Буридан

XV. ЖИЙОНА ГОВОРИТ

Оставим Ланселота Бигорна и вернемся на некоторое время к Симону Маленгру.

После бегства с Жийоной со Двора чудес Симон поспешил в Тампль, куда прибыл как раз вовремя, чтобы сорвать дерзкую попытку Ланселота Бигорна, прямо в тот момент, когда она уже должна была закончиться вызволением Филиппа д'Онэ.

К несчастью, несмотря на всю развитую им скорость, в определенном смысле Симон прибыл слишком поздно. Буридан и его шайка сумели выбраться целыми и невредимыми из этой передряги.

Для графа де Валуа бегство Буридана и его людей представляло собой очередную неудачу, которая могла иметь самые серьезные последствия.

Тем не менее, если хорошенько подумать, все закончилось для него не так уж и плохо: мало того, что, благодаря счастливому вмешательству Симона, у него остался тот узник, которого ему доверил сам король, так в руки его угодил еще и один из тех отважных разбойников, за чьи головы была назначена награда, а именно — Готье д'Онэ.

Очевидно, явись Симон Маленгр несколькими минутами ранее, и в сети Валуа разом угодила бы вся банда, но разве можно было винить верного слугу в этом опоздании?

Словом, граф не оставил усердие Симона без награды, что выразилось не только в том, что он простил ему все, что случилось в особняке Валуа, но и выделил Маленгру значительную сумму денег.

Симон положил эту нежданную прибыль в карман с гримасой ликования, после чего погрузился в долгие и серьезные размышления.

И результат этих размышлений был таков, что ситуация, определенно, становилась для него, Симона, слишком критической и опасной.

Действительно, радоваться ему было нечему.

Складывалось впечатление, что этот проклятый Буридан и его приспешник Ланселот Бигорн обладают неким талисманом, который позволяет им как по волшебству избегать всех наносимых им ударов и обходить все расставленные ловушки.

Симон уже начинал всерьез опасаться, как бы эти удивительные люди не одержали верх в той борьбе, которую они повели против его хозяина; а ведь тогда конец пришел бы и ему, жалкому пособнику.

Ко всему прочему, глубокие опасения внушали ему и коварные махинации его бывшей компаньонки и невесты Жийоны; от той ненависти, которую, как он чувствовал, питала к нему эта мегера, у него иногда — нет, слишком часто — по спине пробегали мурашки.

И потом, несмотря на все его хитрости, несмотря на все его самые тщательные меры предосторожности, разве не мог какой-нибудь известный или тайный враг поведать графу де Валуа о том, какую роль он, Симон Маленгр, сыграл на самом деле в похищении Буриданом Миртиль? Так как до сего дня Валуа еще не слишком хорошо знал, что же в действительности произошло в его доме, Жийона только сказала графу, что Маленгр его предал, но последние поступки Симона свидетельствовали об обратном.

При мысли о том, каким пыткам может подвергнуть его хозяин, у несчастного едва не подкосились ноги. Маленгра охватила величайшая усталость, он смутно чувствовал, что приближается к своему последнему часу, и продолжать эту борьбу, возможно, означало слишком испытывать судьбу.

Да и к чему все это?.. Разве он не богат?

Та сумма, которую ему только что великодушно пожаловал хозяин, плюс его собственные небольшие сбережения, плюс все то, что он все еще надеялся вытянуть из Жийоны, — разве все это не составляло целое состояние, которое позволило бы ему уехать в какую-нибудь далекую провинцию, например, во Фландрию, его родной край, и там, вдали от опасностей, спокойно доживать свои дни в шкуре честного буржуа?

Да-да, определенно это было самым лучшим решением — выйти из этой борьбы, и как можно скорее, оставить своего хозяина, могущественного графа де Валуа, и попытаться выпутаться из той затруднительной ситуации, в которой он оказался.

Но его по-прежнему терзали сомнения. Достаточно ли будет его состояния для того, чтобы жить свободным от всякой зависимости, от всякой работы?

В глубине души он прекрасно понимал, что да, достаточно, но, как все скупцы, которые всегда и всеми способами стремятся увеличить свою кучу золота, пусть и всего на одну монетку, тоже пытался придумать себе оправдание, чтобы остаться еще и немного подкруглить свою кубышку.

Внезапно он побледнел от страха: а что, если его кубышку, его сокровище обнаружит, присвоит какая-нибудь непорядочная личность?

К примеру, Жийона, которой он вынужден был признаться, что это сокровище спрятано в саду Ла-Куртий-о-Роз.

При этой ужасной мысли он едва не грохнулся в обморок.

Успокаивало одно: он не сказал Жийоне, где в точности спрятано сокровище, а сад был довольно-таки большим.

Поспешив, он, безусловно, прибудет на место прежде, чем кто-то наложит свои бесстыжие руки на это золото, которое он почитал и любил больше, чем своего бога.

Нам довелось увидеть, как Маленгр предавался поискам, увенчавшимся счастливым успехом, — так, по крайней мере, полагал он сам.

Покинув Ла-Куртий-о-Роз, Симон направился прямиком в Тампль, расположенный, как мы уже упоминали, совсем рядом, чтобы присоединиться к графу де Валуа.

— Прекрасно! Прекрасно!.. — шептал Маленгр, неистово потирая руки. — Я даже богаче, чем думал. Завтра я заберу свое золото, сяду верхом на выносливого скакуна, коих предостаточно в конюшнях моего хозяина, и, прощайте, монсеньор, выпутывайтесь сами, как знаете.

Привычными окружными путями он добрался до личных покоев коменданта и уже собирался войти в комнату своего господина, когда произнесенное знакомым голосом его собственное имя заставило Симона резко остановиться.

Он бесшумно приоткрыл дверь и через щель, скрытую тяжелым занавесом, что висел с другой стороны, начал прислушиваться, сдерживая дыхание, весь в холодном поту от тревоги.

Услышанный им голос был голосом Жийоны, и Жийона со слащавыми интонациями говорила Валуа:

— Да, монсеньор, Симон Маленгр недостоин вашей доброты, это изменник, который заслуживает быть повешенным… да что я говорю: четвертованным и поджаренным на медленном огне.

«О, мерзкая мартышка!» — стиснув зубы, подумал Симон.

— Объяснись-ка. — раздался голос Валуа. — Мне почему-то казалось, что Симон был твоим другом. Мерзавец даже, если не ошибаюсь, говорил мне что-то по поводу своего намерения жениться на тебе. Прекрасный выбор, кстати говоря.

Словно не поняв иронию этих слов, Жийона присела в глубоком реверансе.

— Полагаю, вы были друзьями и вроде как женихом и невестой.

— Вот-вот, монсеньор — были, то есть больше таковыми не являемся.

— Потому-то я и хочу знать причину этой перемены.

— Я преданна монсеньору беззаветно, монсеньор это знает, вот почему я не хочу иметь в друзьях или родственниках того, кто, как мне известно, предавал монсеньора. Враг моего хозяина не может не быть моим собственным врагом.

Валуа смерил ее долгим, пристальным взглядом. Жийону этот взгляд нисколечко не смутил.

«Что касается верности, ее она мне доказывала не единожды, это правда, чертовка мне беззаветно преданна», — подумал граф.

Валуа находил совершенно естественным то, что эта женщина ему говорила — ее жених стал ее собственным врагом, потому что был врагом ее хозяина.

— Ладно, — кивнул граф, — скажи мне все, что хочешь сказать, но предупреждаю: даже не пытайся мне лгать, иначе я прикажу вырвать тебе язык, и на медленном огне поджарят уже тебя саму. Ну, давай, говори.

— Если б я не хотела сказать чистую правду и не была уверена в том, что вы сейчас услышите, я бы не бросилась разыскивать монсеньора. Проще и гораздо безопаснее было бы остаться дома, к чему же мне лгать?

«А ведь она права», — подумал граф; вслух же сказал:

— Говори. Я слушаю.

И тогда эта жестокая и мстительная мегера, на свой манер приукрашивая и перекладывая всю вину на бывшего жениха, повела собственный рассказ о событиях, в результате которых Миртиль смогла наконец воссоединиться с Буриданом.

В этой ладно выстроенной истории, роль Симона становилась едва ли не главенствующей, к тому же, добавляя к уже известным графу де Валуа фактам некоторые другие, на которые она проливала свет ловко, вроде как и не настаивая, Жийона сумела создать впечатление, что все, что она рассказывала, было вполне допустимым и даже неукоснительно точным.

Нетрудно понять ярость графа, узнавшего об этой измене, которая выглядела совершенно очевидной.

Потому-то голос его уже дрожал от гнева, когда он сказал доносчице:

— Хорошо, ты верно мне служила, продолжай в том же духе и будешь всегда видеть хозяина доброго и щедрого. Но если ты меня обманула, если когда-нибудь предашь меня, то наказание, которое уже завтра же постигнет этого подлого изменника, будет тебе предупреждением. Ты увидишь, как твой хозяин умеет наказывать за ошибку и предательство. Надеюсь, ты все поняла. А теперь, оставь меня, и до нового приказа — молчок обо всем, что ты мне здесь сказала. Виновный не должен улизнуть.

Эти слова были произнесены с видом столь грозным, что Жийона, делая реверанс и пятясь к выходу, внутренне содрогнулась.

Не без некоторых опасений она думала о той роли, которую сама сыграла во всех этих событиях, и говорила себе, дрожа от страха:

— Святая Дева! Святые ангелы, сделайте так, чтобы мой хозяин никогда не узнал правду, иначе конец мне, жалкому созданию.

Затем, уже с улыбкой удовлетворенной ненависти, она глухо добавила:

— А пока, думаю, я могу прочитать «De Profundis»[9] для души Симона Маленгра. Хе-хе! Ловок же будет мой Симон, если выкрутится. Будет знать, как красть мои несчастные экю, и потом, я защищаюсь. Если бы я его не уничтожила, он бы выдал меня монсеньору, и меньшее, что со мной сделали, это четвертовали бы живьем. И все равно, уж лучше быть в моей шкуре, чем в шкуре Симона… Хе-хе! Хотела бы я видеть его лицо, когда бедняжечку арестуют и поведут к монсеньору!..

И ужасная старуха, снедаемая этими мрачными мыслями, удалилась, мелко семеня и тайно ухмыляясь.

Тем временем Симон Маленгр стоял за портьерой совершенно ошеломленный.

Движимый скорее инстинктом самосохранения, нежели здравым смыслом, он осторожно прикрыл дверь и на цыпочках отступил к небольшой клетушке, куда, как он знал, никто никогда не захаживал, никто, кроме него.

Там, тотчас же почувствовав себя в безопасности, он тяжело рухнул на табурет, так как у него буквально подкосились колени, и, растерянный, вспотевший, роняющий жгучие слезы, которые смешивались с каплями пота, он обхватил голову руками и принялся стонать:

— Мерзавка!.. О! Гнусная мерзавка!

Тем не менее после приступа жуткого отчаяния Симон мало-помалу взял себя в руки и начал обдумывать ситуацию, призвав на помощь все свое хладнокровие и хитрость, дабы прикинуть возможные меры, которые помогли бы ему выпутаться из этой передряги.

Постепенно он успокоился, вероятно, придумал какую-то ловкую комбинацию. На его тонких бескровных губах заиграло некое подобие улыбки.

Столь же безмятежный, сколь прежде был испуганным, столь же решительный, сколь был подавленным, Маленгр тщательно обмозговал все варианты, дабы не оказаться захваченным врасплох на тот случай, если его вдруг загонят в угол.

После того, как меры предосторожности были приняты, он соорудил себе в уголке нечто вроде ложа и сладострастно разлегся на нем, пробормотав:

— Как же я устал. Сейчас поспим. А уж завтра — посмотрим. Ну, моя милая Жийона, держитесь! Меня пока что еще не освежевали. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.