Буридан

XVIII. ГЛАВА, В КОТОРОЙ РЕЧЬ ПОЙДЕТ О ШКАТУЛКЕ, СВИСТКЕ И ЗАНАВЕСКЕ

В тот же вечер, в назначенный час, Маленгр с нетерпением, к коему примешивались уверенность и сомнение, ждал Жийону в нижнем зале Ла-Куртий-о-Роз.

— О! Она придет, — шептал он, — придет, я в этом убежден. Она чувствует, что нуждается во мне, чтобы бежать, и потом, я ее так напугал, что она не может не прийти. Ха! Но не ее ли я вижу вон там?.. Да, так и есть. Наконец-то!.. Вот и наступил час расплаты!..

Действительно, то была Жийона, точная, как часы. Закутанная в широкий черный плащ, она шла медленно, осторожно.

Маленгр бросился ей навстречу и тщательно запер за ней внутренние засовы ворот.

— Видишь, Симон, — сказала Жийона, — я и на минуту не опоздала.

— Да я и не сомневался в том, что ты придешь вовремя, — отвечал Маленгр, ухмыльнувшись.

Он выглядел чересчур веселым; Жийоне даже показалось, что она никогда прежде таким радостным его и не видела.

— Принесла свои деньги? — спросил Симон не без некоторого беспокойства.

Ничего не говоря, она приоткрыла плащ и продемонстрировала внушительных размеров шкатулку, которую держала под мышкой.

— Позволь я тебе помогу, должно быть, она тяжелая, такая-то шкатулочка, особенно для столь хрупкой женщины, как ты, моя милая Жийона.

При этих словах в глазах его воспылал огонь вожделения, и он рассмеялся прерывистым смехом.

Он уже протягивал руки, чтобы схватить вожделенную шкатулку, но Жийона прижала ее к груди, словно мать, защищающая свое дитя, и сказала:

— Нет-нет, я прекрасно донесу ее и сама.

Не настаивая, он промолвил:

— Как скажешь, дорогая, я просто хотел оказать тебе услугу. Но что мы стоим в саду, пройдем-ка в дом.

Уверенный в том, что никуда она не денется, и желая ее успокоить, Маленгр первым направился к дому.

Жийона покорно последовала за ним и вошла в тот зал, где некогда шпионила и предавала бедную Миртиль. Едва она переступила через порог, Симон тщательно запер на засовы и эту дверь, после чего поспешил пояснить:

— На всякий случай, сама понимаешь, мало ли что может произойти?

Жийону вдруг посетила доселе не приходившая в голову мысль, что она может угодить в ловушку. Симон же, все такой же веселый, заискивающе пробормотал:

— Подожди, я зажгу свечу… в это время года быстро темнеет… Вот, теперь я хоть вижу твои глаза. Как же мне нравится смотреть в твои глаза, моя милая Жийона. Присаживайся, раздевайся, мы же здесь дома, и никто нас не побеспокоит. Подумать только: логово ведьмы, брр!.. Да сюда ни единая живая душа не осмелится зайти.

Он продолжал смеяться, потирая руки с неподдельным ликованием.

Маленгр сел довольно-таки далеко от Жийоны, напротив, и — то ли случайно, то ли преднамеренно — прямо у двери, и, положив обе руки на эфес шпаги (так как он запасся оружием), уперся в них подбородком и смотрел на нее, смеясь.

И от этого смеха, скорее, даже хрипа, больше похожего на скрежетание ударяющихся одна о другую косточек, Жийона опять начала испытывать чувство какой-то необъяснимой тревоги.

Она сидела на краешке стула, со смутным беспокойством обводя взглядом зал, который, однако же, знала лучше, чем кто-либо, обеими руками вцепившись в стоявшую у нее на коленях шкатулку.

Он же смотрел на нее, все так же смеясь, и, словно зачорованный, промолвил:

— Значит, пришла все-таки?..

— Ну да, — удивленно сказала она. — Разве мы не договаривались?

— Что ж, я рад, — произнес он, отвечая скорее на собственные мысли, нежели на то, что говорила она.

— Я тоже рада, — сказала Жийона, не особо понимая, что говорит, — столь странным ей казалось поведение Маленгра.

«Уж не сошел ли он с ума? — думала она. — Черт, случалось и не такое. Он был тщеславен, этот Симон, и, возможно, печаль от потери положения при монсеньоре, унижение от бегства, крушение планов на будущее. Но, кстати, мы ведь здесь именно для того, чтобы бежать. Быть может, стоит поторопиться».

И она промолвила вслух:

— Что-то я не вижу твоей кубышки, тогда как я свою принесла, и, возможно, нам следует как можно скорее приступить к дележу.

— Моей кубышки? — сказал Маленгр, казалось, наконец очнувшись от этого подобия сна. — Я ее еще не выкопал.

— А! — только и сказала Жийона.

И взгляд ее сделался холодным, руки еще сильнее вцепились в шкатулку, словно для того, чтобы защитить ее от любого нападения.

— Но это ерунда, моя милая Жийона, мы всегда можем начать с того, что проверим содержимое твоей, а потом я схожу за своей.

— Почему бы не сходить сейчас же, Симон? Так нам придется выполнить всего одну операцию.

— Не волнуйся, операция действительно будет всего одна. Давай-ка взглянем, что в этой красивой шкатулочке.

— Ты не получишь мою шкатулку, пока не принесешь и поставишь передо мной свою собственную кубышку.

— Как!.. Ты настолько мне не доверяешь?.. Это нехорошо, знаешь ли. Что ж, вот мой кошелек, который я показывал тебе утром. Посмотри, какие чудесные золотые монеты, Жийона. И, знаешь ли, я их проверял — а хочешь, и сама проверь — это чистое золото, высшей пробы, и не той чеканки, что была при покойном короле Филиппе, да будет земля ему пухом, неважный был из него чеканщик. Можешь взглянуть, Жийона, можешь проверить, пересчитать. Я не такой, как ты, я людям доверяю.

При виде разложенного на столе, прямо перед ней, золота Жийона не смогла устоять перед искушением.

Она отставила шкатулку в сторону, чтобы погрузить крючковатые пальцы в гору столь завораживающих ее прекрасных монет, и принялась проверять каждую, взвешивать на руке, а затем и пересчитывать.

Они придвинулись друг к другу, головы их соприкасались, и они оба улыбались, — то была картина одновременно и мрачная, и смешная.

— Сто! — сладострастно вздохнула Жийона. — Здесь ровно сто золотых монет.

— И ни единой меньше, — подтвердил Маленгр, — я уже пересчитал, как сама понимаешь. Хе!.. Приличная сумма, не так ли?..

Затем со щемящей тоской он добавил:

— Как подумаю, что половина всего этого — твоя. Вот зачем тебе это золото?..

Его отчаяние выглядело столь искренним, что ее недоверие начало мало-помалу таять.

— Ну, Симон, раз уж половина этого золота — моя, я могу его взять?..

— Конечно-конечно, моя милая Жийона, как только мы проверим содержимое твоей шкатулочки.

— Ладно! — проворчала старуха. — Ступай откапывай свою кубышку, так как, поверь мне, пока она не окажется здесь, на этом столе, ты до шкатулки даже не дотронешься.

— А я говорю — дотронусь, — прорычал Маленгр и ринулся на нее с кинжалом в руке.

Но Жийона, к его величайшему изумлению, позволила отнять у себя шкатулку, даже не попытавшись сопротивляться.

И, пока торжествующий Маленгр ставил шкатулку перед собой на стол, мегера подошла к расположенному за ее спиной окну, вытащила спрятанный на груди небольшой свисток и быстро поднесла к губам.

Маленгр в это время пытался открыть добычу, но обнаружил, что шкатулка заперта.

Он начал с грозным видом надвигаться на Жийону и сказал хриплым голосом:

— Ключ, давай ключ.

Крайне спокойная, Жийона бросила ему ключ.

Симон поймал его на лету и проворно вставил в замочную скважину.

В тот момент, когда он уже собирался приподнять крышку шкатулки, Жийона безмятежно промолвила:

— Прежде чем открыть, может, послушаешь меня пару секунд? Это в твоих же интересах. Сам подумай: шкатулка — у тебя, можешь немного и подождать.

Только теперь, казалось, он заметил, сколь спокойно держится его сообщница.

Действительно, до сих пор Маленгру так сильно хотелось заполучить эту шкатулку, что он совсем утратил представление о реальности.

Симон быстро смекнул, что старуха приготовила некую злую шутку, и все его чувства обострились, чтобы выяснить и расстроить ее план. Он не стал открывать шкатулку, а начал теребить нос, как делал это всегда, когда над чем-то размышлял.

— Подожду столько, сколько захочешь. — ответил он насмешливым голосом. — Говори, моя милая Жийона, времени у нас хватает.

— Так вот, слушай: тебе отлично известно, что я знаю тебя как облупленного, мой дорогой Симон, и что, зная тебя, прежде чем сюда направиться, я не могла не принять кое-каких мер предосторожности.

— Да ну?.. И что же это за меры, моя милая Жийона? — вопросил Маленгр с некоторым беспокойством.

— Сейчас узнаешь. Вместе со мной сюда явились четверо моих людей, так как, знаешь ли, Симон, у меня тоже есть люди, которых я держу под рукой и которые в определенных случаях беспрекословно мне подчиняются. Эти люди ожидают неподалеку и при первых же звуках этого свистка прибегут сюда, и так как они — парни крепкие и хорошо вооруженные, любое твое сопротивление будет бесполезным.

«Вот оно что! — подумал Маленгр, продолжая теребить нос. — Действительно, мне следовало предвидеть, что эта мартышка выкинет что-нибудь в этом духе!»

Вслух же он сказал:

— Да, но прежде чем твоя подмога подоспеет, несколько дюймов вот этого лезвия окажутся в твоей груди.

— Не уверена. И потом, если мои люди не увидят меня живой, считай, и ты уже не жилец. Предупреждаю: убив меня, ты приговоришь к смерти и себя самого. Тебе захотелось связать мою судьбу с твоею, вот и я сделала так же: связала твою с моею.

«Клянусь преисподней!.. А ведь она права», — думал Маленгр, неистово теребя нос.

— И это еще не все, стоит мне свистнуть в этот небольшой свисток дважды, как один из моих людей тотчас же побежит в Тампль и приведет сюда людей монсеньора, которые схватят тебя и отдадут во власть его ярости и возмездия. Трое других в это время вызволят меня и сопроводят в безопасное место. Ну как, Симон, неплохо я все устроила, не так ли?..

Все то, что она говорила, было истинной правдой.

Действительно, она слишком хорошо знала Симона Маленгра и, покидая его утром, ни секунды не сомневалась в том, что он прикажет схватить ее и выдать графу де Валуа, если она не станет повиноваться и не явится в указанный час на назначенную им встречу со своими сбережениями.

Но почему Маленгр так настаивал на том, чтобы она захватила с собой все свои сбережения?

Для того чтобы обобрать ее до нитки, это же было очевидно. С этой минуты все для нее упростилось: нужно было лишь подвести под него контрмину[10], быть смекалистее и хитрее и поступить с ним так же, как намеревался поступить с нею он — обобрать его до нитки.

Еще в особняке Валуа она договорилась с четырьмя бездельниками из гарнизона, которые были преданны ей настолько, насколько позволяла их натура, в силу одной важной услуги, которую она им когда-то оказала.

Воззвав к этой преданности, простимулированной пожертвованием — пожертвованием мучительным (кто бы сомневался?) — нескольких серебряных монет, выданных тут же, на месте, и обещанием выдать еще столько же по выполнении работы, она заручилась их согласием на претворение в жизнь следующего плана:

В указанное время, захватив с собой все свои деньги, она направится, в сопровождении своих людей, в Ла-Куртий. Явившись на место, она укажет, где им следует ждать, и пройдет в дом одна. Там она выложит перед Симоном Маленгром свои сбережения, приступит к дележу, позволит, при необходимости, себя обобрать, а затем, когда все будет закончено, когда настанет момент расставания, подаст условный сигнал, ее люди набросятся на Маленгра и скрутят его в мгновение ока.

Сделав это, они примерно на час удалятся.

Оставшись наедине с надлежащим образом связанным Маленгром, она дождется возвращения своих людей, которые взвалят Симона на свои могучие плечи и отнесут его прямиком к графу, рассказав тому придуманную ею историю, вследствие чего граф несомненно выдаст им щедрое вознаграждение, да уже не серебряными монетами, а самыми что ни на есть золотыми.

Вот что придумала Жийона и о чем не сказала Маленгру.

К несчастью, она не предвидела, что Симон окажется настолько наглым и непорядочным, что не принесет свое золото, и эта неожиданная помеха вкупе с ужасом, который она испытала, когда Маленгр попытался у нее отнять ее же собственные сбережения, а также ее излишняя поспешность привели к тому, что Жийона слегка потеряла голову и совершила оплошность, признавшись Симону в том, что ею были приняты некие меры предосторожности.

Столкнувшись с реальной угрозой своей жизни, старуха, тем не менее, не позвала своих людей, так как все ее мысли были теперь сосредоточены на том, как бы отправить Маленгра откапывать его кубышку, ради обладания которой она не побоялась рискнуть головой, кубышку, которой она жаждала обладать одна, обладать любой ценой.

Пока Жийона объяснялась, Маленгр начал теребить нос еще более неистово, что было у него признаком активной работы мозга.

Тем временем мегере пришла в голову чудесная, как она полагала, мысль проявить добрую волю, что, по ее мнению, должно было вынудить Маленгра предъявить наконец его собственные накопления.

— Вот видишь, Симон, — улыбнулась Жийона, — я такая же хитрая, как и ты, и гораздо более благоразумная. Я доказала тебе, что я сильнее, как доказала и то, что тебе лучше не пытаться меня обмануть или даже просто дотронуться до меня пальцем.

— Да, это так, — жалобно произнес Маленгр, — ты оказалась гораздо более умной, нежели я полагал.

— Я рада, что ты готов это признать. Теперь же я докажу тебе, что нам лучше быть честными друг с другом, разделить наши сбережения по справедливости и разойтись добрыми друзьями. Что скажешь, Симон?

— Похоже, так и следует поступить, — промолвил Маленгр со вздохом.

— Что ж. Что до меня, то сейчас я представлю тебе убедительное доказательство моей честности, после чего, надеюсь, ты наконец покажешь мне свою кубышку.

— И что же это за доказательство? — полюбопытствовал Маленгр.

— Сейчас узнаешь.

Жийона сделала паузу, словно слова, которые она собиралась произнести, могли оцарапать ей губы.

— Значит, так. Ты откроешь шкатулку, мы пересчитаем ее содержимое, хотя оно и так мне прекрасно известно, вплоть до последнего денье. Затем мы разделим его на две равные части (Господи, как же мне плохо!), и ты заберешь, заберешь (Я задыхаюсь!), полагающуюся тебе половину (Святая Дева!.. Я умираю!..).

— Ба! — воскликнул Маленгр, в самом деле ошеломленный этой совершенно неожиданной уступкой. — Не будем же медлить!..

И его рука потянулась к крышке шкатулки.

Но Жийона, которая отнюдь не умерла, как говорила, живо остановила его, поднося свисток к губам и крича что есть духу:

— Секундочку!.. Секундочку!.. Я тоже буду считать. И потом, из этих ста прекрасных золотых монет, что ты разложил на столе, половина принадлежит мне.

— Справедливо, — признал Симон, готовый, казалось, пойти на любые уступки. — Что ж, давай считать вместе.

— Ну да, конечно. И когда я окажусь с тобой рядом, откуда мне знать, что ты вероломно не проткнешь меня насквозь?

Говоря это, она указывала пальцем на кинжал и шпагу, коими был вооружен Маленгр.

— Черт бы побрал эту потаскушку, — пробурчал Симон. — Обо всем подумала!

— Нет-нет, я не настолько глупа. Видишь вон ту портьеру, отбрось за нее свои кинжал и шпагу.

Маленгр пару мгновений еще колебался, затем, без единого слова, кинул оружие в указанное Жийоной место.

И тогда они оба подошли к столу.

Она, дабы иметь возможность прикоснуться к так завораживающему ее золоту, наконец выпустила свисток, который теперь держался на шее на тонкой цепочке.

Сперва они опустошили шкатулку, затем, по мере подсчета, принялись раскладывать монеты по кучкам.

— Надеюсь, — говорила Жийона, — после такого доказательства доверия, после всего этого ты уже не сможешь отказаться от раздела своего золота.

— Клянусь тебе, — отвечал Маленгр, который подобные обещания раздавал по несколько дюжин за день, — клянусь тебе, что сразу же, как разделим, я схожу и откопаю свою кубышку.

И оба молча продолжили операцию, каждый — приглядывая за другим, каждый — стараясь как можно дольше задержать в своих руках вожделенное золото.

Все проходило более или менее гладко, пока они только считали. Когда же они начали делить золото на две равные части, все пошло гораздо хуже. Жийона издавала вопль за воплем, заявляя, что Маленгр пропустил ту или иную кучку. Маленгр кричал еще громче и рвал на себе волосы, уверяя, что, напротив, это она обирает его, пропуская уже не одну кучку, а сразу несколько.

Оба возбужденно жестикулировали, обменивались пламенными взглядами, забыв, казалось, обо всем на свете, уже готовые перейти к рукоприкладству.

Дележ пришлось начать заново.

Но вновь разразились вопли и крики.

— Бандит! Злодей! Говорю же: ты меня обкрадываешь, опять обкрадываешь, неужто я не видела, вот, хотел умыкнуть эту монетку?… Давай все сначала. — кричала Жийона, разрушая горки.

— Давай, я согласен, — вопил Маленгр, — только не вздумай больше меня обманывать, как только что, когда. Ага! Вот я его и заполучил!

Тем, что он заполучил, был свисток.

Маленгр смешивал кучки специально для того, чтобы вывести Жийону из себя и мало-помалу заставить потерять бдительность.

А старуха, совершенно зачарованная видом и перебиранием золота, действительно возбуждалась все больше и больше, с головой уходя в подсчет сверкающих монет.

В какой-то момент, совершенно забыв об осторожности, Жийона наклонилась над столом, почти на него улеглась, овив стопки золота обеими руками, чтобы не позволить Маленгру к нему, этому золоту, подобраться.

При этом подвешенный к цепочке свисток оказался в непосредственной близости от Симона.

Маленгр, который не выпускал его из виду, проворно вытянул руку и схватил свисток. Жийона машинально подалась назад. Маленгр резко дернул за небольшую цепочку, которая, будучи не из самых прочных, порвалась, и вожделенный свисток остался в его руке.

— Ага! — победоносно вскричал Маленгр, опуская ценную добычу в глубины своего кармана. — Ну, как запоешь теперь, моя милая Жийона?.. Попробуй позови своих охранников. Ха-ха-ха!.. Ты умна, Жийона, но я — еще умнее, ха-ха!

Жийона была совершенно ошеломлена.

Обо всех принятых ею мерах предосторожности можно было забыть; теперь она всецело находилась во власти врага.

И действительно, сунув свисток в карман, тот стремительно подскочил к портьере, подобрав кинжал со шпагой, прежде чем старуха успела опомниться.

— Ну что, Жийона, теперь-то, надеюсь, ты понимаешь, кто здесь — хозяин ситуации?.. Но я — человек великодушный, и тоже дам тебе доказательство моего доверия. Золото перед тобой, можешь пересчитать его и горстками переложить в шкатулку, я позволю тебе сделать это одной, видишь, как я тебе доверяю?.. Нет? Не желаешь?.. Тогда я сделаю это сам. Знаешь ли, перебирать эти прекрасные золотые кругляшечки — лучшее занятие на свете!

Говоря так, Маленгр, держа кинжал в одной руке, другой перекладывал горстки золота в шкатулку, которую затем закрыл и промолвил:

— Ну вот, сделано. Видишь, когда ведешь себя благоразумно, то и споров никаких не случается.

Тем временем Жийона мало-помалу приходила в себя и уже пыталась холодно обдумать свое весьма незавидное положение.

— А вот скажи-ка, милочка, помнишь ли ты тот день, когда я вырвал из тебя несколько жалких экю?.. Хе-хех! Эта кучка куда более впечатляющая, чем та, что была тогда.

— И тебе не стыдно забирать у меня все это, Симон?

— Нет, Жийона, нисколечко.

— Но так же нельзя… Оставь мне хоть немного… хотя бы серебряные экю, умоляю!.. Отнять у меня все мои сбережения! Ты, никак, смерти моей хочешь? Злодей!.. Бандит!..

— Хе-хех!.. Возможно, именно этого я и хочу.

— Полно, мой славный, мой дорогой Симон, не может быть, чтобы ты хотел убить меня столь ужасно. Мы же с тобой добрые друзья, Симон, мы же собирались пожениться, ты разве забыл, Симон?

— Так и есть!.. Мы были прекрасными друзьями. Настолько, что ты приказала арестовать меня и бросить в одну из самых темных камер монсеньора де Валуа, камеру, из которой я вышел бы лишь для того, чтобы оказаться поджаренным на медленном огне, к твоей величайшей радости, так как это именно ты устроила эту прекрасную экзекуцию.

«Боже милосердный! — подумала несчастная Жийона. — Похоже, пришел мой последний час. Я его пощадила, тогда как он меня пощадит вряд ли».

Вслух же она сказала:

— Но ты ведь вышел из этой камеры, вышел благодаря мне, которая явилась тебя вызволить.

— Ну да, конечно!.. Что-то мне подсказывает, что ты явилась насладиться моей агонией, а также для того, чтобы выведать, где спрятано мое золото. И если я вышел из этой камеры, то лишь потому, что оказался более хитрым, а вовсе не из-за твоего великодушия или раскаяния.

— Но, Симон, это ведь была всего лишь шутка, чтобы попугать тебя и над тобой посмеяться. Боже мой, неужто теперь уж и подшутить над другом нельзя?

— Охотно верю!.. Действительно, забавная была шутка, которую, хочешь сказать, ты даже не пыталась повторить?

— Конечно же нет, мой славный Симон, так как в глубине души я слишком сильно тебя люблю, чтобы причинять тебе такую боль.

— Да-да, ты действительно меня очень любишь! Вероятно, именно поэтому, не далее, как вчера вечером я слышал, как ты сдавала меня монсеньору. Так что, если бы сегодня утром я все не уладил, то сейчас опять наверняка уже находился бы в какой-нибудь надежной темнице, тогда как ты, вне всякого сомнения, перекопала бы весь этот сад, чтобы отыскать и присвоить мое золото.

— Святые ангелы рая! Ему все известно!.. Мне конец!..

— Полагаю, что да, — холодно промолвил Маленгр. — Ты хотела завладеть моими сбережениями. Я забрал твои и оставлю их у себя. Ты хотела сдать меня монсеньору, но попалась и, клянусь дьяволом, теперь уже я тебя не упущу!

— Мерзавец!.. Собака!.. Негодяй!.. Так мучить бедную женщину!

— Это ты, что ли, женщина?.. Да ты настоящая фурия, вышедшая из преисподней! Да, так и есть!

— Берегись преисподней, о которой говоришь, тебе предстоит вечно гореть в этом самом аду!

— Гм!.. Это мы еще посмотрим. А пока же, моя милая Жийона, скажи-ка, как именно ты желаешь перейти в мир иной?

— Я не хочу умирать!.. Нет, не хочу!

— Если хочешь, я могу тебя поджарить. Здесь великолепный очаг. Нет?.. Ты права, это процесс слишком долгий, а времени у меня — в обрез.

— Симон, если ты меня убьешь, за меня отомстят!

— Ну да? И кто же?

— Те люди, что меня дожидаются. Если я не выйду до полуночи, они сами за мной сюда явятся.

— Да ты, я вижу, обо всем позаботилась!.. Но хватит, еще нет и одиннадцати, так что когда они придут, эти твои люди, я буду уже далеко. А почему бы мне не заколоть тебя вот этим самым кинжалом?.. Сама же говоришь, время поджимает. Нет?.. Ах! До чего же ты несговорчивая. Ну, раз уж все обстоит именно так, и чтобы поскорее со всем этим покончить, я тебя вздерну, да, так будет проще всего.

— Вздернешь?.. Здесь!.. — пролепетала Жийона, вероятно, надеясь на некое чудо.

— Да, здесь.

— Но ты не можешь вздернуть меня здесь. У тебя для этого ничего нет! — вскричала бедняжка, а сама подумала: «Если он хочет меня повесить, как и сказал, то будет вынужден вывести в сад, и тогда, завопив что есть мочи, быть может, я докричусь до моих молодцов, и буду спасена».

Но Маленгр, словно прочитав ее мысли, сказал, рассмеявшись:

— Нет-нет, для этого нам вовсе не понадобится выходить в сад. Никто тебя не услышит и не придет тебе на помощь, так как все произойдет в этой самой комнате.

— О, дьявол! — пробормотала несчастная. — Он знает все, о чем я думаю.

Маленгр, по-прежнему — с кинжалом в руке, подошел, что-то напевая, к занавеске, что была натянута перед одним из оконных проемов, и отдернул ее в сторону.

— Можешь сама убедиться, Жийона, что я — человек предусмотрительный. Видишь эту прекрасную, совершенно новую веревку — она предназначена для тебя. Хе-хех! Она стоила мне три су, эта веревка. А эту скользящую петлю видишь? Палач уверял, что лучше — и не бывает. А вон тот шкив, что я собственноручно закрепил на потолке, как думаешь, он выдержит?.. И вот этот крюк, вот здесь, рядом с окном, чтобы закрепить веревку, на конце которой ты будешь болтаться. О! Как видишь, я обо всем позаботился и на расходы не скупился.

— Пощади, Симон, пощади!

Вместо ответа Симон принялся напевать еще громче, направившись за табуретом, который он поставил под веревкой, сказав самому себе:

— Сяду-ка здесь, чтобы лучше видеть, как она будет гримасничать, раскачиваясь в петле.

— Пощади! — вновь прокричала Жийона, падая на колени.

Уколов ее острием кинжала и указав пальцем на веревку, Симон сказал:

— Шагай!

Жийона ойкнула, но даже не пошевелилась.

— Шагай! — повторил Маленгр, всаживая лезвие поглубже в горло.

Тогда несчастная Жийона резко распрямилась и, растрепанная, растерянная, наполовину обезумевшая, попятилась к веревке, подбадриваемая кинжалом, который колол ее всякий раз, когда она пыталась остановиться.

Маленгр теперь уже во всю глотку распевал свою похоронную песню, в которой речь шла как раз о виселице, палаче и хорошо смазанной веревке. Наконец Жийона уперлась в табурет.

— Залезай! — приказал властный голос Маленгра.

Симон задернул позади себя занавеску, словно опасаясь, что чей-нибудь бестактный взор сможет насладиться этим ужасными зрелищем, коим он сейчас упивался.

Эта пришедшая ему в голову мысль была крайне опрометчивой, так как, не задерни Маленгр занавеску, он бы увидел, как один из огромных сундуков, что стояли в комнате, бесшумно открылся, из него проворно вылезла некая тень, закрыла крышку, подскочила к столу, схватила шкатулку, в два прыжка оказалась у другого окна, опять же бесшумно его открыла и перемахнула через подоконник.

Но Маленгр был слишком занят за занавеской, чтобы видеть все то, что мы показали читателю.

Столкнувшись с вполне объяснимой нерешительностью Жийоны, он повторил, слегка надавив лезвием кинжала на ее шею, свой приказ:

— Залезай!

И несчастная действительно поднялась на табурет и, инстинктивно воздев глаза к небу, быть может, в последней мольбе, увидела скользящую петлю, что вяло болталась над ее головой. Жииона издала ужасный стон и живо опустила голову, чтобы избежать роковой петли.

Маленгр спокойно, распевая что есть мочи, накинул петлю ей на шею, тогда как Жийона даже не попыталась тому воспротивиться. Симон взял конец свисавшей с крюка веревки, намотал себе на руку и присел на второй табурет, установленный прямо напротив жертвы.

— А теперь поговорим как добрые друзья. Надеюсь, ты помнишь, моя милая Жийона. Эй! Да что это с тобой?.. К чему так дрыгать ногами? Ишь, чего удумала, потаскушка чертова.

Резкий толчок оборвал уже готовое сорваться с его губ ругательство, и он упал навзничь, вцепившись крючковатыми пальцами в веревку, которую так и не выпустил.

Случилось же вот что:

Жийона, стоя на табурете, с головой, продетой в петлю, от сжимавшего ее словно клещами дикого ужаса вдруг ощутила, что ее начинают покидать силы, словом, Жийона от испуга потеряла сознание.

И, обмякнув, тело ее закачалось в петле, что и вызвало первое восклицание Симона: «К чему так дрыгать ногами?»

Затем табурет опрокинулся, и Жийона повисла на веревке, в конец которой отчаянно вцепился Маленгр.

Жийона, несчастная Жийона повесилась сама по себе, без чужой помощи.

Маленгр, призвав на помощь все свои силы, бросился к крюку, вокруг которого и обмотал веревку, что держал в руках.

Затем он встал в вызывающую позу перед жертвой и принялся смотреть на нее с ожесточенной радостью.

Повешенная отчаянно барахталась в воздухе; ее пальцы инстинктивно пытались вцепиться в сдавливавшую горло петлю, вены вздулись, глаза широко открылись, язык вывалился из беззубого рта; выглядела она отвратительно, и именно такое впечатление она и произвела на Маленгра, так как он покачал головой и громко, будто она могла его слышать, произнес:

— А ведь мне так много чего нужно было тебе сказать… даже в такой момент не могла обойтись без своих фортелей! По крайней мере, этот уж точно будет последним. У!.. Ты и при жизни-то была не красавица, теперь же и вовсе уродина, каких мало, даже смотреть на тебя не могу, сейчас вырвет, наверное.

И Маленгр вышел за занавеску.