Буридан

XXXIV. СОКРОВИЩЕ АНГЕРРАНА ДЕ МАРИНЬИ

Утром того дня, в который погиб Страгильдо, Карл де Валуа, комендант Тампля, принимал необычного гостя. Прежде всего мы должны сказать, что дядя короля только что вернулся из Лувра, где он нашел Людовика X сильно ослабевшим, как морально, так и физически. Увидев, что Его Величество столь плох, Валуа потер руки, затем подсунул на подпись несчастному, полумертвому от любви и боли монарху бону на двадцать тысяч парижских ливров, подробно расписав, на что пойдут эти деньги, после чего прошел к королевскому казначею, чтобы получить всю сумму, которую распорядился перевезти в Тампль на спине мула. Казначей документ оплатил, но, пересчитывая деньги, сказал Валуа с той сокрушенной улыбкой, что свойственна всем кассирам:

— Еще две или три такие боны, как эта, монсеньор, и я вынужден буду закрыть свои сундуки.

— Неужели, — вопросил встревоженный Валуа, — у нас все так плохо?

— Ах! — промолвил казначей со вздохом. — Во времена покойного короля такие пустяки нас бы не смутили…

— И что бы сделал мой брат в подобной ситуации? Ну же, просветите меня.

— Прежде всего, монсеньор, — сказал казначей, — он бы попытался доказать парижанам, что ливр турский и ливр парижский есть одна и та же, к тому же, единственная монета; затем, чтобы наказать парижан, которые, естественно, заартачились бы, обложил их каким-нибудь новым налогом, будь то на пояски женщин или же на капюшоны у мужчин; затем, так как парижане зароптали бы пуще прежнего — естественно, не забывая платить, — славный король Филипп, ваш брат, приказал бы разыскать самых ярых из бунтовщиков, и тогда бы выяснилось, что, как обычно, порядочные парижане и не подумали бы роптать, если б их не подтолкнули к тому проклятые иудеи, так как все, слава Богу, знают, что в них-то и заключается причина раздора между христианами. И тогда бы достойнейший король распорядился схватить с дюжину этих самых иудеев, выбранных, конечно же, среди тех, кому было выгодно возмущаться, то есть среди самых богатых.

И он бы приказал повесить или сжечь этих нечестивцев, чьи сундуки тогда остались бы без хозяев, и, естествен но, переехали бы прямиком в Лувр, будучи сперва надлежащим образом окропленными святой водой. Посчитайте, монсеньор, посчитайте, вы, который великолепно считает, какую выгоду принесла бы эта тройная операция: уравненная монета, налог, повешение бунтовщиков-иудеев. К несчастью, мы живем при короле, который ничего не смыслит в управлении королевством. Ах, если бы у нас был добрый король вроде вашего прославленного брата!

— Что ж, — пробормотал Валуа сквозь зубы, — такой король у вас может появиться быстрее, чем вы думаете!

На этом Валуа продолжил свой путь в Тампль, размышляя о том, что, раз уж королевская казна почти пуста, а именно на нее он и рассчитывал, чтобы открыть одни рты и закрыть другие, то в какой-то момент он может оказаться в весьма затруднительном положении.

Вернувшись в Тампль, Валуа, у которого других забот в данную минуту не имелось, принялся подсчитывать собственное состояние, чтобы увидеть, хватит ли ему, в случае чего, личных сбережений.

Он был погружен в эти увлекательные подсчеты, когда вошел слуга и доложил, что некий человек желает переговорить с ним наедине и сию же минуту. Человек этот назвался Тристаном.

При этом имени Валуа подскочил и, вместо того чтобы приказать гнать плеткой для собак наглеца, посмевшего настаивать на немедленной аудиенции, приказал провести этого человека в его кабинет.

Через минуту назвавшийся предстал перед грозным комендантом, и Валуа тотчас же признал, что этот Тристан — именно тот, кого он и надеялся увидеть, то есть доверенный слуга Ангеррана де Мариньи.

Тристан выглядел весьма удрученным, и то была не игра.

— Что ты хочешь нам сказать? — грубо вопросил Валуа.

— Монсеньор, — отвечал Тристан, — я узнал, что вы распорядились разыскать меня, видимо, полагая, что я являюсь хранителем сокровищ моего покойного хозяина.

— Так и есть. И тебе, должно быть, известно, что ты будешь повешен за то, что не вернул королю то, что королю принадлежит.

— Именно поэтому я к вам и пришел, монсеньор. Я не живу здесь больше, не осмеливаюсь даже приближаться к городским воротам из опасения, что меня арестуют, сижу, как мышь в своей норке. Уж лучше повешение, чем подобное существование, однако же я надеюсь избежать виселицы.

— И как же? — проговорил Валуа, затрепетав.

— Вы сами, монсеньор, это сказали: вернув королю то, что королю и принадлежит. Потому-то я и явился изъявить покорность, и, так как вы сейчас заведуете государственными делами, прошу вас распорядиться препроводить меня к нашему сиру, которому я открою место, где спрятано сокровище моего хозяина.

Валуа был столь же бледен, как в тот момент, когда в этом же зале с ним разговаривал Буридан, но на сей раз его бледность была вызвана совершенно иными эмоциями.

— Стало быть, это сокровище существует? — спросил он глухо.

— А вы, монсеньор, в этом сомневались?..

— И в какую сумму ты мог бы его оценить?..

Тристан посмотрел Валуа прямо в лицо и отвечал:

— Как-то раз, когда хозяин сообщил о своем намерении бежать из Парижа, я пытался подсчитать, считал с восхода солнца, раскладывая золото по равным кучкам, но с наступлением темноты так еще и не закончил.

Валуа содрогнулся. Он уже вовсю размышлял над тем, как бы завладеть этим огромным состоянием. Тристан продолжал:

— За услугу, которую я окажу королю, вернув сокровище, которое мог бы оставить, я прошу лишь две вещи.

— Говори! — жадно произнес Валуа.

— Прежде всего, жизнь и возможность уехать из Парижа.

— Тебе так не хочется оказаться повешенным? — спросил Валуа, внимательно изучая Тристана.

Пожилой слуга поежился и дрожащим голосом отвечал:

— Я стар, монсеньор, но, будучи всегда поглощенным тяжелой службой у моего трудолюбивого хозяина, я в жизни почти ничего и не видел. Так что, если Бог решит, что я должен еще пожить немного, быть повешенным мне бы действительно не хотелось.

«Прекрасно! — подумал Валуа. — Он боится. Пока все идет неплохо».

— И чего же еще ты просишь? — произнес он вслух.

— Если король изволит сохранить мне жизнь, я, монсеньор, хотел бы иметь возможность прожить оставшиеся мне годы в тишине и покое. Я прошу шесть тысяч ливров, которые желаю получить в тот же день, когда я укажу, где спрятано сокровище.

Валуа несколько минут помолчал, а затем промолвил:

— Известно ли тебе, что король считает тебя сообщником Мариньи и что это по его особому приказу тебя разыскивают по всему Парижу? Так что, вероятно, он не пожелает тебя помиловать, и уж тем более — выдать тебе сумму, которую ты требуешь. Что ты будешь делать в этом случае?

— В этом случае, монсеньор, — холодно сказал Тристан, — да сжалится Бог над моей душой, так как я перестану защищать свою жалкую шкуру. Пусть даже и виселица!.. В конце концов, это всего лишь несколько секунд страданий. Словом, я отправлюсь вслед за моим хозяином, только и всего.

— Понимаю, но сокровище? С ним-то ты что сделаешь?

— А что, по-вашему, я должен с ним сделать? Если король откажет мне в жизни, или же, оставив мне жизнь, откажет мне в средствах к существованию, — что ж! — я унесу эту тайну с собой в могилу, монсеньор. Ни король, ни кто-либо другой не получит этого огромного состояния, собранного моим хозяином за двадцать лет бесконтрольной власти, так как, даже если король прикажет камень за камнем разобрать весь Париж, ему все равно не найти этих денег, уверяю вас.

Валуа кровожадно рассмеялся.

— Ты забываешь, мэтр Тристан, что пытка неизбежно развяжет тебе язык; при третьем ударе по почкам налитой свинцом дубинкой или при первом же прикосновении к твоему телу раскаленного железа ты будешь только рад выдать эту тайну.

Тристан покачал головой и улыбнулся.

— О! — промолвил Валуа. — Так ты считаешь себя сильным? Способным выдержать боль?

— Нет, монсеньор, напротив, я считаю себя слабым, даже столь слабым, что я предвидел этот случай. Меня могут повесить, монсеньор, могут подвергнуть пыткам, но страдать я не буду.

— И почему же? — спросил удивленный Валуа.

— Потому что всегда ношу с собой сильнодействующий яд, — в виде капсулы, которая находится у меня во рту даже в эту самую минуту. Так что когда я предстану перед королем, и если наш сир откажет мне в том, что я прошу, если распорядится пытать меня, я просто-напросто раздавлю капсулу зубами и упаду замертво. А потом — можете делать со мной все что хотите. Мой труп будет хранить молчание.

Валуа бросил мрачный взгляд на человека, который говорил так, голосом холодным и твердым, и понял, что запугать этого старика ему не удастся.

«Однако же он хочет жить!» — отметил граф про себя.

— Послушай, — продолжал он уже вслух, — если я отведу тебя к королю, смерть тебе обеспечена — будь то на виселице или же от твоего собственного яда. Король молод и потому относится к деньгам с пренебрежением. Он охотно откажется от этого сокровища ради того, чтобы иметь возможность излить на тебя и всех твоих друзей или слуг Мариньи всю ту ненависть, которую он питал к своему министру. Тем не менее я хочу тебя спасти: во-первых, потому, что не считаю тебя пособником Мариньи, а во-вторых, потому, что, придя, со смертью Мариньи, к власти, я знаю, сколь бедна королевская казна, знаю, сколь полезными могут оказаться эти деньги для управления королевством. Если ты откроешь мне свою тайну, я прикажу вывести тебя из Парижа с десятью тысячами ливров вместо тех шести, которые ты просишь.

Тристан, казалось, задумался над этим предложением, и Валуа ждал ответа, весь дрожа.

— Вот только, — добавил он, — все это должно остаться строго между нами.

Во взгляде Тристана блеснул и тотчас же погас огонек.

— Ну же, — промолвил Валуа, — ты должен решить все сейчас же.

— Простите меня, монсеньор, — заметил Тристан, — но то, что вы говорите, очень серьезно. Раз уж мой хозяин умер, было бы естественным, если бы я вернул королю Франции то золото, которое было собрано во Французском королевстве. Но вы, монсеньор, вы — не король.

Валуа подошел к Тристану, положил руку ему на плечо и сказал:

— Что ж, ты верный слуга. Но не волнуйся, я не собираюсь оставлять это золото себе. Даже твой хозяин, который попил немало моей крови, признавал мою порядочность.

— Это правда! — пробормотал Тристан.

— Вот видишь! — обрадовался Валуа. — Решайся же.

— Есть еще одна проблема, монсеньор. Общайся я с королем, я был бы уверен в своей безопасности. За исключением того случая, что наш сир допустил бы мою смерть, что представляется мне маловероятным, поскольку речь идет о весьма значительной сумме. За исключением этого случая, повторюсь, королевское слово гарантировало бы мне жизнь и мою часть этого состояния. Но вы.

— Чего ты боишься? — прорычал Валуа. — Разве не видишь, что в моих собственных интересах держать данное слово? Безумец! Неужели не понимаешь, что, отведи я тебя к королю, у тебя бы были все шансы умереть?..

— Вот если, монсеньор, вы бы поклялись на распятии.

Валуа огляделся и, так как нигде не увидел распятия, вытащил из ножен свою тяжелую шпагу и продемонстрировал Тристану ее эфес.

— Вот крест, — сказал он. — Клянусь тебе моей душой, что ты будешь выведен из Парижа целым и невредимым, с полученными от меня десятью тысячами ливров.

— Хорошо, монсеньор, я вам верю. Приходите этим вечером к подножию Большой башни Лувра, и я отведу вас к сокровищу. Но вы сами сказали: это все должно остаться строго между нами. Так что приходите один, или, по крайней мере, с небольшим эскортом.

— Нет-нет, — живо произнес Валуа. — Я буду один. Только ты тоже будь один. А теперь, где и когда ты хочешь покинуть Париж?

— Когда? Как можно скорее. Завтра утром, с рассветом. Где? Я намереваюсь направиться в Орлеан, так что хотел бы выйти через Бурдельские ворота.

— Хорошо, — сказал Валуа. — Вечером, в десять часов, я буду у подножия Большой башни Лувра. Завтра утром, в шесть часов, один из моих людей будет ждать тебе за Бурдельскими воротами с конем, которого я тебе дарю, и обещанными десятью тысячами ливров. А теперь ступай.

Тристан поклонился и спокойно удалился.

Не успел он покинуть Тампль, как Валуа вызвал своего капитана стражи и сказал ему:

— Вечером я ухожу по делам. Мне нужны четверо надежных людей, которые будут следовать за мной на расстоянии и приблизятся, лишь если я крикну или свистну. Завтра утром, с открытием дверей, поместите на участках зеленщиков, которые располагаются сразу за Бурдельскими воротами, двоих молодцов из числа наиболее решительных. Человек, который вышел отсюда, вы его знаете?

— Тристан, верный слуга проклятого Мариньи.

— Прекрасно. Так вот: ваши двое должны будут избавить меня от этого человека. Полагаю, достаточно будет одного удара кинжалом, но, для большей уверенности, прежде чем возвращаться сюда, пусть закопают тело. Скажете им, что в случае успеха получат двадцать ливров, оплошают — отправятся на виселицу. Ступайте.

Наступил вечер. Незадолго до условленного часа Валуа вышел из Тампля и направился к Лувру, сопровождаемый следовавшими на некотором расстоянии и готовыми вмешаться по первому же сигналу стражниками. Он обогнул старую крепость, сказав себе: «Вскоре я поселюсь здесь на правах полновластного хозяина». Сердце его стучало так, что, казалось, еще немного, и выскочит из груди.

У подножия Большой башни граф обнаружил ожидавшего его Тристана. Валуа вздрогнул. На какое-то мгновение он было решил, что слуга Мариньи на эту встречу не явится. Быстрым взглядом граф убедился в том, что Тристан был действительно один. Смутные опасения относительно того, что все эти рассказы об огромном состоянии могут оказаться ловушкой, рассеялись.

— Где это? — коротко спросил граф.

— Следуйте за мной, монсеньор, — сказал Тристан, спускаясь к воде.

— Нужно перебираться на тот берег?

— Да! — молвил Тристан, запрыгивая в лодку и отталкиваясь веслом от берега.

Валуа на секунду-другую замер в нерешительности. Его люди не смогут последовать за ними, или же, если они и воспользуются одной из этих привязанных к колышкам лодок, Тристан их заметит!..

Он не предвидел того, что сокровище может находиться на другом берегу… Но, полагаясь немного на свою удачливость и немного на инстинкт стражников, он тоже запрыгнул в лодку. Тристан тотчас же принялся грести. Через несколько минут ялик причалил к противоположному берегу.

Валуа обернулся, окинул реку внимательным взглядом и увидел, что его приспешники за ним не последовали, или, по крайней мере, переправу еще не начали.

— Далеко отсюда? — обратился он к Тристану.

— Нет, монсеньор, мы уже на месте. Сокровище спрятано в Нельской башне. Мне остается лишь показать вам потайной ход, по которому вы пройдете к сундуку, доверху набитому мешками с золотыми дукатами.

Если у Валуа еще и оставались некие сомнения, то эти слова, которые ласкали слух, окончательно их развеяли. Эта фраза, преисполненная шума дукатов, заставила графа позабыть о вполне реальной и очевидной опасности. Если какая-то мысль и присутствовала в этот момент в его ослепленном, зачарованном воображении, то это была мысль восхищения по отношению к Мариньи, которому пришло в голову спрятать свое сокровище в Нельской башне — единственном месте Парижа, где его бы ни за что не стали искать.

Поэтому он бросился к двери башни, перед которой уже стоял Тристан.

Валуа не удивился, обнаружив дверь приоткрытой; тот факт, что у Тристана имелся от нее ключ, показался ему вполне естественным.

— Входите, монсеньор, — сказал Тристан, поклонившись.

Не в силах унять дрожь, Валуа вошел.

В тот же миг оставшийся снаружи Тристан потянул дверь на себя и запер на два оборота.