Буридан

IV. ЧТО СТАЛО С ВОСПОМИНАНИЯМИ АННЫ ДЕ ДРАМАН

Примерно в то же время, когда Симон Маленгр и Жийона искали выход из той комнаты, где их запер Бигорн, в Париже разворачивались события, о которых читатель непременно должен узнать. Для этого мы возвратимся к одному из персонажей этой истории, коим нам просто-таки жизненно необходимо заняться, пусть и на протяжении всего лишь одной главы. Мы имеем в виду Вильгельма Роллера — бывшего лучника из стражи королевы, которого Маргарита Бургундская приказала бросить в темницу, а Мабель вызволила.

Мы оставили его, получившего два удара — в спину и в грудь — кинжалом, на берегу Сены, у подножия Нельской башни: читатель даже помнит, а может, и не помнит, что Страгильдо оставил этот самый кинжал в ране, так как спешил присоединиться к королеве или же был чем-то озабочен настолько, что забыл столь ценное оружие. Деталь незначительная, но только не для нас. Вскоре читатель поймет, почему, а вместе с тем найдет и очередное подтверждение той банальной истине, утверждающей, что маленькие причины могут порождать большие последствия.

Дело в том, что кинжал этот Страгильдо получил от Маргариты Бургундской. Рукоять его была из чеканного серебра.

Так или иначе, но Вильгельм Роллер пролежал без движения и внешних признаков жизни примерно с полчаса, когда мимо, несмотря на ранний час, проходил какой-то бедняга, один из тех, про которых тогда говорили, что у них нет ни кола, ни двора, да и сейчас бы назвали попросту бездомным бродягой. В принципе, это одно и то же, за тем лишь небольшим исключением, что в те варварские времена подобный бедняга имел право спокойно бродить по городу и даже прикорнуть у какой-нибудь двери, положив голову на межевой камень. Ему не грозил никакой арест, тогда как в нашу, более изысканную эпоху сам факт того, что у тебя нет постоянного жилья, является правонарушением, которое наши отчие законы наказывают тюрьмой.

Брел, значит, этот несчастный себе по берегу, брел, но у Нельской башни вдруг остановился и произнес:

— Гляди-ка! Мертвяк!

Восклицание это было преисполнено не столько удивления, сколько надежды на нежданную прибыль.

И действительно: едва этот бродяга заметил безжизненное тело несчастного швейцарца, как его насупленное и бледное от голода лицо просияло, и он тотчас же направился к трупу, который и принялся неспешно обыскивать.

Но вскоре радость, еще мгновение назад озарявшая эту физиономию, сменилась отчаянием: в карманах швейцарца ничего не обнаружилось.

Человек, который производил осмотр, стоя на коленях, распрямился и тяжело вздохнул. В течение нескольких минут он с глубокой печалью смотрел на эту ничего ему не принесшую находку, затем пнул труп ногой и пробормотал:

— Мертвее мертвого. Но, похоже, я подошел слишком поздно; здесь уже и до меня побывали.

Когда он произносил эти слова, взгляд его упал на кинжал с серебряной рукоятью, и с радостным криком он вновь упал на колени.

— Точно серебряный, — пробормотал он, — бедняга не обманул моих ожиданий; нужно будет за него помолиться.

В то же время он принялся вытаскивать кинжал из раны и, счастливо закончив эту операцию, вытер лезвие об одежду убитого и внимательно осмотрел рукоять.

— Два или три экю я за него уж точно выручу, а быть может, и того больше.

Говоря так, он машинально посмотрел в лицо мертвеца и обмер: тот взирал на него пристальным взглядом.

— Хо-хо! — проговорил бродяга. — До чего ж странные у этого мертвеца манеры!

В этот момент Роллер издал слабый вздох, и человек, стремительно вскочив на ноги, отступил на несколько шагов, каждый из которых сопровождался крестным знамением. Однако же, так как раненый даже не пошевелился, бродяга вновь набрался смелости, и, когда с губ Роллера сорвался стон, сказал себе:

— Быть может, он еще не умер. Эй, друг, — добавил он, подходя ближе, — если ты еще не умер, так и скажи.

Раненый ответил парочкой неразборчивых слов.

Вышло так, что бродяга, сделавший эту зловещую находку, не был плохим человеком. Жадность и благоразумие советовали ему бежать оттуда со всех ног, оставив этого незнакомца спокойно умирать, но некая жалость его удержала. Как мог, он принялся черпать воду из Сены и брызгать в лицо раненому, который не замедлил прийти в себя.

— Что я могу для вас сделать? — спросил тогда бродяга, подтащив Роллера к основанию башни и прислонив к стене.

Швейцарцы имеют репутацию людей живучих. Нам не известно, насколько эта репутация оправданна, но в любом случае, то ли удары Страгильдо оказались слишком слабыми, то ли кинжал не пробил никакого жизненно важного органа, то ли, наконец, бравый швейцарец действительно был живуч как кошка, но, похоже, Роллер довольно-таки быстро осознал, что с ним случилось и где он находится, так как на вопрос этого человека он ответил уже более отчетливым голосом:

— Если вы христианин, то поможете мне дойти до первого дома у моста и будете вознаграждены.

— Я христианин, — отвечал бродяга, — и, если нужно, помогу вам дойти даже дальше, чем до моста. А что до вознаграждения, то не переживайте: я его уже получил.

Понял Роллер или не понял смысл этих слов — не так уж и важно. Он кивком дал человеку понять, что крайне ему признателен, и с его помощью поднялся на ноги.

На то незначительное расстояние, что отделяло их от моста, двое мужчин потратили около пары часов, — уже отцепляли цепи.

Роллер жестом указал на дом, к которому его следовало отвести; то был весьма жалкий трактир, где его знали и где он был милосердно принят хозяйкой, тогда как обнаруживший швейцарца и, так сказать, спасший его ночной странник удалился, дабы попытаться продать кинжал Страгильдо.

По истечении трех суток раны Роллера начали закрываться. Тогда он сообщил своей хозяйке, что желает уйти. Славная женщина на это заметила, что, уйдя, он обречет себя на верную смерть, но Роллер был упрям. К тому же, его мучило беспокойство: действительно, на встречу, назначенную ему Мабель в доме на кладбище, он должен был явиться еще три дня назад. Да и снедавшая швейцарца жажда возмездия еще более обострилась — он ни секунды не сомневался в том, что удары кинжалом ему нанес какой-нибудь слуга Маргариты. Роллер с трудом оделся, вышел, отказавшись от любой помощи, и с горем пополам добрался до жилища Мабель. Добрался через сутки после того, как Мабель и Миртиль уехали из Парижа.

Сделав над собой усилие, швейцарец сумел подавить слабость и принялся обыскивать комнату, которая служила Мабель лабораторией в то время, когда та готовила приворотное зелье.

Мы не станем перечислять, сколько обмороков перенес несчастный в тот день, скажем лишь, что по мере того, как он чувствовал, что жизнь его оставляет, его жажда мести становилась все более и более неистовой.

Мабель говорила, что передаст ему доказательства неверности Маргариты. Но Мабель сейчас здесь не было, и, возможно, ждать ее будет напрасно. Стало быть, он должен немедленно разыскать эти бумаги и действовать в одиночку, пока еще жив.

К концу дня — истощенный, дрожащий от лихорадки, с изможденным от боли лицом — он готов был уже отказаться от этой мысли, когда вдруг, движимый последним инстинктом, обнаружил ту нишу, из которой Симон Маленгр вытащил Миртиль.

В нише стоял кофр, который Мабель опустошила перед отьездом.

Но Мабель оставила кофр открытым, как, впрочем, и саму нишу!

Возможно, она хотела, чтобы тому, кто явится в этот дом и поднимется в эту комнату, они непременно бросились в глаза: сначала — ниша, а затем — и кофр.

В глубине сундука Вильгельм нашел тяжелый свиток пергамента и три или четыре золотых экю, забытые Мабель. Швейцарец взял экю и свиток, завернутый в бумагу, на которой были написаны несколько строчек. Затем, спотыкаясь, держась за стены, он спустился и двинулся вдоль кладбища Невинных по направлению к Лувру.

Сгущались сумерки. Окрестности были пустынны.

Почувствовав себя плохо, Роллер прислонился к ограде. Он понимал, что умирает.

— Боже Всемогущий, — прошептал швейцарец, — еще час, дай мне еще час, а уж потом, если пожелаешь, открой мне двери преисподней.

Роллер пожирал глазами написанные на бумаге строки. Но бедолага не умел читать.

— Это должно быть то самое!.. — проворчал швейцарец. — Но если я ошибся, если здесь что-то незначительное, если я умру, не найдя, не отомстив за себя.

В этот момент он увидел человека, который — шапка набекрень, рапира болтается между ног — орал что-то во все горло.

Роллер подал ему знак, и человек, прервав свою песню, подошел ближе.

— Вы читать умеете? — спросил Роллер.

— И даже писать! И доказательством тому служит то, что я на протяжении пяти лет посещал в Сорбонне уроки знаменитого доктора Шелье. Вот и сейчас иду в таверну «Ученый осел», где у меня открыт кредит.

Роллер разжал руку и сказал:

— Возьмите!

Человек с рапирой вытаращил восторженные глаза и схватил золотые экю, которые представляли для него целое состояние.

— Что нужно делать? — вопросил он дрожащим голосом. — У вас есть какой-то враг, от которого я должен вас избавить? Или эти благородные золотые монеты — плата за то, чтобы я отправил для вас на тот свет какого-нибудь ревнивого мужа? Вероятно, именно этот муженек и привел в вас в то состояние, в котором я вас вижу.

— Прочтите то, что написано на этой бумаге, — произнес Роллер.

И он поднес свиток к глазам студента, но из рук не выпустил.

— И что потом? — удивился тот.

— Потом? Это все. Прочтите, и эти экю — ваши.

Судя по всему, студент себя немного перехвалил, так как на то, чтобы расшифровать пару строк, у него ушло целых десять минут.

— Понял! — победоносно воскликнул он наконец.

— Читайте же! — пробормотал Роллер, судорожно дрожа.

Студент прочел:

— «Воспоминания госпожи де Драман касательно событий, которые происходили в Нельской башне».

Роллер захрипел от радости и знаком показал человеку, что тот может идти.

Студент не заставил повторять это приглашение дважды и удалился, или, скорее, унес ноги, опасаясь, как бы незнакомец не пожалел о своей щедрости.

Роллер с трудом двинулся дальше, крепко зажав в руке свиток.

«Только бы дойти до Лувра прежде, чем меня настигнет смерть», — думал он.

Но, пройдя шагов пятьдесят, швейцарец почувствовал, что теряет сознание.

Он находился на достаточно оживленной улице, занятой по большей [4] части кузнецами, из чьих ярко освещенных в спускающихся сумерках мастерских доносился серебристый звон бьющихся о наковальни молотов. И, столь близко расположенная от зловещего и уединенного кладбища Невинных, эта веселая улица казалась дорогой, что ведет от смерти к жизни. Тогда она называлась улицей Шарронри, или улицей Тележников.

На мгновение Роллер даже оживился. Ему словно передалась радость кузнецов, которые ковали железо, распевая песни, как то было принято в их професси и, — вероятно, пение помогало бить молотом в такт.

Но силы его уже оставляли, обе раны кровоточили. Понимая, что вместе с кровью из него выходит и жизнь, несчастный направился к ближайшей кузнице, чтобы попросить о помощи. Неожиданно колени его подкосились и он упал в лужу в тот самый миг, когда на другом конце улицы появился многочисленный конный отряд.

Возглавлял отряд статным мужчиной, восседавший на одном из тех крупных нормандских скакунов, которые сейчас используются лишь в качестве тягловой силы, а тогда считались слишком хрупкими для веса, который представлял закованный в доспехи всадник.

Человек этот ехал немного впереди своего эскорта; понуро опущенная голова, выпущенные из рук поводья, тяжелые вздохи, что слетали с его губ, свидетельствовали о том, что предводителя отряда одолевают какие-то мрачные мысли. Внезапно его лошадь резко остановилась.

Всадник, казалось, пробудился от тягостного сна и лишь тогда заметил раненого, которого едва не раздавил его конь. Он уже хотел было проехать мимо с тем ожесточенным безразличием, которое бывалые вояки питают к подобного рода инцидентам, но несколько слов раненого заставили его вздрогнуть. Всадник спешился и склонился над раненным:

— Вы говорите, что знаете меня?

— Да.

— Хотите сообщить мне нечто важное, касающееся короля?

— Да.

— Говорите же, я вас слушаю.

Роллер колебался. Он бросил на человека в латах жадный взгляд, словно для того, чтобы, в последнем усилии, попытаться прочесть его мысли.

— Правда ли, — прошептал он наконец, собирая все свои силы, — правда ли, монсеньор, что вы ненавидите королеву, как о том поговаривают в Лувре?

— Так поговаривают в Лувре? — промолвил, нахмурившись, тот, кого Роллер назвал монсеньором.

— Я умираю, — прохрипел швейцарец, — так что вы можете доверить мне свою тайну, какой бы ужасной она ни была… Но, если вы не ответите, я ничего не скажу. Поспешите: через несколько секунд будет уже поздно.

Роллер, который до того приподнялся на локте, снова упал в лужу.

Стоявший окинул подозрительным взглядом человека на земле и увидел, что бледное лицо несчастного уже затягивает своей пеленой смерть. Руки раненого были холодными. Человек в латах наклонился еще ниже и прошептал:

— Ты спрашиваешь, ненавижу ли я королеву?

— Да, я спрашиваю именно это, а задать подобный вопрос, забыв про ваше земное могущество, может лишь тот, кто уже готов предстать перед Всемогущим Господом нашим, королем королей.

Глаза монсеньора блеснули.

— Что ж, — сказал он, — то, что ты слышал, правда: я ненавижу ту, которую ты назвал. А теперь — говори.

Умирающий сделал последнее усилие, но, понимая, вероятно, что не успеет сказать все, он протянул латнику свиток и прохрипел:

— Возьмите это. О, как бы я хотел сам отнести его королю!.. Но раз уж.

Слова замерли на его устах, с которых слетали теперь лишь невнятные стоны.

Эта агония на улице, освещенной огнями кузниц, под звуки песен и молотков, эта агония человека, лежащего в луже, тогда как в нескольких шагах от него, прямые и неподвижные, ожидали всадники эскорта, — то была странная картина.

Она длилась минут десять.

Неожиданно Роллер издал ужасный крик, чуть приподнялся, бросил на человека в латах отчаянный взгляд и обмяк.

Монсеньор опустил глаза на свиток пергамента и прочел:

Латник побледнел, словно труп, что лежал у его ног.

Тот, кого назвали монсеньором, в последний раз склонился над поверженным, дотронулся до его груди, дабы удостовериться, что этот человек умер, затем, спрятав свиток пергамента под плащом, запрыгнул в седло и — еще более задумчивый, еще более мрачный — продолжил свой путь.

Всадником в латах был Ангерран де Мариньи…