Буридан

XXXV. НЕЛЬСКАЯ БАШНЯ

Услышав, как захлопнулась дверь, Валуа сперва не осознал, что произошло. Он решил, что Тристан вошел вслед за ним. Он подождал немного. Зловещая тишина и темнота царили под сводами, где еще недавно разносилось эхо оргий и стенаний жертв Страгильдо.

— Тристан! — позвал шепотом граф де Валуа.

И так как никакой голос ему не ответил, граф понял, что, должно быть, угодил в ловушку.

Валуа захрипел от ярости и гнева. Как и большинство его современников, он был отчаянно храбр. Прислонившись спиной к запертой двери, граф вытащил кинжал, обмотал левую руку плащом и, съежившись, застыл в ожидании нападения.

Прошло несколько минут.

Он отчаянно вглядывался во тьму горящим взором, но тьма стояла стеной. Мало-помалу Валуа успокоился. Атаки не будет; это было очевидно. В башне никого не было. Его слух не улавливал ни одного из тех легких шорохов, тихих шагов, которые выдают приближение врага во мраке.

Но тогда зачем Тристан приходил за ним в Тампль? Зачем привел сюда? С какой целью или ради какой выгоды? В конце концов Валуа сказал себе, что, возможно, этой ночью на Тампль либо на Лувр будет совершено нападение и его решили нейтрализовать на это время. В итоге он решил отложить поиски ответов на все эти вопросы до завтра.

В этот момент он услышал отдаленные звуки какого-то колокола, медленно отбивавшего время. Он сосчитал: было одиннадцать часов.

Что до того, чтобы выйти из Нельской башни, то это было дело пустяковое. С рассветом, когда Париж проснется, он всполошит прохожих, начав колотить в дверь, которую выбьют тотчас же, как только он себя назовет. И тогда он не успокоится, пока не схватит Тристана. Время шло. Валуа окончательно успокоился. Он даже вложил в ножны кинжал. Весь вопрос теперь заключался в том, как пережить эту ночь. И однако же он чувствовал, как обостряется его злость, стоило ему подумать, что сокровище Мариньи уже почти было в его руках, — так, по крайней мере, он полагал! Ведь это сокровище действительно существовало! Где оно находилось? И что доказывало, что Тристан не сказал хотя бы часть правды? Что доказывало, что сокровище не следовало искать именно в Нельской башне?

В ту самую секунду, когда ему в голову пришла эта мысль, Валуа вздрогнул: он услышал некий шум, первый с тех пор, как он здесь оказался. Отчетливый шум, который странно прозвенел в глубокой тишине. Шум падавших на плиты золотых монет.

Валуа почувствовал, как заколотилось сердце. Всего за пару мгновений он выдумал, создал из всех обстоятельств правду, которая показалась ему безусловной: Тристан вошел вслед за ним и, заперев дверь, тут же бесшумно направился к сокровищу! Тристан набивал карманы, прежде чем позвать Валуа!..

Но где?..

Вне себя от радости, Валуа начал осторожно продвигаться к тому месту, откуда доносился этот шум золота. Он шел туда так, словно его притягивала некая магнетическая сила.

На плиты просыпалось еще несколько монет.

— Тристан! — позвал Валуа тихим голосом.

Он спускался, почти сам того не замечая, по лестнице, уходившей под землю. То была уже знакомая ему лестница, та самая, которая вела к подвалу, где его запер Ланселот Бигорн и откуда затем вызволил король Людовик собственной персоной.

Спустя минут он был уже в подвале и сделал несколько нерешительных шагов.

— Это ты, Тристан?.. Полно, я тебя прощаю и разрешаю сразу же взять твою часть.

Тишина вновь стала глубокой, вроде тех, что, должно быть, бывают в могилах. Валуа инстинктивно отступил на те несколько шагов, которые только что сделал вперед. Внезапно он на что-то наткнулся. Рукой он поискал проем, через который вошел.

Проема больше не было!..

Валуа ощутил, как его рука коснулась дверного косяка — запертой двери!

Он вздрогнул, но самообладания не утратил. Где-то здесь был Тристан!.. Где-то здесь было золото!

В этот момент вдали, очень далеко, гораздо дальше, чем прежде, раздались уже более слабые, похожие на стоны бронзовых душ, звуки колокола. Он сосчитал их: пробило полночь.

С двенадцатым ударом погреб вдруг озарился слабым светом, который шел непонятно откуда. Валуа узнал тогда тот подвал, в котором когда-то сидел под замком. Он не испугался; он думал лишь о сокровище. И внезапно он содрогнулся всем своим естеством: сокровище!.. Он его видел!.. В глубине подвала стоял внушительных размеров открытый кофр. Кофр этот был полон мешков, тщательно перевязанных у горловины. На плитах, возле сундука, тускло мерцали два или три дуката; один из мешков был развязан.

Валуа расхохотался.

Тристан был здесь; предположения сменились уверенностью. Это Тристан развязал мешок, из которого выпали эти золотые монеты. Но где сейчас Тристан?.. Там, да, там, за этой занавеской, что колыхалась позади сундука.

Бурча угрозы, Валуа подошел к занавеске и резко ее отдернул.

В тот же миг он отскочил назад и, ошеломленный, замер на месте: волосы его встали дыбом, и он почувствовал, как на него обрушивается самый что ни на есть сверхчеловеческий страх. Он упал на колени и все, что было в нем живого — всю свою энергию, все свои силы — бросил на то, чтобы отвернуть, опустить голову или закрыть глаза, но так и не смог этого сделать; его обезумевший от ужаса взгляд был прикован к страшному зрелищу. Тем, что видел Валуа, был Ангерран де Мариньи!..

Мариньи сидел в кресле. Он был в обычных своих одеждах. Лицо его не было бледным, как то бывает у трупов, напротив, казалось даже слегка порозовевшим; широко открытые глаза блестели. Левая его рука лежала на рукояти кинжала, правая покоилась на колене. Кресло стояло на довольно-таки высоком помосте, в результате чего ноги Мариньи касались крышки сундука.

В эти минуты, когда человеком овладевает ужас, рассудок иногда еще движется несколько мгновений, прежде чем покориться безумию, как жалкое суденышко пытается выправить паруса в последнем усилии, прежде чем поддаться разгулявшейся над океаном стихии.

Так и Валуа сохранял еще несколько секунд надежду, что он стал жертвой некой галлюцинации и что он вот-вот пробудится от этого ужасного кошмара.

Он даже нашел в себе мужество встать и подойти к видению. Он дрожал от страха, клацал зубами, но говорил себе: «Я дотронусь до этого призрака, и тогда я увижу, что он не существует, невозможно коснуться тени».

И он действительно положил свою руку на руку Мариньи. В эту секунду, со звонким и продолжительным отзвуком, раздался шум кимвал или гонга. Валуа, казалось, не слышал. Он медленно пятился, отступал в самый удаленный угол погреба. Он уже не пытался противиться страху. Ужасная реальность убила последние сомнения надежды.

Эта рука, до которой он дотронулся, да, она была ледяной, да, она произвела на него особое впечатление, впечатление холода, который веет смертью. Эта рука распространила по всему его телу чувство смертельного холода, но то была плоть — он на самом деле прикоснулся к плоти. Не было никакой иллюзии, никакой галлюцинации: то был Мариньи!

Повешенный на виселице Монфокона Мариньи сидел в кресле и смотрел на него.

Вновь раздались долгие и мрачные звуки кимвал или гонга.

И тогда, уловив наконец этот печальный, но в то же время оглушительный шум, Валуа смутно вспомнил, что слышал его, когда Маргарита вызывала своих слуг.

Все перемешалось в его голове: неужели здесь была еще и Маргарита?

Он вытянул руки, словно для того, чтобы оттолкнуть ее, и тем голосом, который бывает у душевнобольных в минуты помешательства, пробормотал: «Нет-нет, я не хочу».

Чего он не хотел?

— Так ты, окаянный, явился обокрасть меня после моей смерти, как желал обокрасть при моей жизни?

«Что он говорит? О! мыслимо ли это? Возможно ли, что я достиг глубин ужаса?»

Взрыв пронзительного смеха.

— Что сделал ты, проклятый, со своим сыном Буриданом?

«Он знает! Да, он должен все знать! Так как мертвые все знают!.».

Ангерран де Мариньи говорил голосом тихим, но внятным. И Валуа, обезумевший Валуа отвечал. Он тоже говорил, но его речь была лишь чередой мучительных иканий.

— Что сделал ты, проклятый, с моей дочерью, которую ты оговорил, выставив перед королем колдуньей?..

— О, хотя бы эта от меня ускользнула! Успокойся, Мариньи! Именем твоей дочери, прости! О, прости!

Он обрушился на колени, он бился лбом о плиты.

— Простить тебя? Мне? Безумец!.. Мне, который заманил тебя сюда, чтобы вздернуть, чтобы утащить в мрачные земли вечного траура?..

Валуа поднял сведенное судорогой лицо на призрака и увидел, как тот сделал движение. Увидел, как тот медленно распрямился. И тогда в голове его словно что-то разорвалось: он рухнул, упав лицом вперед, и так и остался лежать без движения, сраженный ужасом.

Мариньи заговорил снова. Он принялся ставить в упрек Валуа целую кучу как истинных, так и мнимых преступлений, и если бы граф смог его услышать, будь он в состоянии хотя на секунду урезонить свой страх, он быть может, в конце концов удивился бы тому, что этот призрак столь болтлив.

Но Валуа ничего не слышал. Он был без сознания.

Тогда как позади этого приподнятого кресла, в котором, в самой удобной позе, сидел набальзамированный труп, показалось бледное лицо Ланселота Бигорна, который бросил на Валуа презрительный взгляд.

— Уж не умер ли он? — проворчал Ланселот. — Святой Варнава мне в помощь, думаю, если б пришлось продолжить, я б и сам со страху откинул копыта.

Он подошел к Валуа и увидел, что тот еще дышит.

Бигорн, при этом открытии, уже собирался быстренько вернуться на место, когда Валуа, придя в себя, встал на колени.

«Прекрасно! — подумал Бигорн. — Сейчас обо всем догадается! Тем хуже — придется его убить».

Но Валуа, поднявшись на ноги, казалось, даже его не заметил; к тому же, ни малейшего внимания не обращал он и на труп Мариньи. Граф торжественным шагом прохаживался взад и вперед по погребу; судорожно сжатая правая рука, казалось, сжимала некий воображаемый предмет, и с протяжным стоном он кричал:

— Помолитесь, парижане, помолитесь за душу Ангеррана де Мариньи, безвинно казненного на Монфоконе..

Спустя мгновение он добавлял:

— Зажгите мою свечу; она не должна быть погасшей, когда я войду в Нотр-Дам. О, но я никогда там не буду!

И он вновь заходился в диком вопле:

— Пощадите! Помилуйте! Помолитесь за душу невинного!

В этот момент Валуа проходил совсем рядом с Бигорном, который и сам уже почти ополоумел от страха.

Бигорн заглянул Валуа в глаза и увидел, что глаза эти были пустыми, как глаза слепца. Но Валуа не ослеп: он сошел с ума!

Как только Ланселот убедился, что Валуа потерял рассудок, граф перестал быть ему интересен. Бигорн набожно опустился на колени перед трупом Ангеррана де Мариньи и попросил у него прощения за тот маневр, который он с ним проделал. Успокоив таким образом свою совесть, он почувствовал себя гораздо лучше и решил закончить начатое.

За занавеской, которую пару минут назад отдернул Валуа, находилась яма, которую Бигорн, судя по всему, выкопал еще днем.

Он поместил туда труп, засыпал его землей, возвратил на место две или три сдвинутых плиты; затем, не имея больше никаких дел в погребе, подошел к продолжавшему свои сетования Валуа и взял того за руку.

— Отведете меня в Нотр-Дам? — промолвил Валуа. — О, я должен оказаться там как можно быстрее! У меня остается так мало времени, чтобы покаяться!..

— Полноте, у вас на это — еще вся жизнь. Потерпите уж, черт возьми.

Валуа покорно позволил себя увести.

Бигорн прошел в зал первого этажа башни, открыл дверь имевшимся у него ключом и, по-прежнему держа Валуа за руку, вывел графа на улицу.

Там он отпустил его, сказав:

— А теперь — ступайте, монсеньор. Вы едва не повесили меня — я едва не повесил вас, и, знаете ли, один из нас должен проиграть. Я бы предпочел, чтобы это были вы. Прежде всего, так будет справедливее, и потом, теперь, когда я богат, я что-то стал дорожить жизнью.

Валуа удалился. Долго еще Бигорн слышал его сетования, которые затихали вдали.

— Помолитесь за душу Ангеррана де Мариньи!..

Затем, когда этот мрачный голос окончательно утих, Ланселот бросил взгляд на старую башню, безмолвную и угрюмую в сумерках, и пробормотал:

— Прощай, Нельская башня, зловещее прибежище призраков. Чего тебе не хватало, чтобы быть славной башней удовольствий, радости и света? Тогда бы у тебя был не Страгильдо, а, скажем, Ланселот Бигорн. Но не будем больше об этом. Ты тоже, проклятая башня, прощена, так как мы тебя уже не боимся. Прощай, Нельская башня!

P.S. Мы видели, что Ланселот Бигорн смог присоединиться к своим спутникам в деревушке Руль. В назначенный Буриданом час небольшой отряд отправился в путь. Добравшись до Бургундии, приятели обосновались в окрестностях Дижона, где, соединенные крепкими узами дружбы, жили вместе долгие годы.

Буридан женился на дочери Мариньи.

В 1324 году его мать, госпожа де Драман, тихо скончалась от старости. Тогда Буридан вернулся в Париж, справедливо полагая, что обо всех этих событиях давно уже забыли.

Что до несчастного Людовика X, которого парижане за его веселый и буйный нрав прозвали Сварливым, то вскоре после смерти Маргариты он начал чахнуть, хиреть и в конце концов почил, после чего трон отошел к одному из его братьев, известному в истории — за неимением другой иллюстрации — под скорее комичным именем Филипп Длинный.[26]