Буридан

XXXI. КАК МАРИНЬИ БЫЛ ПОГРЕБЕН, ОСТАВАЯСЬ ПОВЕШЕННЫМ, И КАК ЛАНСЕЛОТ БИГОРН РАЗБОГАТЕЛ В ТРЕТИЙ РАЗ

Направившись к воротам Порт-о-Пэнтр, Бигорн и Буридан прошли мимо нескольких жалких хижин, что стоят в том месте, где холм становится равниной, и среди которых находился тот самый кабачок с вывеской «У нас вино течет рекой», в котором Буридан, Гийом и Рике поджидали Валуа в начале этого рассказа.

Бигорн остановил Буридана и указал ему на этот убогий трактир.

— Помните, — сказал Ланселот, — как Бурраск и Одрио набросились здесь на спутников Валуа и.

— Да, — промолвил Буридан мрачным голосом, — помню.

— Я тоже, черт возьми! — воскликнул показавшийся в дверях кабачка Гийом.

В глазах у него стояли слезы.

— Что с тобой? — спросил удивленный Буридан. — Или это смерть Мариньи так тебя взволновала?

И Буридан попрекнул себя тем, что не испытывает боли, хотя бы равной той, которую ощущает Бурраск.

— Мариньи! — пробормотал Гийом. — Да я бы и сам потянул за ту веревку. Нет, я не оплакиваю этого предателя, изменника и висельника. Вот только когда его вздернули и я увидел, Буридан, что ты еще долго будешь стоять там и смотреть на то, как он там раскачивается, я спустился сюда и начал пить, и чем больше я пил, тем больше мне казалось, что это наш брат Филипп там висит. Бедный Филипп! — всхлипнул Бурраск.

— Замолчи, пьяница, — шепнул ему Бигорн, — все твои слезы — только от вина и не от чего другого! Попытайся протрезветь, если хочешь присутствовать при погребении Мариньи!

— Что? — воскликнул Гийом, которого эти слова действительно частично протрезвили.

— Видите, сеньор Буридан, — продолжал Бигорн, — вот этот кабачок, который уже был свидетелем наших подвигов? Мне кажется, мы могли бы именно здесь подождать того момента, когда нужно будет подняться наверх, чтобы помочь несчастному Тристану выполнить его работу.

Буридан знаком показал, что он не против.

— Стало быть, я найду вас здесь? — произнес Бигорн.

— Да, но ты?..

— Мне еще нужно закончить одно дельце в городе, но не волнуйтесь, я присоединюсь к вам еще до закрытия ворот.

На этом Бигорн быстро удалился и, направившись прямиком к Шатле, прошел на ту улочку, где находилось жилище мэтра Каплюша. Он принялся кулаком стучать в дверь, которая была окрашена в красный цвет для того, чтобы прохожие могли узнавать ее и сторониться или, по крайней мере, произносить мольбы, проходя мимо, так как считалось, что горе будет тому, кто окажется рядом с домом палача. Несколько голов возникли в соседних окнах и поспешили исчезнуть, в полной растерянности от того, что кто-то стучит в красную дверь, — подобное если и случалось, то крайне редко.

Вскоре потайное окошечко приоткрылось, и появилась грубая физиономия Каплюша.

Он узнал Бигорна, и, увидев, что тот один, тут же открыл дверь.

— Не вышло, да? — сказал палач насмешливо. — Однако же веревку я надрезал. Должно быть, сам дьявол в это вмешался. Такого у меня еще не бывало.

— Что вы хотите, дружище? — промолвил Бигорн. — Похоже, этого негодяя уже ничто не спасло бы. Вы надрезали веревку (Бигорн знал, что палач этого не делал, так как лично взбирался на столб Монфокона, чтобы в этом удостовериться), сделали все, что могли, так что не будем об этом. Одним мерзавцем на земле стало меньше.

— Значит, — сказал Каплюш, — вы на меня не сердитесь за то, что веревка не оборвалась?

— Я!.. Эй, дружище, похоже, вы забываете, что Мариньи распорядился меня повесить, и вы сами держали меня в своих руках у подножия этой же самой виселицы Монфокон?

— Да, так оно и было!..

— Послушайте, приятель, мой хозяин дал вам тридцать дукатов, чтоб не вешали Мариньи. Я б дал вам вдвое больше, чтоб вы его повесили — если б, конечно, располагал такой суммой!

Казалось, Бигорн говорит совершенно искренне. Тем не менее Каплюш не выпускал из руки кинжала.

— Стало быть, — продолжал палач, — вы пришли не за тем, чтобы потребовать назад свои деньги?

— Зачем же? — воскликнул Бигорн. — Вы их честно заработали! Не ваша вина, если дьявол, которому так не терпелось утащить Мариньи, починил надрезанную вами веревку.

На сей раз Каплюш рассмеялся и опустил кинжал в ножны. Он не имел, да и не мог иметь никаких подозрений. И потом, денег с него назад не затребовали, а остальное его волновало мало. Как мы видели, Каплюш был скупец, каких мало. Наконец, у Бигорна при себе не было никакого оружия, явился он один, и Каплюш не сомневался, что, при необходимости, уложит нежданного гостя одним ударом кулака.

— В таком случае, зачем пришли? — спросил он.

— Мы одни? — поинтересовался Бигорн.

— Я всегда один, — сказал Каплюш. — Говорите, нас никто не услышит.

— Есть возможность заполучить крупную сумму.

— Хо-хо! Неужто еще один висельник, которому нужно подрезать веревку? — жадно спросил заплечных дел мастер.

Бигорн покачал головой.

— Нет, — сказал он. — На сей раз речь идет об огромном состоянии, которое нужно просто забрать. Скажу честно: если б я мог справиться один, и не подумал бы ни с кем делиться. Что до моего хозяина, мессира Буридана, то так как он любил Мариньи, он скорее убьет меня, чем позволит сделать то, что я намереваюсь сделать.

Каплюш подтолкнул к Бигорну стул, на который тот без лишних церемоний и уселся.

— Выпьете стаканчик мускатного? У меня оно — просто превосходное, — предложил Каплюш.

— С удовольствием, дружище!..

Палач поспешил вытащить из шкафа бутыль и две кружки, которые тут же и наполнил. Бигорн, не без содрогания, чокнулся с Каплюшем, который сказал:

— Если мне когда-то придется накинуть на вашу шею петлю, обещаю, что все сделаю быстро.

— Благодарю, приятель, — промолвил Бигорн, бледнея, но стоически улыбаясь. — Так вот, речь идет о том.

— Говорите, можно заработать кучу золота? — перебил его Каплюш, и глаза его воспылали алчным огнем.

— Заработать? Говорю же: просто забрать! Подобрать то, что плохо лежит. Много ли?.. Тысячи и тысячи дукатов! Хватило бы и на то, чтобы обогатить десяток дворян! Мы точно одни?

Каплюш вздрогнул и снова наполнил кружки.

— Выкладывайте уже, — проворчал он нетерпеливо. — Говорю же вам: я живу здесь один!

— Отлично. Так вот, как известно, дружище, мессир де Мариньи располагал состоянием, по сравнению с которым все богатства короля выглядят лишь жалкими медяками. Должно быть, вы слышали, что особняк Мариньи перевернули вверх дном, разобрали камень за камнем, но никакого сокровища не нашли. Так вот: они не нашли, зато нашел я!

Каплюш смертельно побледнел. Его сотрясла дрожь.

— Точнее говоря — что, впрочем, ничего не меняет, — я нашел не сокровище, а человека, который знает, где оно спрятано. Это старый и преданный слуга Мариньи, некто Тристан.

— Я его знаю, — промолвил Каплюш, — так как, когда Мариньи еще сам распоряжался, кого повесить, именно этот Тристан передавал мне его приказы.

— Прекрасно! Так вот, этот Тристан только что был на Монфоконе, у виселицы.

— Да, я его видел. Он был белый как смерть.

— Я говорил с ним, — продолжал Бигорн, — и он попросил меня помочь ему в исполнении одного его плана.

— И что это за план? — спросил Каплюш.

— План этот состоит в том, чтобы снять тело его хозяина, когда будет темно, и захоронить в соответствии с христианскими традициями.

— Ха-ха! И вы пообещали ему помочь? Да будет вам известно: вы оба, вы и Тристан, рискуете головой в этой небольшой операции.

— Ба! Да за мою уже давно назначена награда! И потом, можно и рискнуть таким пустяком ради целого состояния. Вы ведь тоже рисковали угодить в темницу, надрезая веревку Мариньи.

— Так и есть, рисковал. И потом, кто донесет, что это именно вы сняли тело? Только не я, клянусь!

И Каплюш поднял руку к висевшему на стене распятию.

«Ну да, ну да! — подумал Бигорн. — Знаю я уже этот жест!»

— Но вы ведь понимаете, — сказал он уже вслух, — к чему я веду, не так ли? Мы вместе пойдем на Монфокон, найдем Тристана, поможем ему снять Мариньи, а потом, по окончании работы, попросим отвести нас к сокровищу и набьем карманы.

— Он откажется! — пробормотал Каплюш.

— Тогда вы накинете ему на шею скользящую петлю крепкой веревки, которую захватите с собой, и, ручаюсь вам: едва он почувствует, как этот узел сжимает ему горло, как тут же отведет нас туда, куда мы только пожелаем.

— А ведь вы правы, клянусь кровью Христовой! — воскликнул Каплюш.

— Ну, что скажете, приятель?

— А то скажу, ах! Вот ведь рога дьявола!.. Дайте я вас обниму!..

И Каплюш заключил в объятия Бигорна, который вдруг почувствовал, что у него волосы встают дыбом, но он держался стоически.

— Дружище, — добавил Каплюш, — если вам предстоит быть повешенным, можете рассчитывать на то, что у вас будет абсолютно новая веревка и священник, пусть даже мне придется заплатить за них собственными денье.

— Превосходно! — сказал Бигорн, содрогнувшись. — У подножия Монфокона есть один кабачок с вывеской «У нас вино течет рекой». Вам он известен?

— Еще бы! Я только что угощал там своих помощников.

— Так вот: я буду ждать вас в нем. Приходите, как стемнеет, да не забудьте захватить веревку.

— Не беспокойтесь, — сказал Каплюш, покатившись со смеху.

Когда Бигорн оказался снаружи, когда он выбрался из этого лабиринта улочек, что окружали Шатле, его едва не вырвало. Но, превозмогая эту слабость, он вошел в какую-то таверну и, чтобы прийти в себя, принялся есть и пить, тем более что уже прилично проголодался.

Примерно за час до закрытия ворот он был уже у Порт-о-Пэнтр, вышел из Парижа и направился к кабачку, в котором его дожидались Гийом Бурраск и Буридан.

Тихим голосом он подробно объяснил им свой план.

Похоже, план этот весьма позабавил Гийома, так как тот рассмеялся ужасным смехом.

— Пойдем! — сказал Буридан.

Он и Бурраск вышли и начали подниматься по склону. Что до Бигорна, то он остался в этом убогом трактире и принялся ждать.

Спустились сумерки.

Небо осталось чистым и изобиловало звездами, но, так как луна должна была подняться не раньше полуночи, в какой-то момент за окном стало не видно ни зги. Тогда-то дверь кабачка и открылась, и появился Каплюш. Бигорн тотчас же вскочил на ноги, подошел к нему, взял под руку и потянул на улицу, говоря:

— Нужно поторапливаться. Веревку взяли?

Каплюш отвел в сторону полу плаща и показал веревку, которая была накручена у него на руку.

Они двинулись в путь. Посмотрев на небо, Каплюш промолвил:

— Прекрасная ночь для смерти.

— Да, — отвечал Бигорн.

Не говоря больше ни слова, они быстро поднимались к виселице, черный силуэт которой, по мере того как они приближались, все отчетливее проявлялся на фоне темного неба. Бигорн выглядел решительным, Каплюш дрожал от нетерпения.

— Лишь бы он был там! — прошептал палач.

— Не беспокойтесь, он там будет. А вот и он!..

Действительно, в нескольких шагах от них вдруг возникла чья-то тень и начала к ним приближаться. То был Тристан. Он сказал:

— Благодарю вас, христиане, за то, что явились помочь мне в этом христианском деле.

— Угу, — проворчал Бигорн, — и этот добрый христианин, которого я привел с собой, в таких делах неплохо разбирается, мэтр Тристан. Не волнуйтесь, он один отвяжет Мариньи, не причинив никакого вреда.

— Да, я сам этим займусь! — подтвердил Каплюш.

— Вы слышите, Тристан?.. — сказал Бигорн.

— Слышу, и вы будете за это вознаграждены, не сомневайтесь.

Каплюш приглушил радостное ворчание. Тристан медленно направился к правому крылу виселицы. Отойдя от него шагов на двадцать в сторону, он остановился у подножия скалы, вокруг которой росли дикие кусты.

— Пока ждал вас, подготовил яму, — пояснил он.

Действительно, Каплюш и Бигорн увидели глубокую яму, возле которой высилась кучка вырытой земли.

— Отличная яма — то, что надо! — заметил Каплюш, стараясь снискать себе расположение Тристана. — Ну что, приступим?

— А чего ждать? — пожал плечами Бигорн. — Раньше начнем — раньше закончим.

Все трое прошли к лестнице, по которой утром ступал Мариньи, и поднялись на платформу; мгновением позже они были уже у тела первого министра, которое раскачивалось в пустоте над их головами.

— Давайте подержу веревку, она будет только мешать, — шепнул Бигорн Каплюшу.

Тот кивнул и передал веревку Бигорну. Вокруг стояла такая темень, что Тристан и не мог заметить этого движения. И потом, палачу казалось, что переходить от угрозы к повешению им и не придется.

Он начал карабкаться по столбу, цепляясь за цепи, и исчез где-то вверху, в темноте. Спустя несколько секунд послышался его голос. С той балки, на которой он сидел, он кричал:

— Осторожно, ловите тело, я режу веревку.

— Иа! — воскликнул Бигорн.

Тотчас же двое мужчин вышли из-за колонн и встали рядом с Бигорном и Тристаном. То были Буридан и Гийом Бурраск.

В тот же миг тело Мариньи упало и было подхвачено, затем перенесено на плиты платформы. Вверху послышался шум цепей. То спускался Каплюш. Вскоре он спрыгнул, говоря:

— Ну вот! А теперь, перенесем его. Э-э-эй!..

Он издал ужасное рычание и попытался отскочить в сторону. Бигорн накинул ему на шею веревку, которую Каплюш сам же и принес.

В течение нескольких секунд Каплюш брыкался и размахивал кулаками, пытаясь высвободиться. Затем он почувствовал, что ему вяжут руки и ноги, увидел, что стоит в окружении трех мужчин, глаза которых так и сверкали в ночи.

— Мне конец! — просипел палач. — Должно быть, пришел и мой черед!

Едва Каплюш был обездвижен, Бигорн тоже, в свою очередь, полез на столб, распевая во все горло:

Спустя минуту веревка утянула Каплюша вверх; он несколько раз еще судорожно дернулся, а затем, вяло и безмятежно, его труп начал раскачиваться там, где прежде висел труп Мариньи.

Тристан в этой казни участия не принимал. Когда тело его хозяина упало, он взял его на руки, опустился на колени и принялся с жаром читать все молитвы, которые знал, дабы обеспечить хоть какое-то облегчение душе Мариньи, раз уж невозможно было дать оного его телу.

Когда он наконец поднялся на ноги, то различил лишь фигуры Буридана, Бигорна и Гийома.

— А где тот добрый христианин, что пришел нам помочь? — спросил он.

— Посмотрите наверх, — сказал Бигорн.

Тристан поднял глаза и увидел труп Каплюша.

— Так этот человек. — пробормотал он.

— Этот человек — это тот, кто повесил Мариньи. Это Каплюш! — промолвил Бигорн.

Тристан издал крик безумной радости.

— Каплюш!..

— Он нас обманул, — глухим голосом сказал Буридан. — Он поклялся на распятии, что Мариньи не будет повешен; вот почему мы его наказали.

Тогда Бигорн снял с трупа Мариньи сорочку и капюшон, коим была покрыта голова, затем вновь, пока его спутники, погрузившись в некую ужасную задумчивость, неподвижно стояли внизу, начал карабкаться по столбу, что-то напевая себе под нос. Примерно через полчаса он спустился.

— Готово! — сказал он.

Что значило это его «готово»?.. Бигорн забрал с тела Каплюша все, что было на нем ценного, сорвал с него одежду, тут же, на месте, в клочья кромсая ее кинжалом, а затем напялил на него сорочку и капюшон!..

Таким образом, в следующие несколько дней, в течение которых, с целью променада и развлечений, приходили поглазеть на повешенного на Монфоконе Ангеррана де Мариньи, никому и в голову не пришло, что тем висельником, который там болтался, был уже не мессир де Мариньи.

Лишь Валуа, который также являлся туда пару раз, словно для того, чтобы убедиться, что на сей раз его враг действительно умер, произнес примерно те же слова, какие скажет через несколько столетий перед трупом герцога де Гиза король Генрих III.

— Такое впечатление, что после повешенья он стал ростом повыше, — пробормотал граф.

— Должно быть, Каплюш слишком сильно потянул его за ноги, — с ухмылкой заметил один из офицеров.

Мариньи похоронили в вырытой Тристаном яме. Для того, чтобы тело не запачкалось землей, старый слуга завернул его в саван, который предусмотрительно захватил с собой. Затем могилу засыпали, Тристан окропил ее святой водой, взятой из кропильницы собора Нотр-Дам (что сделало этот кусочек простой земли землей христианской), и вновь прочитал все известные ему молитвы, так как опасался, что Валуа, продолжив свою месть и в таинстве смерти, прикажет священникам пропустить важные молитвы, чтобы душа министра навеки осталась в краях страданий и печали.

Эта деталь, возможно, вызовет улыбку у некоторых из наших читателей, и они будут не правы; в те давние времена смерть была сущим пустяком; то был переход (transire, как говорили римляне, или obire), то было путешествие (откуда пошел и обычай предсмертного причащения). После должным образом — с молитвами и окроплением святой водой — произведенного причащения умереть было не труднее, чем современному путешественнику экспатриировать, то есть покинуть родину, при условии, что у вас есть все необходимое для такого путешествия, пути (via). Потому и не удивительно, что люди в те времена с такой тщательностью готовились к последнему путешествию и старались лишить смертельного врага необходимых молитв, как современный грабитель старается отнять у путника, которого встретил на дороге, все имеющиеся у того при себе деньги.

Словом, Тристан поступал как верный друг, принимая все меры для того, чтобы вернуть душе Мариньи те молитвы, которые мог попытаться у нее украсть Валуа.

Исполнив эти последние хлопоты надлежащим образом, Тристан удалился, конечно, очень печальный, но успокоенный относительно той судьбы, которая ждала умершего. Небольшой отряд спустился к хибарам и в кабачке с вывеской «У нас вино течет рекой» дождался утра, когда можно было вернуться в Париж. Как только ворота открылись, Буридан и его спутники направились в Ла-Куртий, где нашли несшего караул Рике.

— Поезжайте с нами, — сказал Буридан Тристану, — через пару дней мы покинем Париж, где вас больше ничего не держит, где вы и сами рискуете угодить на виселицу. Позднее вы сможете сюда вернуться, как это планирую сделать и я, так как хочу стать доктором философии.

Гийом и Рике пожали плечами, а Бигорн принялся реветь по-ослиному.

— Неплохой способ заработать на жизнь для меня и моей семьи, не правда ли? — промолвил Буридан, не обращая внимания на их кривляния. — Доктор в Сорбонне получает почти столько же, сколько офицер Лувра.

— Признайся лучше, что тебе жуть как хочется ораторствовать, — сказал Гийом.

— Просто он пристрастился к Аристотелю, — добавил Рике.

— Какой осел! — заключил Бигорн.

Тристан тем временем раздумывал над сделанным ему предложением.

— Что ж, так и быть, — сказал он, — я поеду с вами. Но прежде мне нужно собрать кое-какие дорогие моему сердцу вещицы; через пару-тройку дней я присоединюсь к вам здесь.

— Нет, — проговорил Буридан, — когда будете готовы, отправляйтесь в деревушку Руль, где вы найдете дочь несчастного Мариньи, и ждите нас там. Если полагаете, что это необходимо, то можете рассказать ей о смерти отца, так как у меня на это не хватит мужества.

— Хорошо, я возьму это на себя, — сказал Тристан.

И он покинул Ла-Куртий-о-Роз, подав Бигорну знак следовать за ним. Бигорн, впрочем, и сам намеревался уходить, поэтому, предупредив друзей, что его пару дней не будет, он вышел на улицу вслед за Тристаном.

Буридан остался с Гийомом и Рике.

— Ну что, — сказал Гийом, — уж на сей-то раз уезжаем, или у тебя есть еще какой-нибудь Мариньи, которого нужно попытаться спасти?

— Есть Готье, — отвечал Буридан, — Готье, которого ты называешь братом, которого и я тоже таковым считаю. То, что я сделал для Мариньи, который был моим врагом, я могу сделать и для Готье, который приходится нам братом. Филипп умер: спасем же хотя бы последнего из д'Онэ. Словом, я не уеду, пока не вытащу его из тюрьмы или же не увижу мертвым.

Голос изменил Буридану, и из глаз хлынули слезы.

— Бедный Филипп! — всхлипнул Гийом Бурраск.

— Да, — сказал Рике, — прекрасный был дворянин, хотя и переносил вино гораздо хуже, чем Готье. Полно, Буридан, успокойся, мы остаемся с тобой и никуда не уедем, пока не увидим несчастного Готье болтающимся на веревке.

Ланселот Бигорн, как уже было сказано, присоединился к Тристану, который неторопливо удалялся от Ла-Куртий-о-Роз и выглядел всецело погруженным в свои страдания.

— Эй, мой достойный друг, — промолвил Бигорн, — куда вы меня ведете? Предупреждаю: меня ждет срочное дельце, которое не терпит никакой задержки.

Что за дельце ожидало Бигорна? Вскоре мы это узнаем.

— Знаете ли вы, — сказал Тристан, — что есть два человека, к которым сегодня утром я пылал лютой ненавистью?..

— Да? И кто же эти двое? Но предупреждаю…

— Терпение, — промолвил Тристан. — Один из этих двоих — граф де Валуа, который приказал повесить моего хозяина.

— Вот как? — произнес Бигорн, посмотрев на Тристана уже с большим вниманием.

— Да. А вторым был — теперь о нем уже можно говорить так, в прошедшем времени — Каплюш, который как раз таки моего хозяина и повесил.

— Этот заплатил, и давайте о нем забудем.

— Да, — проговорил Тристан странным тоном. — Он поплатился за содеянное головой, благодаря вам, мэтр Бигорн, потому-то я и предложил вам пойти со мной. Ничего не спрашивайте. Пойдемте, и вы сами все увидите.

Вдруг сделавшись задумчивым, Бигорн молча последовал за Тристаном.

Они вышли на улицу Сен-Мартен и остановились в том ее месте, где еще недавно возвышалась прекрасная крепость, окруженная зубчатыми стенами, обнесенная рвом. Теперь здесь ничего не осталось. Стены, крепость, постройки — все было разрушено.

— Вот и все, что осталось от особняка Мариньи, — проговорил Бигорн.

Но Тристан не ответил. Шагов через сто он вошел в тот невзрачный нежилой, пользовавшийся у соседей дурной славой дом, в котором мы уже видели слугу первого министра в тот день, когда Мариньи арестовали.

Тристан зажег факел, спустился по лестнице в погреб, расчистил небольшую часть пола от покрывавшего его песка, приподнял крышку люка и спустился по еще одной лестнице, — Бигорн не отставал ни на шаг. Там, в этом втором погребе, Тристан схватил мотыгу и принялся бить по стене, сложенной, казалось, из огромных зацементированных камней.

К изумлению Бигорна, под ударами мотыги стена осыпалась: эта видимость камней и цемента опала, и их взорам предстал замурованный в стену громадный железный сундук. Тристан открыл этот сундук: он был наполнен аккуратно расставленными мешками.

Тристан приподнял один из этих мешков и разрезал кинжалом веревочку, которой он был перевязан. Из мешка посыпались золотые монеты.

Бигорн вытаращил глаза и буквально затрепетал.

— О! — пробормотал он. — Да в одном этом мешке, должно быть, не менее трехсот золотых экю!..

— Тысяча золотых дукатов, — степенно заявил Тристан, — то есть состояние, которому были бы рады многие из придворных дворян. Помогите мне, Бигорн.

Тристан принялся запихивать в мешок выпавшие из него монеты. Бигорн помогал ему, дрожа и вздыхая:

— Как подумаю, что даже десятой части того, что здесь есть, мне хватило бы для полного счастья…

Тристан завязал мешок, приподнял, положил на руки Бигорна и сказал просто:

— Он — ваш!..

Бигорн покачнулся. Мешок упал на пол. Ланселот закрыл лицо руками.

— Ваш, — повторил Тристан. — Веревка, на которой висит Каплюш, стоит гораздо больше, и если я не даю больше, то лишь потому, что должен распорядиться состоянием моего хозяина по справедливости.

— Мой! — возопил Бигорн. — Все это золото — мое!..

И, упав на колени, он вновь открыл мешок. Никогда еще он не видел столько золота! Радость Бигорна проявилась в серии прыжков, которые он исполнил здесь же, в погребе, затем в нечленораздельных криках и наконец в громогласном ослином реве.

Наконец Ланселот успокоился и пожал Тристану руку.

— Приятель, — сказал Бигорн, — благодаря вам, я богат на всю жизнь, даже если мне доведется прожить еще сто лет, чего я себе и желаю, как, впрочем, и вам тоже. Но это еще не все. Я знаю мэтра Буридана. Это осел, видите ли, настоящий осел — вспыльчивый, упрямый, не имеющий ни малейшего уважения к этим прекрасным золотым монетам, которые, однако же, такого отношения к себе никак не заслуживают. Дважды мне удавалось разбогатеть — и дважды он разорял меня до последнего су. Могу поспорить, что, если я вернусь с этим мешком, он тотчас же попытается лишить меня этого золота, начав раздавать его нищим, лучникам, всему, кто попадется ему под руку.

— И что же? — вопросил Тристан, не сдержав улыбки.

— А вот что, дружище: окажите мне одну услугу. Раз уж вы должны присоединиться к нам в деревушке Руль, придержите пока эти прекрасные дукаты у себя. Вы привезете их мне туда, а там уж Буридану будет слишком поздно придумывать нечто такое, что довело бы меня до поедания сена или даже чертополоха. Какого черта! Я ведь, в отличие от него, не осел, как-никак!

— Хорошо, будь по-вашему, — сказал Тристан.

Бигорн на несколько секунд задумался, словно решая для себя, следует ли ему расставаться с этим ценным мешочком. В конце концов, он принял компромиссное решение, то есть набил карманы каким-то количеством монет, собственноручно положил мешок в сундук, после чего отвесил кофру глубокий поклон.

Закрыв сундук, мужчины поднялись наверх.

— Так что вы там говорили? — спросил вдруг Бигорн.

— Ничего я не говорил, — сказал Тристан, который отчего-то вновь сделался мрачным.

— Да нет же, дружище, вы говорили, что есть в мире два человека, к которым вы пылаете лютой ненавистью. Первым был Каплюш; с ним мы уже разобрались. Вторым был Валуа, и он-то так еще ничем и не поплатился.

Тристан поднял на Бигорн взгляд, в котором блеснул огонек надежды.

— Неужто вы хотите помочь мне…

— Отомстить Валуа?.. Да.

Тристан издал ворчание, которое могло быть как криком радости, так и проклятием.

— И я не просто настроен вам помочь, — продолжал Бигорн, — но и заявляю, что намерен подвергнуть Валуа такому наказанию, которое будет соразмерно его гнусности. При вашем участии, полагаю, я смогу это устроить.

И тогда между Бигорном и Тристаном состоялся продолжительный разговор, или, скорее, то был монолог Бигорна, который время от времени сопровождался одобрительными кивками Тристана.

— Итак, — сказал Бигорн, заканчивая, — если все получится, вы доведете его до двери?

— Да, — промолвил Тристан, вздрогнув.

— Дадите ему войти, а затем закроете дверь снаружи.

— Я понял.

— Прекрасно. И сразу же отправляйтесь к Буридану в Руль. Все остальное — моя забота.

На этом мужчины расстались, чтобы заняться каждый своей частью работы. Однако же Бигорн объяснил Тристану лишь часть своего плана, который состоял из двух последовательных маневров. Тристан был в курсе второго, в котором ему и предстояло поучаствовать. Что до первого, то о нем Бигорн предпочел умолчать, вероятно, опасаясь того, что слуга Мариньи откажется ему помогать, а то и вовсе воспротивится его замыслу.

Именно этот первый маневр мы сейчас в общих чертах и обрисуем.

Выйдя с улицы Сен-Мартен, Ланселот Бигорн отправился на Колдовскую улицу, жалкую улочку, располагавшуюся в той части Ситэ, где проживали евреи. Эта улочка пользовалась дурной славой. Горожане отваживались там появляться лишь средь бела дня, а также тогда, когда возникала насущная необходимость прибегнуть к этой проклятой науке, чтобы излечить какую-нибудь смертельную лихорадку, так как тамошние колдуны были знахарями. Изучая человеческое тело, чтобы отыскать в нем источники жизни или чтобы предаться своим колдовским опытам, они, вероятно, закладывали основы той науки, которой сегодня является медицина.

К одному из этих колдунов и отправился Ланселот Бигорн, дрожа и завещав душу святому Варнаве, коему, на всякий случай, он клятвенно обещал бурдюк меда и жирного гуся, — святому они достались бы через посредство достопочтенного кюре из Сент-Эсташа, старого друга Бигорна.

Заручившись поддержкой рая, Ланселот бесстрашно вошел в дом чудовища, то есть колдуна, который был мужчиной лет пятидесяти, со спокойным взглядом, низким голосом, словом, с лицом, скорее внушающим доверие и наделенным восхитительной пышной бородой.

«Просто удивительно, — подумал Ланселот, — как эти колдуны похожи на обычных людей; такое впечатление, что передо мной — христианин, честное слово. Но нужно быть начеку: несомненно, он — хитрый дьявол».

И Бигорн трижды осенил себя знамением, жестом достаточно энергичным, чтобы обратить в бегство целую армию демонов. Колдун, уже, видимо, привыкший к такому поведению тех, кто нуждался в его услугах, не сделал никакого замечания и довольствовался тем, что вежливо предложил гостю стул, от которого Бигорн счел необходимым отказаться, будучи наслышанным о некоторых дьявольских табуретах, на которые люди доверчиво садились, а встать затем уже не могли.

Словом, Ланселот адресовал колдуну одну из тех своих надменных улыбок, которая означала: «Даже не пытайтесь ставить мне ловушки; меня не одурачишь!»

И он тут же перешел к предмету своего визита.

— Дело такое: этим утром умер один человек; можете оживить его на несколько дней?

— Нет, — откровенно отвечал колдун. — Но от чего этот человек умер?

— Черт! Черт! — воскликнул изумленный Ланселот. — Стало быть, вы не можете вернуть жизнь трупу на несколько жалких дней, максимум на неделю?

— Нет. Но скажите, от чего умер ваш человек. Уж не от одной ли из тех болезней, которые разлагают труп и обезображивают лицо сразу же после смерти, а то и еще до нее?

— Он скончался от того, что шею его слишком сильно сдавила веревка. Вот и вся его болезнь.

— Вы говорите об Ангерране де Мариньи? — промолвил сообразительный колдун.

Бигорн вздрогнул и начертил в воздухе с полдюжины крестных знамений.

— Ах! — воскликнул он. — Вы — настоящий чародей, коль сразу же догадались, о ком я пришел с вами поговорить!

Колдун улыбнулся и сказал:

— Вы сказали, что этот человек умер этим утром и умер повешенным. Это ж каким глупцом нужно быть, чтобы не понять, что речь идет об Ангерране де Мариньи!

— А ведь и правда! — пробормотал Бигорн.

— Но оставим это. Раз уж речь идет о человеке, который умер в полном расцвете сил, я могу вернуть ему пусть и не жизнь, но видимость жизни.

— Большего мне и не нужно! — жадно воскликнул Бигорн.

— Прекрасно! Приносите труп, и я подготовлю его таким образом, что даже не несколько дней, а месяцы и годы он будет походить на живого человека.

— Черт! — промолвил Бигорн. — Так нужно принести вам труп? А вы не можете воздействовать на него издалека, какими-нибудь заклинаниями?

— Нет, это невозможно. Бальз… я хотел сказать, читать над ним эти самые заклинания я должен именно здесь.

Бигорн пару минут подумал, а затем сказал:

— Хорошо. Вечером, с наступлением сумерек, я буду здесь с трупом.

Затем они обсудили цену. Она оказалась вполне умеренной: колдун довольствовался тремя серебряными экю, которые Бигорн тотчас же ему и выплатил.

«Какая удача! — подумал колдун, когда Бигорн удалился. — Получить возможность спокойно изучить тело такого человека, как Ангерран де Мариньи! Скорее, это я должен был заплатить ему эти три экю. Но как ему удастся снять труп и доставить сюда?.. И зачем он вообще ему понадобился?.. Впрочем, меня это не касается».

Что до Бигорна, то он направился прямиком к знакомому зеленщику, который возделывал свой клочок земли неподалеку от Тампля, и купил у него тележку для перевозки овощей и осла, чтобы эту самую тележку тащить.