Буридан

I. О ТОМ, КАК ЛАНСЕЛОТ БИГОРН СОШЕЛ С УМА

Спасение Филиппа д'Онэ представлялось не таким уж и простым делом. Прежде всего: был ли он жив? И потом, где он находился?

На эти-то затруднительные вопросы и вознамерился найти ответы Ланселот Бигорн. План его был предельно прост: направиться в Лувр, завоевать доверие уже и так неплохо относящегося к нему короля и вот там, в самом центре событий, разузнать все, что нужно. Единственная сложность — проникнуть в Лувр без помех и препятствий, иными словами, преодолеть рубежи часовых, что окружали Двор чудес.

— Прощайте, друзья, — сказал Ланселот Гийому и Рике.

— Как это — прощайте?..

— Да, я ухожу. Как-то здесь скучно. Надоело уж смотреть на физиономии всех этих карликов, горбунов, слепых и одноруких; хочу вблизи увидеть лицо короля, а потому сейчас же отправляюсь в Лувр.

— Да он с ума сошел! — воскликнул Рике.

— Если только немного, — промолвил Ланселот, — хотя и этого, надеюсь, будет достаточно, чтобы меня взяли на должность шута.

И он ушел, ничего больше не объясняя.

Выйдя на улицу Святого Спасителя, Ланселот решил сначала направиться к улице Тирваш, так как желал по пути сделать небольшую остановку у Кривоногого Ноэля. Бетюнец миновал границы королевства Арго, улица перед ним казалась совершенно спокойной. За окнами одного из кабачков Ланселот углядел пятерых или шестерых лучников, которые играли в кости, но те, похоже, его не увидели.

Бигорн потер руки и радостно продолжил свой путь.

Он и не заметил, как какой-то толстяк с довольным лицом окинул его быстрым взглядом и вошел в кабачок, где находились лучники.

— Ну, — говорил себе Ланселот, — и где часовые? Где патрули? Решительно, из этого Двора чудес выйти легче, чем можно было подумать!

Внезапно он расхохотался.

— А как же достойнейшие Симон Маленгр и Жийона? Мои замечательные друзья, коих я позабыл в том доме, что сам же им великодушно и предоставил. Черт! Только бы не умерли с голоду!.. В сущности, если и умрут, такая смерть — ничем не хуже других! Неважно, я обязательно…

— Стой! — произнес рядом с ним чей-то голос.

Ланселот Бигорн вздрогнул и попытался убежать. Но его уже держали крепкой хваткой несколько могучих ребят. Мгновение — и руки его оказались связанными за спиной. Лицо бетюнца исказила гримаса отчаяния.

— Если Маленгр и Жийона умрут оттого, что им нечего будет закинуть себе в глотку, то я рискую умереть с петлей на шее! Что ж, каждому — своя смерть!..

— Следуй за нами! — проговорил грубо тот же голос.

— Гм! И куда же, мой добрый господин?

— Там узнаешь. Пошел!..

Ланселот Бигорн увидел, что всякое сопротивление бесполезно. Он был окружен лучниками, которые тумаками и тычками гнали его к неизвестному месту назначения, где, — Ланселот это прекрасно понимал, — его ждала камера, снабженная крепкими засовами.

Прежде всего несчастный Бигорн предался размышлениям, скорее меланхоличным.

— Черт возьми! Вот же незадача: когда уж казалось, что здесь и вовсе нет патрулей, взял — да и на один из них напоролся! Надо же быть таким ослом!

Какое-то время он шел молча, повесив нос и о чем-то глубоко задумавшись.

Уныние длилось недолго.

Вскоре он поднял голову и принялся разглядывать сопровождавших его людей. Лукавая улыбка скользнула по губам Ланселота. Патрульными, которые его арестовали, командовал один из сержантов Шатле. У этого сержанта, шагавшего рядом, была простодушная и веселая физиономия, что, похоже, пришлось пленнику весьма по душе. Изучив как следует этого человека, Бигорн заговорил с самой вежливой улыбкой:

— Осмелюсь повториться, господин, и спросить, куда все же вы меня ведете?

— Да какая тебе разница, чертов бродяга! Куда бы мы ни шли, тебя там все равно ведь ждет виселица!

— Мне это известно, любезный господин, потому-то я и хотел узнать, какой дорогой вы меня ведете… чтобы выбрать самую долгую… если это возможно.

— Часом позже, часом раньше, но твоя мерзкая туша все равно будет болтаться на крепкой и хорошо смазанной салом веревке.

— Разумеется!.. Но я ей весьма дорожу, этой мерзкой тушей, как вы ее называете, и хотел бы, чтобы она оказалась там как можно позже, тем более что болтаться на веревке — упражнение не из приятных. Поэтому спрошу еще раз: так куда же вы меня ведете?

— Шагай давай. Сам увидишь, когда придем, — промолвил сержант, который был так доволен своей добычей, что не сдержался и громко рассмеялся.

— Вы меня огорчаете, господин, — проговорил Ланселот с преисполненным учтивости достоинством, — по вашему искреннему и открытому виду, по вашей живой и умной физиономии я уж было подумал, что вы — человек великодушный, но вижу, что ошибался, и вам незнакомо то чувство, которое зовется признательностью. Так как вам следовало бы быть мне признательным.

— Мне следовало бы быть тебе признательным? С чего бы это?.. — изумился сержант, ошеломленный, но польщенный таким потоком комплиментов.

— Разумеется, — продолжал Бигорн, не выходя из своего спокойного состояния, — разумеется. Разве вы не должны мне десять экю?

— Полно, милейший! Уж не сошел ли ты с ума? Я тебе должен десять экю?.. И за что же?

— Это проще простого!.. Тому, кто меня арестует и препроводит в надежное место, господин прево либо монсеньор граф де Валуа выплатят вознаграждение, которое я оцениваю в двадцать экю, так как я — добыча важная и ценная.

— Так оно и есть, — промолвил сержант, смягчаясь.

— Следовательно, вы могли бы — в благодарность за ту сумму, которую я вам принесу — указать мне место, в которое меня ведете.

— Гм! — пробормотал сержант, все еще колеблясь. — А зачем ты хочешь его узнать?

— Затем, что в том случае, если это место окажется не тем, о котором я думаю, я смогу назвать вам это последнее, и тогда вместо жалких десяти экю вы получите уж точно не менее двадцати, а то и все пятьдесят или даже сто! Подумайте сами: сто экю — это же целое состояние!

— Хо-хо! — воскликнул сержант, вытаращив глаза. — Сто экю! И ты, мерзавец, еще смеешь насмехаться над сержантом Шатле?

— Сперва ответьте на мой вопрос, и вы увидите, насмехаюсь я над вами или же нет.

— Ладно! Но сначала ты скажи, куда мне следовало бы тебя отвести, чтобы получить сто экю вознаграждения, а уж потом я, так и быть, отвечу, куда тебя ведут.

— В Лувр! — Бигорн был краток.

— В Лувр? — расхохотался сержант. — В Лувр! Такого бродягу, как ты? Черт возьми, дружище, а ты — малый не промах!.. Ну да ладно: раз обещал — скажу. Я веду тебя прямиком в Тампль, где монсеньор де Валуа сперва тебя допросит, а уж потом будет решать, что с тобой делать.

При этих словах Бигорн внутренне содрогнулся, но виду не подал и отвечал с абсолютным спокойствием:

— Я настаиваю на том, что сказал: если хотите получить вознаграждение, вы должны отвести меня в Лувр.

— А в Лувре, — насмешливо промолвил сержант, — не иначе как тебя следует отвести к самому королю?

— Именно, — холодно отвечал Ланселот. — У меня к нему дело.

Вместо ответа сержант просто-таки покатился со смеху.

Действительно, возможно ли было такое, чтобы у этого злодея, этого бродяги нашлось какое-то дело к самому королю? Это было чистой воды безумием, и бравый сержант хохотал до упаду.

Ланселот Бигорн не поддался влиянию этого безудержного веселья, а довольствовался тем, что с все той же флегмой сказал:

— Отведите меня в Лувр, попросите доложить королю, что у меня для него одного есть важная информация о том, что произошло в Нельской башне, и, уверяю вас, король тотчас же пожелает меня увидеть, и, ручаюсь вам, эта информация настолько обрадует Его Величество, что он выдаст даже не сто, а все двести экю тому, кто привел меня к нему.

Ланселот Бигорн выглядел совершенно убежденным в том, что говорил. Эта уверенность произвела глубокое впечатление на сержанта. Впрочем, немало озадаченный, тот все еще колебался между жадностью, которая советовала ему подчиниться желаниям пленника, и благоразумием, которое приказывало неукоснительно следовать инструкциям, заключавшимся в том, чтобы препроводить в Тампль и передать в руки графа де Валуа любую добычу, какой бы она ни была.

Словно прочтя мысли своего охранника, Ланселот продолжал с еще большей безмятежностью:

— Чем вы рискуете? Ничем. Если я солгал, вы лишь проявите неуместное усердие — только и всего, но никто вам не помешает отвести тогда меня в Тампль. Если же я сказал правду, почему похвала и вознаграждение должны доставаться кому-то еще, раз уж это вы меня задержали?

— А он говорит дело, — пробормотал сержант.

— Еще бы!.. Ведите-ка меня в Лувр!

— Хорошо! — решился наконец офицер. — Отведу тебя в Лувр, но — горе тебе, если солгал, разыграл меня!

— Увы! — вздохнул Бигорн. — Сами же только что говорили, что меня ждет виселица, — что уж может быть хуже!..

— В сущности, — молвил сержант, — бродяга прав. Эй вы! — бросил он, обращаясь к своим людям. — Мы сперва идем в Лувр. Но не сводите глаз с этого висельника, потому как, если он вдруг улизнет, клянусь кишками папы римского, меньшее, что нас ждет, — это вечное прозябание в какой-нибудь подземной темнице.

Ланселот Бигорн не проронил ни слова, но глубоко вздохнул, как человек, с плеч которого свалилась невыносимая ноша.

Отряд сменил направление, как и приказал командир, и через несколько минут был уже в Лувре.

Там возникло затруднение иного рода: нужно было найти какого-нибудь придворного, который бы взялся сообщить королю об их приходе.

Наконец, после долгого ожидания, за арестованным явились, и, все так же под неусыпной охраной, он был препровожден к Его Величеству.

— Иа! — проговорил Бигорн и поклонился до пола.

Людовик встрепенулся и уже намеревался отдать строгий приказ, когда, присмотревшись к пленнику повнимательнее, узнал человека, которому удалось его утешить и рассмешить.

— Ты ли это, сумасброд?.. — смягчившись, воскликнул Людовик.

— Рад слышать, что монсеньор король на память не жалуется, — отвечал Бигорн, — сразу назвав меня по имени.

Людовик не сдержал улыбки при столь остроумной шутке и не без некого внутреннего удовлетворения подумал, что он снова нашел себе шута, который его развлекал, был ему по душе и которого он хотел заполучить, как капризный ребенок — какую-нибудь игрушку. В этом расположении духа король тщетно пытался напустить на лицо суровое выражение, но его внутреннее довольство проявлялось само по себе.

С этим шутом он невольно вел себя так же, как и в редкие моменты его хорошего настроения, когда он играл с любимой собачкой.

Жесты короля были резкими, голос — раскатистым и гневным, и, тем не менее, снисходительная улыбка и удовольствие, которое сияло на его лице, выдавали его с головой.

Заметив такое расположение короля, расшитые золотыми галунами дворяне, офицеры и придворные, что присутствовали при этой аудиенции, принялись поглядывать с завистью на этого неряшливо одетого, закованного в цепи бродягу в окружении не отходивших от него ни на шаг стражников. Пленник улыбался с невозмутимой уверенностью и с дерзкой непринужденностью ходил по залу вразвалку, — Ланселот Бигорн был слишком хитер, чтобы не уловить, какое он производит впечатление, моментально смекнув, что партия останется за ним, если он будет действовать открыто.

Потому-то бетюнец и старался держаться вызывающе; мимика его неугомонной физиономии была сколь комичной, столь же и разнузданной; он был решительно настроен преувеличивать остроты и колкости, наплевав на придворный этикет.

Откровенно говоря, Ланселот имел весьма слабое представление о местном этикете, а его природные манеры были весьма далеки от манер даже самого завалящего из придворных. Так что, ответив столь смело королю, он счел необходимым подчеркнуть свой ответ новым громким ослиным ревом — к глубокому изумлению присутствующих, но к величайшей радости короля, который совершенно искренне расхохотался, смеясь не столько над неистовыми «иа!» Ланселота, сколько над перепуганными лицами тех, кто его окружал.

— Довольно, довольно, господин шут, — замахал рукой король, когда понял, что Ланселот и не собирается останавливаться. — Говорят, у тебя есть для меня какая-то важная информация? Что ж: прекращай изображать осла и переходи на нормальный французский.

— Я не изображаю осла, — дерзко отвечал Ланселот, — я и есть осел, ослиный осел, и я почтенно приветствую в вашем лице осла еще большего, чем я сам.

— Шутить изволишь? — нахмурился король, сдерживая жестом придворных, возмущенных такой наглостью.

— Почему же? — промолвил Бигорн, казалось, не замечая уже начавших сгущаться над его головой туч. — Вовсе нет. Нужно быть еще большим ослом, чем я, чтобы просить меня рассказать то, что я знаю, перед пятью десятками человек. Почему б тогда не собрать в большом зале весь двор? — добавил он, многозначительно подмигнув Его Величеству.

Людовик понял намек, и, не обращая внимания на использованную форму обращения, в очередной раз восхитился смекалкой Бигорна.

— А ведь пройдоха прав, — пробормотал король.

— Черт возьми! Да я и сам знаю!.. — ухмыльнулся шут.

В этот момент один из присутствующих дворян сделал два шага вперед и приблизился к Людовику, словно желая поделиться некими конфиденциальными сведениями.

— Что еще? — проворчал король. — Говорите, сударь.

Дворянин произнес тихим голосом несколько слов, и доброжелательная улыбка Его Величества, как по волшебству, испарилась, и он обратился к Бигорну уже резким, зловещим тоном, тогда как виновник этой неожиданной перемены отступил назад.

— Говорят, милейший, вы сражались на стороне этого разбойника Буридана, и вас поймали при выходе из этого мерзкого места, средоточия мятежа и преступлений, которое зовется Двором чудес?

— Сир, — пожал плечами Бигорн, понимая, что на кону его голова, — разве вы не знали, что я был во Дворе чудес?

— Конечно же, знал. Но ты сражался! Тебя видели! Это правда?

— Правда, сир!

— Так ты признаешь это? — прорычал король.

— Более того, горжусь этим. Иа!.. Посмотрел бы, что бы на моем месте делали вы, пусть вы и король! Если б ваша жизнь зависела от чьей-либо еще жизни — как моя зависела от жизни Буридана — разве не выхватили бы вы шпагу, дабы защитить этого человека, как я защищал мессира Буридана? Вы забываете, сир, что я говорил вам про свою судьбу, связанную с судьбою этого Буридана, да поглотит его преисподняя!.. Эта забывчивость меня огорчает, но не удивляет, так как — увы! — так бывает всегда: великие мира сего охотно забывают все, что касается таких жалких людишек, как я. Рассмешите их, позабавьте, окажите им услугу, сопроводите в место, где содержится их дражайший дядюшка, в место, где они найдут доказательство предательства, и они предложат вам прекрасную должность. А потом, когда насмеются вдоволь, когда бедный Ланселот развлечет их до слез, потом начинается: «Собака! Мерзавец! Гнусная свинья! Набитый дурак!» и прочие подобные любезности, и только потому, что несчастный Ланселот Бигорн имеет слабость дорожить своей чертовой шкурой и имеет наглость защищать ее unguibus et rostro[1], как говорит мой достопочтенный духовник. И я еще шел сюда, преисполненный веры в слово моего короля!.. Хотел встать под его королевскую защиту!.. Да что я говорю?.. Посвятить себя всего служению его августейшей персоне!.. И вот как был встречен!.. Бедный Ланселот Бигорн, бедный я. Мое сердце страдает и стонет. Но по крайней мере, клянусь святым Варнавой, моим глубоко почитаемым патроном, боль эту услышат все до единого!

Жалостные, слезные «иа!» перемежали эту невероятную и смелую речь, так как Ланселот Бигорн бился в этот момент ни много ни мало за свою голову на плечах. И, тем не менее, все эти фразы сопровождались и подчеркивались весьма комичной мимикой, а последний ослиный рев был таким проникновенным, что взбодрил бы и самого кислого.

Король не устоял и вновь покатился со смеху, говоря:

— А ведь и правда, я совсем забыл, что твоя судьба неразрывно связана с судьбой этого разбойника, и, клянусь Пресвятой Богородицей, на твоем месте я поступил бы точно так. Но, похоже, сейчас ты уже свободен, раз оставил этого Буридана?

— Разумеется, — молвил Бигорн лицемерно слащавым тоном. — Потому-то, припомнив обещания, данные мне моим королем, я и ушел, чтобы найти Ваше Величество и поступить к вам на службу, но тут эти животные, — недавний пленник взглядом указал на охранявших его людей — налетели на меня, словно стая прожорливых ворон, повязали… и уже собирались засунуть в черт знает какую дыру, если бы во-о-он тот не услышал мой голос и не распорядился отвести меня сюда.

— Бедный Ланселот Бигорн, — произнес король ироничным, но в то же время растроганным тоном, — ты вступил в свою новую должность крайне печальным образом, и, тем не менее, изрядно меня повеселил. Уж я тебе это попомню. Господа, — добавил Людовик, поворачиваясь к изумленным сеньорам, — представляю вам моего шута, того, кто единственный имеет право говорить самую неприятную правду всем и даже мне.

— Особенно вам, — непочтительно прервал его Бигорн.

— Особенно мне, будь по-твоему. Язык у этого мошенника подвешен неплохо, так что, господа, будьте осторожны! Но пусть никто даже и не думает притеснять моего шута, не то он об этом пожалеет. А вы чего ждете, бездельники? Немедленно снимите веревки, связующие руки Его Сумасбродного Величества!

В мгновение ока путы, стягивавшие запястья Ланселота Бигорна, были разрезаны, и в то время как его охранники почтительно отошли в сторонку, многие могущественные сеньоры подходили к нему с комплиментами, стараясь заручиться поддержкой столь важной персоны, коей был в те времена королевский шут. Ланселот, изображая славного малого, позволял поздравлять и обнимать себя с комичной снисходительностью.

Тем временем его охранники благоразумно ретировались, за исключением чего-то, казалось, ожидавшего сержанта.

Ланселот увидел его, взял за руку, подвел к королю и без обиняков сказал:

— Вот человек, которому я, от вашего имени, обещал сто экю. Соблаговолите, Ваше Величество, их ему выдать.

— Сто экю! Черт возьми! Да это же внушительная сумма! Забавным, однако, манером ты вступаешь в должность! И зачем же мне давать сто экю тупице, который тебя арестовал?

Сержант задрожал.

— Затем, что он согласился отвести меня к вам, вместо того чтобы препроводить в Тампль.

— Сто экю за такой пустяк?

— Вижу, — спокойно сказал Бигорн, — король сейчас уже полагает, что его шут не стоит и жалкой сотни монет!..

— Ладно, — проворчал Людовик, — пусть этому человеку выдадут десять экю, и забудем об этом. Только впредь относись к моим денье[2]с большей заботой, если хочешь, чтобы их хватило и на тебя.

— Дружище, — сказал Бигорн, подходя к сержанту, — я обещал, что король выдаст тебе сто экю, но раз уж король не держит слово, которое я дал от его имени, заберешь у казначея мою долю — я оставляю тебе все свое жалованье за первый год службы.

— Хорошо! — промолвил Людовик. — Пусть ему выдадут сто экю, а затем бросят на сто дней в камеру за неисполнение приказа, согласно которому он должен был препроводить пленника в Тампль.

Сержант вышел — наполовину обрадованный и наполовину разъяренный.

«Я сказал: за первый год службы, — усмехнулся про себя Бигорн, — но, похоже, наш славный Людовик полагает, что я обосновался здесь навсегда».

— Следуй за мной, — скомандовал Людовик своему новому шуту, тогда как придворные по мановению королевской длани хлынули в сторону прихожей.