к своим сюрпризам.

Но в качестве зрелища — и зрелища, следует признать, весьма интересного — он увидел лишь ярко освещенный двумя канделябрами стол, который просто ожидал сотрапезников. Из оных в данный момент в зале присутствовали только Гийом Бурраск и Рике Одрио. На столе сверкали оловянные и фаянсовые тарелки. Несколько пузатых кувшинов содержали вина самых лучших марок — судя по тем умиленным взглядам, которые бросали на них император Галилеи и король Базоши, правители хоть и свергнутые, но не лишившиеся вместе с троном еще и аппетита.

Завидев Буридана, друзья издали радостный вопль и хором воскликнули:

— К столу!

Буридан покачал головой. Гийом взял его за руку и подвел к буфету, заставленному вкуснейшими блюдами.

— Буридан, — сказал он серьезно, — если ты намерен заморить нас голодом, так и скажи, чтобы мы могли хотя бы исповедоваться и умереть как положено.

— Что ты хочешь этим сказать, Гийом?

— Он хочет сказать, — подал голос Рике, — и мы хотим сказать, что поклялись не садиться за стол, пока за него не сядешь ты. Понюхай, как пахнет этот окорок косули.

— Или вот эта дичь, — продолжал Гийом, — которая, должно быть, поджаривалась в глотке Юпитера, бога чревоугодия.

— А ты уверен, дружище, — сказал Рике, — что Юпитер был богом чревоугодия?

— Если и не был, — промолвил Гийом, — то вполне заслуживал того, чтобы быть — тот еще был обжора. Все они, боги, были обжорами, что еще раз доказывает, что обжорство по природе своей божественно.

Буридан рассмеялся, и Бигорн воскликнул:

— Всё, я разделываю дичь!

Гийом и Рике были уже за столом, и, принюхавшись к ароматам этих прекрасных блюд, Буридан, несмотря на искренние страдания, тоже почувствовал, что начинает смягчаться.

— В конце концов, — пробормотал он, — действительно, жестоко уморить голодом оставшихся у меня друзей под тем лишь предлогом, что двоих из них я уже потерял.

— И потом, — заметил Гийом, — если мы должны будем еще сражаться, не можем же мы броситься в бой натощак.

— К тому же, — проговорил Рике с полным ртом, — должен признаться, что когда я не поужинал, стоит даже ребенку дунуть — и я упаду.

То был пир, достойный этих веселых товарищей, и Буридан тоже в нем поучаствовал, да так, что когда опустела лишь половина кувшинов, юноша вновь, неизвестно отчего, обрел надежду. Однако время от времени он все же бормотал:

— Бедный Филипп!

И тогда Бигорн отвечал:

— Мессир Филипп д'Онэ, возможно, из нас всех — самый счастливый. На то есть причина: он умрет за ту, которую любит, что само по себе достойно уважения.

— Заткнись, презренный! — ворчал Буридан. — Я запрещаю тебе смеяться по поводу этого несчастного дворянина… Бедный Готье! — добавил он.

— Да уж, такого выпивоху — еще поискать! — кивнул Гийом с гримасой сожаления и опустошил кубок.

— Согласен, — откликался Рике, — в этом с ним мало кто мог сравниться. Как-то раз, в «Бочонке пива», я видел, как он перепил сразу десятерых, которые уже валялись под столами, когда он еще заказывал себе, на дорожку, последнюю кружку.

Так — за едой, питьем и восхвалением благородных братьев д'Онэ — и протекало время. Внезапно дверь открылась. Вошел некий человек, из местных бродяг, и сказал:

— Капитан, мы привели вам добычу.

— Мужчину или женщину? — спросил Ланселот Бигорн.

— Ты хоть оставил ему его экю, а? — произнес Гийом. — Так как, знаешь ли, отныне в сем достойном королевстве Арго обыском пленников заведую я.

— Зачем нам экю? — уже заплетающимся языком проговорил Рике. — Здесь же не «Флер де Лис», где нужно только платить, и всегда платить.

— Веди свою добычу, — сказал Буридан мрачным голосом и, вздохнув, проворчал себе под нос: — Думал ли я когда-нибудь, что мне придется здесь, во Дворе чудес, заниматься добычей всяких воров и грабителей?

В этот момент двое бродяг ввели человека и, по жесту капитана, удалились, успев напоследок обвести восторженным взором стол.

— Кто ты? — спросил у человека Буридан.

Тот отвечал:

— Меня зовут Тристан, и я верный слуга монсеньора Ангеррана де Мариньи.

Буридан вздрогнул при этих словах, вскочил на ноги, а Рике и Одрио подхватили шпаги, которые отстегнули, усаживаясь за стол. Что до Бигорна, то он пристально посмотрел на вновь прибывшего и пробормотал:

— Похоже, нас ждет нечто интересное.

Тристан бросил на эти окружавшие его враждебные физиономии взгляд спокойный и уверенный.

По прошествии нескольких минут тишины Буридан спросил:

— И ты здесь, вероятно, по воле твоего хозяина? Монсеньор де Мариньи, не осмеливаясь больше являться лично диктовать мне условия, теперь посылает своих верных слуг! Ну да, так он практически ничем не рискует. Что ж, говори! Что тебе велели передать мне? Должен ли я вернуть этому достойному отцу дочь, которую он не сумел защитить и которую готов был скорее, убить, нежели видеть женой такого разбойника, как я? Или, накинув на шею петлю, я должен явиться с повинной в Собор Парижской Богоматери и оттуда уже направиться к виселице, что стоит на Гревской площади? Ну же, верный слуга, объясни мне желания твоего благородного господина, но, предупреждаю, друг, будь краток.

Тристан отвечал:

— Мой благородный господин, монсеньор Ангерран де Мариньи был арестован и препровожден в Тампль.

— Арестован! — вскричали четыре товарища в один голос, но с разными интонациями.

Действительно, если у Бигорна то был крик удивления, а у Гийома с Рике — возглас радости, то Буридан встревожился: «Отец Миртиль арестован! Что она скажет? Что сделает?»

— Да, — продолжал Тристан, — мессир де Мариньи был арестован, повержен ненавидящим его графом де Валуа. Мой господин был слишком велик для нашего времени! Там, где он шел, другие утопали в его гигантской тени, будь то принцы или короли. Король Людовик был прозван своим народом Сварливым. Это означает — и я с этим согласен, — что он задира и спорщик, но также и то, что у него характер ребенка: как и все дети, он самодоволен и завистлив. Эту-то зависть, Богом клянусь, и пробудил в нем граф де Валуа. Сеньор де Мариньи поплатился за то, что создал крепкую, способную противостоять нападкам феодальных сеньоров монархию, вот только забыл сделать себя королем этой монархии. Забыл или не соизволил.

Буридан сперва выслушал эти слова верного слуги Ангеррана де Мариньи с удивлением. Внутри него все уже кипело от гнева.

— И зачем же, — произнес он наконец дрожащим голосом, — зачем же вы пришли рассказать все это мне?

— Затем, — отвечал Тристан, — что вы — жених дочери этого только что арестованного человека. Вы ему — почти родня, мессир Буридан; или мне пойти к этой благородной девушке и сказать ей: «Ваш отец арестован, ваш отец будет препровожден на Монфокон или взойдет на эшафот, я хотел поведать об этом тому, кого вы называете вашим женихом, но Жан Буридан отказался меня выслушать?»

В пиршественном зале, совсем недавно таком веселом, воцарилась тишина и удивление. Ни Бурраск, ни Одрио, ни Бигорн не посмели бросить хоть одну из своих обычных шуточек, они чувствовали, что у них на глазах происходит нечто великое и прекрасное. В манерах старого слуги не было ничего ни церемонного, ни жалостливого. Он просто излагал ситуацию, и ситуация эта была ужасной для Буридана: повержен человек, который ненавидел его и который не вызывал у Буридана в ответ ничего, кроме ненависти. И несмотря на это, Буридан не имел права радоваться падению своего врага!

Мало того что юноша не мог радоваться аресту человека, который убил бы его собственными руками, подвернись только случай, но Буридан не мог и отступить, отказаться спасти жизнь отцу Миртиль!

Он молчал, однако, в смутной надежде, что все устроится как-нибудь само по себе. Он молчал и, опустив голову, избегал смотреть в глаза слуге Мариньи.

— Жан Буридан, — промолвил тот, — я пришел сюда искать помощи. Мне уйти или остаться?

Буридан колебался недолго: вскинув голову, белый как полотно, он отвечал:

— Останьтесь!

Гийом Бурраск со всей силы приложился по столу кулаком, отчего подскочили кувшины и кубки.

Рике Одрио рассмеялся и воскликнул:

— Ну и логика, великомудрый мосье доктор! Я же говорил, Буридан, что ты просто осел!

— А ну, тихо! — гаркнул Ланселот Бигорн.

Тристан облегченно вздохнул.

— Раз уж я остаюсь, — сказал он, — значит, я могу сказать вам то, что сказать и хотел. Мессир Буридан, нам нужно переговорить наедине.

Буридан жестом предложил старику следовать за ним, и они вдвоем поднялись на второй этаж. Разговор выдался долгим. Двор чудес Тристан покинул лишь с рассветом, в то время как Буридан собрал своих товарищей на большой совет. О последствиях этого совета мы узнаем в следующей главе.