Буридан

XVII. СХВАТКА ДВУХ ДЕМОНОВ

Когда они вышли из кабинета Валуа, Маленгр приблизился к Жийоне и вполголоса спросил:

— Мы можем поговорить у тебя, где нас никто не услышит? Нужно обсудить кое-что важное.

Ничего не ответив, Жийона кивнула — да, мол, можно.

Изучая спутника краем глаза, крайне обеспокоенная, Жийона спрашивала себя с тревогой, что известно Маленгру и каковы его намерения.

Но, так как лицо его было непроницаемым, она решила держаться с благоразумной осторожностью, пообещав себе играть осмотрительно, следя за малейшими жестами Симона, замыслившего, как ей казалось, нечто коварное.

Когда они оба устроились в небольшой комнатушке, которая была выделен ей в Тампле, Жийона жестом предложила Маленгру сесть и сама присела у окна, выходившего на внутренний двор, и, готовая поднять на ноги весь гарнизон при первой же попытке насилия, замерла в ожидании объяснений Маленгра.

Тот степенно уселся, внешне — очень спокойный и, казалось, не имеющий никаких дурных намерений.

— Жийона, — начал он тихим голосом, — кто-то оказал мне плохую услугу, оклеветав меня в глазах монсеньора.

Жийона решила, что речь идет о ней, поскольку Симон смотрел ей прямо в лицо; она еще более насторожилась и ответила безмолвным вопрошающим взглядом.

— Да, Жийона, — продолжал Маленгр, — монсеньору известно о той роли, которую, сам того не желая, я сыграл в похищении Миртиль. Уж и не знаю, какой предатель выложил ему все, все, слышишь?..

— И, — медленно проговорила Жийона, — кто же, по-твоему, совершил эту гнусность?

— Ха! — произнес Маленгр, выразительно пожав плечами. — Кабы я знал!.. Какой-нибудь завистливый слуга, метящий на мое место. Но — терпение. Если я выясню, кто это был, а в один прекрасный день я это обязательно выясню, я даже рассчитываю на твою в этом помощь, мы уж с ним поквитаемся, не сомневайся, ха-хах!..

Жийона не смогла сдержать дрожи, столь неумолимо угрожающим показался ей тон, коим были произнесены эти слова, и столь зловещим, не оставляющим никакого сомнения в том, что рано или поздно это возмездие непременно осуществится, смехом они сопровождались.

Успокаивало одно: Маленгр подозревал кого угодно, но только не её, напротив, просил её помочь найти виновного.

Поэтому, сочтя, что такой ситуацией грех не воспользоваться, она отвечала, сложив руки в жесте негодования:

— Святая Дева!.. Есть же на земле такие зловредные людишки. Уже и на жизнь себе нельзя заработать честно, не подвергаясь нападкам завистников и клеветников!..

— Так ты поможешь мне, Жийона? — спросил Маленгр с полнейшим добродушием.

— Конечно же, помогу, — отвечала Жийона. — Сделаю все, что будет в моих силах.

— Так я и думал, — сказал Маленгр и небрежно добавил: — Тем более что это не только в моих интересах, но и в твоих.

— Как так, Симон?

— А так, что я сказал монсеньору, что ты мне во всем помогала, так что, будучи в курсе всех моих поступков, он все знает и про твои.

— А! — только и вымолвила Жийона, и зрачки ее на секунду оживились. — И ты это сделал?.. Но почему?..

— Потому, что мне нужно было сказать хоть что-то такое, что бы смягчило мою вину, и потому еще, что я люблю тебя, Жийона, ты же знаешь, и когда я увидел, что наш хозяин уже раздумывает, какую смерть для меня подобрать, то, в силу своей любви к тебе, не пожелал оставлять тебя одну и сделал все для того, чтобы отправиться на тот свет вместе с тобой.

Мегера хрустнула пальцами. То было единственное проявление обуревавших ее эмоций, и бесцветным голосом она спросила:

— Если я правильно тебя поняла, теперь монсеньор накажет уже нас обоих, и на его прощение рассчитывать не приходится?

— Совершенно верно.

— Тогда, Симон, не можешь ли ты мне сказать, почему монсеньор вызвал меня и приказал подчиняться тебе во всем, что ты прикажешь, а главное, почему монсеньор дал тебе некие тайные указания?.. Ты в тот момент совсем не выглядел, как человек, впавший в немилость, напротив!..

Сказав это, она устремила на него излишне оживленный взгляд, словно шептавший: «Берегись, меня на мякине не проведешь!»

— Ха! Жийона, — промолвил Маленгр с тем коротким, почти безмолвным смешком, который случался у него, когда он намеревался сыграть с кем-то злую шутку, и значение которого было прекрасно знакомо старухе по собственному печальному опыту. — Хах, Жийона! Дело в том, видишь ли, что я, Симон Маленгр, обвел монсеньора, этого всемогущего графа де Валуа, вокруг пальца, да так ловко, что тебе и самой выкинутый мною фортель покажется забавным, когда я тебе его расскажу.

Жийона почувствовала, что ее вновь охватывает смутная тревога, так как она видела, что Маленгр абсолютно искренен; так ей, по крайней мере, казалось, и она страстно желала узнать, что же это была за шутка, чтобы сориентироваться, понять, действительно ли они утратили расположение хозяина и не допустил ли Маленгр какой-нибудь оплошности, из которой она, за счет своего коварства и сноровки, сможет извлечь выгоду для себя одной.

Но для этого с Маленгром нельзя было разговаривать в резком тоне, нельзя было позволить ему увидеть пробуждающийся в ней страх, нельзя, наконец, было дать ему понять, что его намерения, поступки, слова, мысли кажутся ей подозрительными.

В противном случае, насколько она знала Маленгра, он бы начал играть с ней, как кот с мышью, и оставил бы ее в дураках так же, как, по его собственному заверению, уже облапошил их хозяина.

— То есть, — промолвила она осторожно, — наши дела не так плохо, как я того опасалась.

— Напротив, Жийона, напротив, мы — или, скорее, я — никогда еще не пользовались таким доверием и расположением монсеньора.

Жийона вытаращила глаза, как человек, который говорит: «Ничего не понимаю».

— Сейчас поясню: я пользуюсь безграничным доверием монсеньора, но только в течение ближайших двух суток.

— Вот как! — произнесла старуха, насторожившись. — И что же случится через двое суток?

— Случится то, что монсеньор прикажет вырвать вот этот самый язык за то, что я солгал ему.

— А! — только и вымолвила Жийона, впрочем, с самым глубоким безразличием. — А потом?

— Мне отрубят вот эту саму правую руку — как клятвопреступнику.

— Вот как! — повторила Жийона и провела языком по губам, будто уже в предвкушении этого пленительного для нее зрелища. — А потом?..

— Потом?.. Вероятно, меня будут пытать калеными щипцами и заливать мне в открытые раны расплавленный свинец, если только.

— Если только?.. — вопросила чертовка таким тоном, каким могла бы сказать: «Какая жалость! Неужели ты избежишь этой пытки и я буду лишена столь чудесного зрелища?»

— Если только не освежуют, что того быка.

— Ого!..

— Или не поджарят на медленном огне.

— Боже всемилостивый!..

— Или, наконец, разорвут на четыре части.

— Святая Дева!.. И с тобой все это сделают, мой бедный Симон?

— Даже не сомневаюсь, — сказал Маленгр с все тем же ужасным спокойствием, которое не покидало его на протяжении всего страшного перечисления пыток, которые, по его мнению, его ожидали. — Даже не сомневаюсь, что через двое суток нам через все это придется пройти.

— Как это — нам?.. — пролепетала испуганная мегера. — Почему — нам? Тебе, ты хотел сказать. Но мне? Мне-то почему?

Маленгр издал сухой и зловещий смешок.

— Потому, моя милая Жийона, что я устроил все так, чтобы тебя постигла та же участь, что и меня. Я тебе все потом объясню, и ты увидишь, как я подшутил в этом плане над монсеньором, так что либо ты спасешься вместе со мной, либо вместе со мной же и погибнешь — той же самой смертью, заметь.

Это прозвучало холодно, сухо и резко, словно удар топора.

Внезапно Жийона поняла, что этот мерзкий гном говорит правду и что он действительно все устроил так, чтобы ее судьба теперь была неразрывно связана с его судьбою.

— Какой же ты негодяй! — простонала она жалобно.

Но уже во время этого стона она думала о том, что не желает оказаться освежеванной, и решила до последнего вздоха сражаться за свое спасение — свое и Маленгра, раз уж мерзавец поставил ее в такое положение, выхода из которого она пока не видела.

— И все же, — проговорила она, призвав на помощь все свое хладнокровие, — пока что я мало что понимаю; ради Бога, выражайся яснее.

— Нет ничего проще, — сказал Маленгр, наслаждаясь ее смятением и страхами. — Как я уже тебе сказал, монсеньор знает все; так что, поняв, что мне пришел конец, я сразу же подумал о тебе — видишь, неблагодарная, как я тебя люблю — и принял все меры, и меры, я тебе скажу, очень надежные, для того, чтобы тебя постигла та же участь, что и меня.

— Понятно-понятно, но потом?..

— Потом я убедил монсеньора в том, что все, что я, точнее — мы, сделали, преследовало лишь одну цель — выдать ему мессира Буридана, Миртиль, Ланселота Бигорна и других, короче, всю шайку этих ненавистных разбойников. Понимаешь?

— Понимаю, но дальше?..

— Затем я сказал — похвалился, понимаешь, чтобы отвратить от нас грозившую нам в тот момент опасность, — так вот, я сказал, что мы совершенно уверены в том, что сможем сдать ему всю шайку в течение сорока восьми часов и что если по прошествии этого времени мы не преуспеем, монсеньор может поступать с нами так, как ты уже слышала.

— И ты думаешь, Симон, что мы сможем сдать ему всю эту шайку?

— Хо! — произнес Маленгр. — Видишь вон то облачко, что бежит по небу?

— Вижу, но.

— Так вот, моя бедная Жийона: я думаю, что мы скорее сумеем схватить это облачко, нежели мессира Буридана. Вот так-то.

— Да, — пробормотала Жийона, — но тогда, нужно бежать, у нас в запасе двое суток, времени еще достаточно. Мы будем уже далеко, когда за нами решат выслать погоню.

В хитрых глазках Маленгра блеснул и тотчас же погас огонек.

Он разинул рот, вытаращил глаза и, хлопнув себя ладонью пол лбу, воскликнул:

— А ведь ты права, какой же я осел!.. Нужно бежать, черт возьми, — и как это мне в голову не пришла такая простая мысль, тогда как ты сразу же до нее додумалась.

И он добавил, словно извиняясь за эту оплошность:

— В свое оправдание должен сказать, что я думал только о нашем пошатнувшемся положении. Черт, тысяча чертей, уж лучше потерять положение, нежели жизнь, и потом, с тем, что у нас есть, мы нигде не будем знать нужды, — куда бы ни вздумали уехать.

— Бежим же, ничего другого нам и не остается. Что до всего прочего, то об этом подумаем позже. Но как бежать?.. Возможно ли это? Разве каждый наш шаг не отслеживается?..

— Постой, дай подумать, — сказал Симон и, обхватив голову руками, казалось, действительно погрузился в глубокие размышления.

По истечении нескольких секунд он вскинул голову и победоносно воскликнул:

— Придумал! Вот что, мы оставим все наши тряпки и остальной жалкий скарб, которым располагаем как здесь, так и в доме, и выйдем отсюда с пустыми руками, каждый по отдельности. Ты, Жийона, пойдешь в особняк и заберешь оттуда все золото и те немногие безделушки, что у тебя есть, и в семь — в семь, слышишь? — явишься за мной в Ла-Куртий-о-Роз, где спрятаны уже мои сбережения и где я буду ждать тебя в зале первого этажа.

— И что мы там будем делать? — спросила Жийона, которая внимательно слушала эти объяснения, но которая, однако же, немного помрачнела, когда услышала, что ей придется забрать свое золото и драгоценности.

— Там, — сказал Маленгр, — мы честно разделим на две равные части все то, чем располагаем на двоих, и чтобы раз и навсегда доказать тебе мою искренность и верность — вот кошелек, который дал мне монсеньор перед тем, как вызвать тебя. Как видишь, Жийона, он довольно-таки увесистый… и это золото.

Глаза старухи заблестели от вожделения, и она инстинктивно вытянула крючковатые пальцы, чтобы схватить желанный кошелек, который Маленгр, впрочем, благоразумно держал на почтительном расстоянии.

— Как видишь, — продолжал Маленгр, стремясь убедить ее в своей доброй воле и порядочности, — как видишь, я с тобой честен, так как, в конце концов, ты ведь не знала, что монсеньор дал мне этот кошелек, который, вероятно, содержит немалую сумму, и я мог бы тебе об этом и не рассказывать, и ты бы так о нем и не узнала.

— Так и есть, — признала старуха, крайне впечатленная такой неожиданной искренностью.

— Но я решил быть абсолютно честным с тобой в те немногие часы, которые нам предстоит прожить вместе.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Потом объясню. В общем, я присоединю этот кошелек к нашим общим сбережениям.

С этими словами он проворно сунул кошелек в карман, тогда как старуха подумала:

«Вот как!.. И что же, наши общие сбережения, как он их называет, будут храниться в этом кармане?»

Для пущей уверенности Маленгру, конечно же, следовало передать этот кошелек в руки Жийоны, и нужно сказать, таково и было его намерение; вот только боязнь и алчность возобладали над благоразумием, в чем и состояла его ошибка, поскольку инстинкты недоверия этой мегеры внезапно вновь пробудились, и она насторожилась еще более, чем прежде.

— Итак, — продолжал Маленгр, — в Ла-Куртий-о-Роз мы окончательно превратимся в честных сообщников, и как только поделим деньги, я позволю тебе выбрать: либо отправиться со мной во Фландрию, где мы сможем пожениться и жить спокойно, в полной безопасности, благодаря нашим объединенным состояниям; либо разбежаться каждый в свою сторону и уж потом выкручиваться, кто как умеет. Почему-то подумав, что тебя больше устроит второй вариант, я и заметил с минуту назад, что нам предстоит прожить не так уж и много времени вместе. Ну, что ты на это скажешь?..

Жийона надолго задумалась и, похоже, нашла некий хороший способ избежать выдвинутых Маленгром условий, так как довольно любезно и с улыбкой отвечала:

— Скажу, что твой план устраивает меня во всех отношениях и что я сделаю так, как ты и сказал, и в семь часов буду в Ла-Куртий-о-Роз со всеми своими сбережениями; что же до твоего предложения пожениться.

— К этому, — живо прервал ее Маленгр, — Мы вернемся после того, как урегулируем все наши проблемы. Я хочу, чтобы у тебя было время подумать.

«Ну да, конечно, — подумала Жийона. — Дождусь ли я хоть раз от него искренности?»

— Ну, — продолжал Маленгр, — раз уж мы все решили, разойдемся; времени в обрез.

— Хорошо, — сказала Жийона. — Так я пойду первой?

— Иди, если хочешь.

— До вечера, Симон.

— Жду тебя в семь, Жийона.

Мегера уже открыла дверь и собиралась выйти, когда Симон ее окликнул.

— Кстати, — промолвил он, — забыл тебе сказать, что, начиная с этого момента, куда бы ты ни пошла, за тобой везде будут следовать двое моих людей — людей надежных, — которые не отпустят тебя ни на шаг.

— Вот как! — только и смогла вымолвить старуха.

— Ну да, так что если тебе взбредет в голову по выходе из особняка, вдруг направиться не к Тамплю, а в какую-нибудь другую сторону, один из моих людей спокойно последует за тобой, в то время как другой прибежит сюда предупредить монсеньора, который, уж поверь мне, найдет способ тебя поймать.

— Дьявол! — вскричала Жийона в отчаянии.

— Ну, должен же я был подстраховаться, по причине твоего состояния, часть которого принадлежит мне. Кроме того, предупреждаю: если ты забудешь, когда мы встречаемся — а я сказал: в семь часов, — или же просто не соизволишь принести свои деньги, монсеньору все равно доложат об этом вовремя и в тот момент, когда я уже буду далеко. А теперь можешь идти.

Услышав эти слова, которые свидетельствовали о том, что Маленгр все предусмотрел, Жийона на какое-то время так и остолбенела.

Наконец, укрощенная и побежденная, она понуро опустила голову, решив подчиняться — а другого выхода у нее и не было, — но уже обдумывая смутные планы сокрушительного реванша, которого она надеялась добиться после того, как немного поутихнет гнев графа де Валуа.

Она хотела заверить Маленгра в своей добросовестности и в своем намерении действовать честно, но слова застряли в ее пересохшем горле; сделав едва уловимый жест покорности, она наконец вышла — прямая как палка, с полнейшей растерянностью на лице.

Маленгр проводил ее взглядом. В его маленких глазах-буравчиках зажегся победоносный огонь, и его вновь обуял приступ жуткого смеха.

— Ха-ха-хах! Неплохо я ее разыграл, — лепетал он, икая. — Ха-хах! Наконец-то эта мартышка попалась в мои силки. Теперь уж она никуда не денется!